Последний старец по страницам 17

*   *   *


   Когда Седельников приехал на перекладных в неуютный и серый от дыма  (сжигали кучи застарелого мусора и листвы)  Севастополь,  все, казалось, было кончено. Ничего хорошего не оставалось и  в помине. В его молодой, неокрепшей еще от дыма и пожарищ душе. Земля РУССКАЯ полыхала ужасной бедой, имя которой было страшно, как ангел смерти. В гражданской войне, свидетелем которой становился молодой студент, совсем еще юный мальчик, не было слепящей поэтики, что в романе Войнич «Овод». Это было кровавое, грязное зрелище, в котором – как в плохом театре – горели и сокрушались самые неожиданные, нелепо скроенные декорации. Сиротливо жался к грязной, обшарпанной стене прохожий-обыватель. Пропускал мимо себя патруль. Будь это балтийские матросы в развевающихся клещах, в горящих золотом, лихо заломленных блинах-шапочках с ленточками. Либо суровых бородачей-солдат в мерлушковых папахах с красной ленточкой наискосок. Или с огромной пятиконечной (сатанинской, как говаривали священники) звездой  на суконном шлеме-богатырке. Сталкиваясь вознесенными кверху, воронеными штыками, эти люди своей жесткой усталостью или мрачным задором наводили ужас на вчерашних и нынешних «бывших». Спекулянты и ворюги, проститутки и мокрушники страшно боялись этой мерной поступи. Кидались в распахнутые подворотни. Особенно, когда отчетливо запахло чрезвычайкой с ее крайне решительными мерами по пресечению беспорядков. Мародерства, уголовного элемента, шкурничества и всякой прочей контры.

   …Из дула вороненого, синевато-белесого от холода нагана вылетел огонек. Бледная, почти желтая вспышка. Человека, стоявшего перед сомкнутым строем людей в темной коже, точно переломило пополам. Задыхаясь от подступившей к груди, жестокой боли (после страшного удара в грудь), он стал медленно падать. Второй, более сильный и страшный удар после второго выстрела, окончательно свалил это тело.  Взмахнув руками, человек сполз на самое дно. Яма оказалась неглубокой. Мертвые и умирающие тела неуклюже валились друг на друга. Точно мешки с песком…  Когда все закончилось,  старший уполномоченный из наряда ВЧК, высокий и красивый парень с коричневой, бархатистой родинкой на левой щеке, смущенно буркнул: «Ну вот, товарищи. И мы внесли свой вклад в дело мировой революции. Убавилось на белом свете буржуев-то…» Ему вторили веселым, бесшабашным смехом. Многие из чекистов продрогли. С утра ребят нагнал  губчекист Петухов-Ильинский. Слишком много накопилось контры в предварительных камерах.  Тех, кто попался под скорую руку в коже, спешно допрашивали. Решили использовать по назначению, в качестве военспецов. Что ни говори, но бывшие, хоть и буржуи все, но образованнейший народец… Часть (человек сорок, из бывших золотопогонников), не оказавших содействие новой  рабоче-крестьянской, приговорили «пустить в расход». Проще говоря, поставить к стенке, ликвидировать, расстрелять…

        Седельников, подняв воротник коричневого драпового пальто, спрыгнул с подножки зеленого «третьеклассного» вагона с выбитыми стеклами и пулевыми отверстиями. Севастополь был его последним прибежищем и пристанищем. Все-таки он бывший студент Санкт-Петербургского университета, окончил полный курс филолога. Бывший вольноопределяющийся, дослужившийся до прапорщика на Юго-Западном фронте. Кавалер креста Святого Георгия (Победоносца) на черно-оранжевой ленточке не был уверен, что Севастополь-Крым примут его с распростертыми объятиями. Мало ли кто едет в последнее пристанище белых сил Юга России? Могут, конечно, после долгих подозрений и подробнейших расспросов взять на статскую должность. С окладом «пятнадцать рублёв» или продуктовым пайком. Если сильно повезет, разумеется… Если повезет еще сильней -  после долгой, тщательной проверки (вроде той, что была устроена в контрразведывательном отделе станции) могут взять на службу в ударные добровольческие части. Впрочем, если дадут ему под ружье отмобилизованных в солдатики крестьян или конторских служащих, то он не побрезгует. Другое дело, что контрразведывательным отделом отмечен его переход из Совдепии в белый, все еще мятежный для большевистской России полуостров Крым. Усатый штабс-капитан с вытертым золотом погон, укутанный по самую фуражку в рыжий верблюжий башлык, тщательно изучил его подпись на «пачпорте». Столь же усердно сверил ее с остальными «офтографами». Особенно насторожила его совершенно натуральная подпись на объяснительном листке (со штампом контрразведки) и найденные у него письма и дневники. Да-с, почерк, батенька, почерк у вас…

