Последний старец по страницам 13

Не скрывая своего омерзения, г-н полковник прошел через потайной вход наружу. Шествуя по извилистому каменному подземелью конца XVII века. Возможно, эти замшелые камни, по которым струилась влага, помнили робкий шепот и причитания, угрозы и мольбы сильных века того. Возможно, подумал Валерьян Арнольдович, выйдя на свежий воздух. Белокаменная стена, взметнувшаяся под небеса своими зубцами, круглые башни с деревянными шатрами в который раз поразили его воображение. Мощный столб невиданной силы, не сравнимой ни с какими мирскими (особливо, служебными!) радостями пронзил его с ног до головы. Какой же убогой показалась г–ну полковнику вся его прежняя жизнь. С ее мелочными страстишками, карточными долгами (в кругу своих единомышленников по корпусу жандармов, а затем охранному отделению).  Всё! Оревуар тебе, прошлое, произнес Валериан Арнольдович. Низко надвинув шляпу-канотье, он проследовал через главные ворота с образом Преподобного Сергия Радонежского с горящей лампадой. На него, с колен, или отбивая земные поклоны, крестились четверо мужиков-богомольцев с нездешних краев. Колокола на звоннице, походящей на расписные луковицы с золотым оперением из крестов, мерно звонили к вечере. По белокаменным резным ступеням, мимо ворот, пробитых ядром от кулеврины времен осады Тушинского вора (Лжедмитрия второго), шли монахи.

   Кто из них он, думал г-н полковник. Оглядывая лица, он угадывал в них уровень мирского и духовного. Отдельные (особливо, из молодёжи) не особенно прятали развратные наклонности. У иных похоть так и сочилась из глаз. «Род лукавый и прелюбодейный…» Хоть и обращены были эти слова Спасителя исключительно к иудеям, но монахи их ох как заслуживают. Недаром на одной из икон в Свято-Печерской лавре – «Страшный Суд» - изображены в ярких красках идущие в бездну, озеро огненное, отцы церкви в немалых ангельских чинах. А вот этот, поди, и есть наш Алеша Сергиево-Посадский. Ишь, какое суровое у него лицо. Прямо иконописное…

               
*   *   *
   
…На столе своего служебного кабинета орехового дерева полковник обнаружил синий конверт с золотым обрезом. Это было что-то новое. Никто из подчиненных не имел права входить в святая святых. Видно, смельчак нашелся, недовольно подумал Тищенко. С помощью ножа для резки бумаги он решительно распечатал конверт. Из него выпал лист линованной бумаги. На нем значилось: «Господинъ полковникь! Ожидаю Васъ по адресу: Старопромысловский переулокъ, 10-й домъ, ровно в полночь. Не бойтесь, все в руце Божией. Върный слуга царю и отечеству».

   Тищенко даже не думал бояться. Правда, от мысли, что в подчиненном ему охранном отделении угнездился предатель, он не мог отделаться. Давно уже подозревал что-нибудь подобное. Среди агентов-наружников (они же филеры) усмотрел рыжего и бородатого Платона Смелкова, который своей услужливостью («…чего-с изволите, ваше превосходительство?..») навлек на себя  подозрение со стороны господина полковника. К тому же из Московской охранки на Смелкова пришла бумага – «Освъдомительный запросъ», согласно коему требовалось предоставить подробнейшие данные по запрашиваемому агенту. Причину, понятное дело, кадровая часть, не представила. Но сам факт подобного запроса красноречиво свидетельствовал: «Прогнило что-то в датском королевстве…»

   Выйдя через чёрный ход, он, пройдя задами, обнаружил на стене пару листовок московского комитета РСДРП (б) и одну просто от РСДРП. В них одинаково клеймились самодержавие и его «цепные псы»: чиновники охранки и «голубые мундиры», которые уже давно стали синими, жандармского корпуса. Последние обвинялись в порках розгами, избиениях и прочих пытках в отношении «политиков». Заразы…  Зла на вас нету, подумал Тищенко. Вспомнив о своём обете, данном в лавре перед предстоящим таинством исповеди и святым причастием, он остановился. Оглядевши по сторонам, истово перекрестился. Молвил : «Господи, прости мя грешнаго, раба Твоего недостойного». Полегчало… Уже в спокойном состоянии духа он вспомнил, как два месяца назад, на 1-е Мая, его подкараулили у парадного подъезда конторы с десяток юных курсисток. С криками: «Палач! Сатрап! Грязная самодержавная крыса!» принялись забрасывать тухлыми яйцами. На экипаже, который так и не удалось сыскать, взметнулась вспышка фотокамеры на треноге.  Стоящий всегда на площади городовой, на этот раз унтер-первогодок Спесивцев, лишь лениво потрусил за ним. Из здания охранки так никто и не вышел.

   На Старопромысловский переулок Тищенко пришел за пол часа до указанного времени. Чтобы осмотреться на случай приятных сюрпризов. Да и неприятных тоже, понятное дело. Улица была сплошь не мощенная и состояла из деревянных домиков, с вычурной вязью наличников на окнах, кровлях, калитках и воротах.  Редкие фонарные столбы с керосиновыми подсвечниками излучали желтовато-бледный, завораживающий свет. С вечера прошел мелкий веселый дождик. Пришлось ступать по доскам, что были настелены там, где в цивилизованном мире было принято строить тротуары. Возле трактира с огромной жестяной вывеской на цепочке (самовар с калачом, а на другой стороне двуглавый орел монарший со скипетром и державою) топтался незнакомый г-ну полковнику городовой. Судя по яркой белизне кителя, начищенной шашке, прозванной в народе «селедкою», и оранжевому револьверному шнуру, что не был засален, этот полицейский чин был из первопрестольной. Стало быть, г-н московский обер-полицмейстер решил проверить свои кадры – берут безбожно или все ж с оглядкой на Господа…

   Из «Трактирь», цепляясь друг за друга, почти что на бровях выползли двое местных пролетариев. Первым был лудильщик Петров, по рождению и крещению сын Афанасьев, вторым же – типографский наборщик Абдилуйн, который «по басурманову крещенью» записан в пачпорте как Рамазан Абдулаев. Татарин, но пьет безбожно. Хотя ездит по воскресеньям в первопрестольную – в мечеть. Все порывается совершить намаз в Мекку. На заметке у полицейских властей. Шапиро Павлом Николаевым, коллегой г-на полковника, начальником сыскной комнаты уголовной полиции при Сергиево-Троицкой части, уличен как «мешочник»: вместе с православной девкой Марфой сбывает краденное. Иными словами, работничек по артели «товар-щи». У Марфы супружничек уже третий год как пошел по Восточно-Сибирскому тракту за душегубство.

- Абд-д-ди-л-луйка! Тьфу ты, черт! И не выговоришь, как там тебя по отцу, - ноги Петрова, как и его язык, заплетались. – Пойдем к твоей Посадской Марфе? Со штофчиком! Пойдем, говорю…