Последний старец по страницам 16

- Пусть останется здесь, - неуверенно молвил товарищ Крыжов. – Этот старик мне чем-то пришелся, товарищи. Что-то в нем не от контры есть. Революцию он нашу не принял? Ну, и шут с ним, со старым хреном. Товарищи, все свободны! Оставьте нас одних. Может, о чем с ним и договоримся…

   Он сделал своим товарищам по ВЧК едва заметное движение. Хрустнул плечом, затянутым в тесную автомобильную кожанку. Проведя у себя пальцем по лбу, Крыжов дал понять, что задержек не потерпит. Через одно мгновение в узкой, но заполненной чистым духом келье, не осталось никого. Кроме тех, кому суждено было остаться. Крыжов неслышно попятился. Наткнувшись на камень стены, он вздрогнул. Медленно сполз по шершавой  поверхности вниз. Оказавшись там, он положил деревянную кобуру маузера на колени.

   - Что, поговорим, отец святой? – с усмешкой произнес он, избегая встречного взгляда. В нем явно ожил мятежный дух Артура из романа Войнич «Овод».  Крыжов  вздумал подражать этому бунтарю-атеисту всю свою сознательную жизнь. И вот подходящий случай представился. – Пусть тебя не смущает мое положение. Я неизмеримо выше тебя и твоего Бога. Коленопреклонений от меня не дождетесь, мракобесы вековые. Что, разве не так? Ты думаешь, что новой власти трудового народа нужен ваш хлам? – он негодующе обвел глазами каменное пространство со святыми иконами и тускло тлеющей лампадкой. – Что ты, святоша, знаешь о нас и нашей революции? Ты нас ненавидишь и презираешь, святой отец. Мы еще с тобой церемонимся… Эх ты, святоша! Ничего, кроме ладана да икон тебе не ведомо.  Знаешь ты звук пролетающего снаряда? Или запах фосгена – германского смерть-газа? А?..  Ну, что вы молчите, милейший? Нет, ни того, ни другого твоя никчемная душа не знала. Знать она того никогда не желала. Вот что! Все это лишь нам известно, бойцам пролетарской революции. Нам, что в окопах гнили, да по лазаретам полевым стонали. На культяпках одних на вокзалах ковыляли и милостыню выпрашивали. Во имя того, чтобы не повторилось это, совершили мы нашу великую пролетарскую революцию…

   - Так будьте честны пред собой и пред Богом, - ответствовал ему Зосима, держа перед собой старинного литья серебряный крест от почившего старца Никодима. – Не будет России, не будет и нашего мира. Если так, то творите добро для мира и для России. Пусть будет вам в помощь Господь Всевышний. Даже тем, кто в Него не верит и Его отвергает…

   Крыжов с минуту посидел, прислоненный к шершавой стене. Наблюдал в эти мгновения лицо убитого под Ригой прапорщика Седельникова. Юное и безусое, как у большинства офицеров и солдат Серпуховского полка. Потом мысленный взгляд его незримо повернулся в сторону сгоревшего германского бронетехника. У того и у другого на губах в момент смерти застыла легкая улыбка. Глаза были широко раскрыты и немного испуганы в глубине своей. Что видел тот и другой в тот самый миг, когда смерть объяла его? Впустила в свои темные (как повествуют об этом классики) чертоги? Может быть, и тот, и другой не видели ничего, кроме Жизни Вечной? Имя, которой Господь Бог, Всевышний Создатель и Великий Судия. Вселенной, созданной по образу и подобию…

   …Господи, с легкой надеждой подумал Крыжов, я же шел к этому торжественному и страшному мгновению через всю свою жестокую жизнь. Меня  томило чувство, что я кем-то занят. Что меня кто-то ждет на краю света, где нет ничего, кроме любви и тепла. Где кругом тихая заводь… Но в ней есть и Великая Жизнь, о которой говорит этот печальный старец. Господи, а ведь минуту назад я считал его контрой… Нет, как я был не прав, глупый и несчастный юноша! Познавший страшную войну, но не познавший себя и жизнь. Разве с ожесточенным сердцем можно создать новую жизнь, к которой стремимся все мы?  Господь Бог, если Тебя нет, то почему же Твоя Великая Сила пребывают в сердце моем? Почему же душа моя не осталась за вратами этой великой обители? Душа все же есть в сердце человеческом. В сердце всего нашего многострадального, великого человечества. Имя которому – Жизнь Вечная.