   - Красные, милостивый государь, давно внедряют к нам своих агентов. Но мы крепко засели в Крыму, - задумчиво молвил он, визируя пропуск на въезд. – Никому нас отсюда не выкурить, молодой человек. Да-с, милостивый государь.  Так вот, о чем это, бишь, я говорил? Вы умный и интеллигентный юноша. Согласно старому, моему видению, сохранившемуся со времен III-го отделения, по нашему департаменту не числились. С чинами старой охранки, как я погляжу, знакомы лишь по книжкам. Да-с, по глупым книжкам. И листовкам, что разбрасывались по кустам из-за заборов на рабочих окраинах. Сатрапы, палачи… Да-с, сатрапы! Сатрапы мы и есть, милостивый государь! Но… Для кого мы были сатрапы? Для озверевшей солдатни, что сожгла в Бахчисарае мой дом и разграбила имущество моей семьи? Да-с… Все это печально, очень печально, молодой человек. Вскоре увидим, что из всего этого будет…

   Ни слова ни говоря, он протянул, совершив некое, невероятно  путаное движение, Седельникову все его документы. Любезно попросил проследовать на перрон. В довершении к своей любезности штабс-капитан проводил юношу до перрона сам. Зайдя в станционный буфет (для господ офицеров), вынес ему «на дорогу» круглый, хорошо пропеченный калач ржаного помола и шмат сала в тряпице. Все это он спешно сунул в карман окончательно оробевшего юноши.

   - Угощайтесь, молодой человек. Будет о чем вспомнить в пути. И мне, и вам… - на прощание сказал он, подмигнув загадочно кому-то в пространство…

   Через час Седельников сидел на грубо сколоченной скамье в купе вагона 3-его класса. Его окружало общество незнакомых ему беженцев. Разномастная и разношерстая публика. С мешками, узлами, баулами и чемоданами. Все это было набито первой же попавшейся утварью. Кто-то «тащил» в чемодане (затертом до дыр) связки крупных, шпатовых гвоздей, которые ежеминутно звенели об  пол. У кого-то в бауле мяукала кошка с котятами. Глупая, толстая баба в богато расшитом рушнике, с монистами (не взяли-таки махновцы) везла в плетеной корзине тощего гуся с замотанными лапами. Гусь все жалобно причитал. Баба вскрикивала: «Не боись, не боись, Лицко! Я тебя не зарежкаю…»

   Проехали Армяново, где была станция-перегон. Поезд, выпустив пышную струю белого пара, загремел сцепами и буферами по железному мосту через Сиваш. Тук-тук, тук-тук… На песчаных берегах происходило рытьё траншей. Строились доты. На больших палках разматывали мотки колючей проволоки, закрепляя гвоздями на расставленных кольях. Здесь готовились встречать красных. Смертным боем.

