Изгнание

Часть десятая. Лирическое отступление или великие переселенцы.

Слух по Чернянке распространился мгновенно: Наталья продает половину дома. Мало кто понимал, что творилось в её душе. Да она ни перед кем и не открывалась. Только телефонные звонки Ивана не давали ей покоя, тревожили и толкали на необдуманные поступки. Он с каждым разом все настойчивее просил денег.
Это известие повергло Степана в уныние, ведь вторая половина дома принадлежала ему, но где взять денег, чтобы выкупить долю брата?
Он ходил чернее тучи. Мать же, некогда говорливая крикунья, замолчала совсем, она боялась поднять глаза на Степана и тихо вздыхала да украдкой вытирала слезу.
На вопросы близких отвечала однозначно: "Я же там жила, там хорошо…».
Тяжело расставаться с тем, что наживал годами и в преклонном возрасте покидать насиженные места. А сколько их переселенцев в земле русской! Не счесть!
До сих пор тянутся на Родину из некогда славившихся гостеприимством республик СССР в надежде на лучшее, а на деле сталкиваются с такими проблемами, что дна не видно у этого запруженного тиной колодца.
Это как заново родился,  растешь, взрослеешь, шагаешь в жизнь, но не ту прошлую, кипящую радостью и нравственными устоями, а эту гастарбайтерскую.
На самом деле сначала был «Остарба;йтер» (работник с Востока) — определение, принятое в Третьем рейхе для обозначения людей, вывезенных из стран Восточной Европы с целью использования в качестве бесплатной или низкооплачиваемой рабочей силы. Затем придумали извращение: гастарбайтер.
Слово «хачи» же пошло от армянского имени «Хачатур», что на великий и могучий буквально переводится как «Крест несущий».
Стройными рядами на Русь Святую шли хачи, таджики и прочие. Так как жителям оной в то время  есть тоже было нечего, гостям особо никто не радовался; но самим ворочать мешки,  хотелось еще меньше. Благодаря врожденной хитрости, изворотливости и полному отсутствию каких-либо страхов, некоторые из первых гастарбайтеров, кого таки не убили, сумели занять неплохое положение на новом месте и начали притаскивать всех своих родственников.
И сейчас повсеместно видны оранжевые жилеты на многочисленных улицах некогда огромной державы, дышавшей дружбой и думавшей головой.
С начала этого потока прошло не мало-не много лет двадцать, а жизнь круто изменила свои повороты и подножки до неузнаваемости.
Да что теперь говорить об этом: воды утекло немеряно, а говорить о каких-то преобразованиях и не приходится.
Заколоченные дома в деревнях черной громадой пугают глаз – сердце щемит, заброшенные поля, запущенные сады, некогда славившиеся добротным урожаем яблок, всем хватало.
А урожаи были таковы, что по рассказам стариков, школьники на летних каникулах участвовали в рейдах помощи цветущим колхозам; рубль – за день, да ещё и ведро яблок в придачу.
Жалко… жалко… но не возродить утерянное. Здесь мало рук трудовых, тут еще и голова нужна.
Но иностранец всегда славился своей предприимчивостью. Руки у них длинны и хватки, как щупальца; вот они и заполонили окраины Черноземья, скупив некогда цветущие колхозные земли да паи у местных жителей, завезли технику, а дешевая рабсила не заставила себя ждать. Безработное население потянулось в эти образования, именуемые ЮНИ, дабы просто-напросто выжить – жизнь дорожает с каждым днем, поди прокормись.
Вот и вкалывает Иван в иностранных деревнях русского происхождения за копейки. Но и без них он – не жилец.
Прошу прощение за столь огромное лирическое отступление.
Но разве можно об этом молчать?
Вот и Наталья окуналась в неведомое, не задумываясь о том, что там, где сейчас обитает её сын, она мало кому нужна.
Одно утешало ее, что люди не дадут пропасть, да и отношение там к матери совсем иное.
Повалили многочисленные покупатели. Степан жить не хотел. Но что он мог поделать, мать была неумолима.
Наталья все так же пропадала в монастыре. Она даже в жаркую погоду одевала кофточку с карманом, в котором лежал заветный стебелек Иван-чая; беспрестанно опускала руку в карман, и кипрей благодарно отзывался ароматом, грел её холодные пальцы.
Кипрей, Иван-чай, кипреюшка...