   - Ну, хорошо, - молвил он, поднимаясь с вытертого им каменного пола. – Ты меня одолел. Нет, постой! Не одолел, нет. Ты убедил меня, святой человек. Не уходи из моего сердца, отче. Не такой я, как ты думаешь. Все мы не такие. Все мы другие, человек ты Божий. Вместе с тобой, выходит, и я тоже, - сказал и засмеялся, сознавая, что жизнь возвращается. – Так помоги же мне понять ее, эту Жизнь Вечную. Помоги нам всем, отче. Не держи на нас, неразумных, зла…

   С этими словами  чекист Крыжов, имевший внутренний оперативный (некогда конспиративно-подпольный) псевдоним «товарищ Быстрый», осторожно приблизился к православному старцу. Ноги его сами по себе обмякли. Неожиданно для себя он опустился на колени.

   - Благослови, отче, на труд. Нет, на битву за то, о чем здесь говорилось, - вымолвил он едва слышно. – Что б душа моя осталась живой в этом аду и всегда была с тобой, отче. С детства я люблю лик Христа, Спасителя всего человечества. Но молиться не получается уже давно. Разуверился, что церковь наша – прибежище Духа Его. Ты вернул меня к этим мыслям, отче. К этой вере великой. Благослови меня, грешного. Будь со мной во веки вечные.

   Зосима был ни жив, ни мертв, когда слышал эти бренные слова. Многое выпало на его долю в исповедальне. Люди приходили к нему с разными мыслями. Видели в нем разное существо. Одни думали, что святой (в их понимании) старец вольет в них новые силы жизненные. Другим виделось, что многоопытный духовник стерпит вся грязные подробности чужой жизни. Все тяжкие терзания по убитой совести, где был самый отъявленный блуд, неистовое питие и даже детоубийство. Весь мир пронесся перед его незримыми духовными очами, когда слышал он эти слова и видел он эти мысли. Но… В  его внутреннем божественном мире, коим стало его просветленное сердце, появилась надежда. Этот молодой человек в кожанке, с большой деревянной кобурой на портупейном ремне, который несколько «веков» назад (прошедшие минуты казались вечностью) хотел убить его, сейчас беззащитно стоял перед ним на коленях. Как последний грешник. Как сам Зосима в свое время перед своим духовником, отцом Никодимом. От него передалось юноше древнее знание старчества, что восходило своими древними корнями к Святой Руси. Христианство пришло из Византийской империи, бывшей когда-то частью Великого Рима, распявшего Спасителя, Сына Божьего и Сына Человеческого. Зосима вспомнилась история сотника (центуриона) Лонгина из римских легионеров. Те, кто распинали, первыми уверовали… Как все просто, подумалось ему. Неслышно осенив стоящего перед ним на коленях крестным знамением, он вымолвил:

   - Благословляю, сыне. Иди с миром. Да пребудет с тобой Великая Сила нашего Бога Иисуса Христа и Духа Святого…

   Вечером, участвуя в оперативном заседании коллегии ВЧК в Москве, товарищ Крыжов выглядел необыкновенно спокойно. Веки его не горели, как обычно, той воспаленной краснотой, которая была признаком авральной работы. В городе было неспокойно. Вспыхивали перестрелки между шайками зарвавшихся бандитов, охотившихся за спекулянтами и скупщиками краденого. Оперативная группа ВЧК не раз выезжала на места подобных схваток. Расстреливала на месте пойманных бандюг. Отмечалось, что главарями «артелей» являются бывшие офицеры старой армии. Были ли это агенты белых разведок или просто «голубые князья», оказавшиеся, как щепки, в омуте истории… Это предстояло выяснить. Взять «на дополнительную проработку», как выразился помощник председателя коллегии ВЧК. Это был крупный, приземистый и широкоплечий латыш с голубыми глазами. Напоследок, когда  итог заседания был подведен, он сделал едва заметное и знакомое движение рукой. Показал товарищу Крыжову, что нужно остаться. Так требовалось – по всем законам  той важной смысловой жизни, которую вел товарищ Крыжов.