   …Какие трогательные люди, в который раз думал чистенький и опрятный Седельников. Какое добро, какой вселенский гуманизм сохранили они в себе. Несмотря на этот жестокий и безжалостный. Воистину железный век.  «Когда царей корона упадет…» Да, совершенно прав был Михаил Юрьевич Лермонтов. Великий русский поэт. Второе СОЛНЦЕ нашей Великой русской литературы…  Даже в сроках он не ошибся. Однако не прислушались к его словам многие беспечные потомки. Возомнили себя  умными, самыми прозорливыми. «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа…» Вот она, правда! Вот она, праведная мысль! А мы все думали, а мы все ждали. Дождались-таки, на свою голову…

   Он поймал извозчика на старом тарантасе с драным кожаным верхом (странно, что не порезали на подметки), который довез его за «николаевку» до комендатуры. По пути он не без удовлетворения отмечал безукоризненный порядок: патрули с приткнутыми штыками, проверявшие документы у всех подозрительных, минимум офицеров и юнкеров с дамами (и барышнями) на проспектах. Полное отсутствие во всех публичных (то бишь общественных) местах праздно шатающейся молодежи призывного возраста в шелковых косоворотках, костюмах тройках и сапогах с лакированными голенищами. Главнокомандующий белыми силами Юга России генерал барон Врангель предпринял весьма жесткие карательные акции. Порядок был наведен расстрелами и виселицей. (Один «столыпинский галстук» он заметил на Нахимовском переулке. Кто-то, с босыми, пожелтевшими ступнями в одном исподнем белье болтался туго стянутый петлей. С головой, что была покрыта мешковиной. На груди у висельника   покачивалась дощечка с четкой надписью: «Воръ, казнокрадъ».) Публичные расстрелы солдат и офицеров, провинившихся в мародерстве, неподчинении приказам, пьянстве стали обыденным явлением для острова Крым. Пачками расстреливали уголовников, содержателей притонов и прочую сомнительную публику. В сети контрразведки, правда, попадала мелкая рыбешка. Крупные дельцы, как всегда, ускользали из сетей, так как изначально были задействованы как агенты или осведомители.

   …Крыжов не помнил себя и своих ног, когда пулей вылетел от товарища помпреда коллегии ВЧК. Верно говорят опытные люди, прожившие (но не отжившие!) свой век: живи да крепись – твое время тебя найдет. Необходимо только искусственно не ускорять этот век. Дабы не обратить эту Жизнь ВЕЧНУЮ  в ничто.  Вместо ожидаемого тобой, долгожданного нечто. Будь сам с собой чист и откровенен. Это необходимо для достижения всех поставленных тобой жизненных задач и оперативных целей в чекистской работе…»

   Сойдя на площади с архаическими пушками времен осады XIX века, перед дворцом с трехцветным флагом и часовыми, Крыжов уловил взглядом остановившуюся поодаль пролетку. Из нее соскочил неприметный юркий человек в железнодорожной шинели и фуражке с малиновым верхом. Для «молоточника» не будет ли жирно, подумал он. Неприятное чувство вновь посетило его. Крыжов припомнил штабс-капитана, который подмигнул в пространство. Как он раньше не допер… За ним от самого железнодорожного переезда установлена слежка. Плохо, батенька, отшень плехо, усмехнулся он, копируя одного пленного австрияка. Под Карпатами попался им один фельдфебель-мадьяр. Вот смеху-то было на позициях…

               
*   *   *

   Выписка из служебного рапорта помощника коменданта французского гарнизона в Севастополе (Юг России, Остров Крым) во 2-ой отдел генерального штаба Французской Республики:

«…Из рапорта командира патруля военной жандармерии также следует, что агент наружного наблюдения «Кюре» сопровождал полковника Седана до Спасского переулка. Там его внимание привлекла одиноко стоявшая возле дома № 7 женщина, своим видом походившая на проститутку. Агент Кюре докладывал, что ясно видел, как полковник вошел в дом по ее предложению. Однако, согласно результатам  наружного наблюдения двух сменивших его агентов (их псевдонимы и подлинные данные будут предоставлены) означенный полковник Седан так и не вышел из указанного здания. Произведенный утром по моему личному приказу осмотр всех помещений не дал никаких положительных результатов. Содержатели притона, его охрана и проститутки, будучи подвергнуты самому тщательному допросу, заявили, что данный господин (им была показана фотография мосье Седана) с нашивками 145-ого полка в форме полковника французской пехоты…»