   - Вы о чем так проникновенно думали все заседание? – спросил его помощник председателя коллегии ВЧК, когда они остались один на один в старинном кабинете с дорогой мебелью и панелями из редких пород дерева. – За всю мою жизнь мне всего только раз приходилось видеть столь глубокий, проникающий взгляд. Когда я был с товарищами по партии в Вене. Будучи на нелегальном положении, там скрывался один хороший, известный сейчас всему рабочему классу человек. Когда мы вошли к нему,  в апартаменты одной дешевенькой гостиницы, этот «старик » был очень рад видеть товарищей из далекой России. Он долго пожимал нам руки и напоследок заявил, что любит нас. Как если бы мы были его детьми или братьями. У него был столь же проникающий,  большевистский взгляд. Вы понимаете, о чем я говорю, товарищ Крыжов? По-моему, нам есть, что сказать в это мгновение. Накануне нашего разговора я истребовал из архива ВЧК ваше личное дело. У вас невероятно интересно протекала жизнь до того, как вы пришли в революцию. В нашу «святую обитель», дорогой товарищ. Расскажите-ка о себе подробнее, не опуская ни единой детали. Будьте столь любезны, только своими словами…

   Пока товарищ Крыжов терпеливо рассказывал ему о себе, помощник председателя коллегии ВЧК терпеливо поглаживал свой мощный, волевой подбородок с выпуклой ямочкой. Кисть левой руки давала о себе знать. На одной из таких же маевок, в которых участвовал (будучи в студенчестве) этот  «товарищ Быстрый», конный жандарм рассек ему руку ударом плети. Он не испытал тогда ненависти к русским. Он не испытывал ее никогда. Хотя старое царское самодержавие ненавидел и поныне. Так ненавидел, что, не задумываясь, попросился бы в расстрельную команду. Окажись он в Тобольске, где содержался бывший и последний русский император Николай II  (Романов) со своей августейшей фамилией. По слухам там некоторые, из числа слишком сердобольных и классово неподкованных товарищей проявили  сентиментальность. Даже на жалость их потянуло к бывшим самодержавцам. Таких гнать надо взашей из партии и ВЧК, а не гладить по головке. Ишь, выискались гуманисты – проявлять снисхождение к врагам революции! Когда разрушается целая эпоха: падают троны и слетают короны. Строится новая, истинно светлая, пролетарская жизнь. Не беда, что так обильно льется кровь. Революция, как повивальная бабка. Слова товарища Карла Маркса, который, как известно, слов на ветер не бросал. Не имел такой привычки. А имел, как известно, жену из дворянского сословия, солидный счет в банке и многое другое, что простым пролетариям и не снилось. Ну-ну, батенька… Впрочем, этот юный чекист Крыжов не из числа таких перевертышей. Он, конечно, не видел и малую толику того, что ему придется увидать. Что довелось испытать сидящему перед ним боевому товарищу и пролетарскому наставнику. Правда, всему свое время. И оно придет, дорогой товарищ. Скорее, чем вы думаете. На фронте, говоришь, ты был? Посмотрим на твой «фронт». Россия была и будет (так ему хотелось верить) ареной битвы за мировое господство. Мировой капитал всегда стремился прибрать ее к рукам. Захотелось России стать Европой – вступи в войну с Германией. Со своей недавней союзницей. Германия всегда благоволила к Латвии. Среди множества немцев, проживавших в Курляндии, всегда были те, кому выгоден был союз с империей.

- Так, товарищ Крыжов. Он же товарищ Быстрый, -  мягко, в шутливой форме прервал его помощник председателя коллегии ВЧК. – Ваши суть да дело мне ясны. Вы на правильном пути. Мы не ошибемся, если доверим вам одну серьезную «платформу». Вы не ослышались. Как следует из ваших слов и из вашего дела, товарищ будущий революционер проработал с марта 1913 года по июль 1914 года помощником кочегара на Московской железной дороге. Кроме того, господин хороший… - товарищ помпред язвительно улыбнулся, поморщив правую щеку. Большие, голубые глаза его потемнели. Сделались окончательно непроницаемыми для посторонней публики. – Вы у нас,  в старорежимном прошлом, в студентах успели пробыть. Целых два курса отучились в Санкт-Петербургском университете, на филологическом факультете. Неплохо владеете языком Робеспьера, Дантона и Марата. Не мне вам, надеюсь, объяснять, кто были эти славные товарищи… Гм-гм… Так вот, ближе к делу, как сказал Мопассан, которого вы изучали, будучи студиозусом. На юге России сейчас разворачиваются великие и страшные события. Нам нужна ваша помощь, дорогой товарищ…