Последний старец по страницам 18

Из докладной записки старшего оперуполномоченного ВЧК при коллегии ВЧК на Южном фронте:

«…В результате успешных оперативных мероприятий со стороны агента-нелегала (оперативный псевдоним «товарищ Быстрый») была проведена вербовка командира 145-ого пехотного полка французских оккупационных войск…»

               
*   *   *

«…Вы будете нелегально доставлены на остров Крым. Я имею в виду, дорогой товарищ, посуху и по рельсам. Я имею в виду вашу легенду. Для того чтобы наполнить ее приличествующим содержанием, необходимо на какое-то время привлечь вас в качестве помощника машиниста или кочегаром Московской железной дороги. Освойтесь на одной из «овечек», где вас примет наш опытный нелегал-курьер. Там вас введут в курс дела. Вы приступите к выполнению вашего ответственного задания…» - прозвучало у него в голове от удара об мостовую. Его едва не сшиб до смерти всадник на вороном жеребце, с кованой серебром уздечкой. На черном полушубке были мягкие полевые погоны с генеральским зигзагом. Лицо под фуражкой было разгоряченным, злым. Оно также не лишено было приятности. Сопровождавшая генерала полусотня казаков из Кубанского корпуса тревожно гарцевала, звеня подковами. Из мостовой, топтаной и перехоженной, летели искры.

- Милостивый государь,  вы изволите так неосторожно ходить потому что пьяны? – усмехнулся молодцеватый генерал. Он потрепал пальцем в перчатке свой русый ус, подстриженный коротко, на «аглицкий манер». – Еропка! Живо помоги ему встать! И водки ему дай. Пусть отойдет… Да не так, бестия! Как телку матка – не давай, кому говорят! Лей насильно, чего уж там…

   Его насильно подняли. Упомянутый Еропка (не к ночи будет!) раз встряхнул его. Вся хворь сразу же выветрилась. Как будто и не было ее вовсе.  В глаза ему смотрела лошадиная морда, жующая желтыми зубами медный мундштук удилища. В лицо летели комья вонючей слюны. Голова кружилась от запахов конюшен и бивуаков. Эскадрон продолжал пританцовывать, готовясь дать шенкеля по первой же команде молодцеватого генерала. Когда… Появилась она.  Настоящая амазонка средь скифских гор и равнин, неровных каменистых дорог и чахлой растительности  Юга России – полуострова Крым.

- Mi General! – внезапно раздался очаровательный женский голос. – Кто тут обижает бедного несчастного юношу, Серж? Или требуется мое, женское вмешательство?

   Оборотясь, Крыжов к своему удивлению узрел совершенного ангела. На серой в яблоках тонконогой кобыле с вьющейся (по-кавалергадски) гривой сидела в седле-амазонке молодая женщина удивительной красоты. Длинные, как воронье крыло, волосы ниспадали на красивые, полукруглые плечи. Черные стрельчатые брови покрывали глаза изумрудного отлива. Прямой, греческий нос оттеняли тонкого выреза ноздри, походившие на размах крыльев Жар-птицы. На ней была серебристого меха бекеша без знаков различия, кавалерийские рейтузы, подшитые кожей и высокие кавалерийские же сапоги со звонкими штаб-офицерскими шпорами.

   Казаки переглянулись и зардели от смущения. Еропка отпустил ворот Крыжова. (Часть воротника при этом с треском повторила судьбу «заячьего тулупчика» в известном произведении А.С. Пушкина.) Выхватив из облупленных ножен блескучую шашку – эх, верно немало красных голов было ею срублено! – он, умело отсалютовав, положил ее  на левое плечо. Косматая бородища раздвинулась в умилении:

-        Свет наш, Настасья Филипповна!  От ударного эскадрона 1-го Кубанского вам – гип-гип, ура!

-        Гип-гип, ура! – вторила ему вся полусотня.

   Вся узкая, мощеная в XVIII веке улочка наполнилась лязгом выхватываемых сабель и их зеркальным блеском.

- Браво, господа казаки! – засмеялся Серж. – Я… точнее, их высоко превосходительство генерал-лейтенант от кавалерии Слащен вами доволен. Жалую каждому по рублю из полковой казны. Да по чарке водки. Вахмистр!

- Я, ваше высокопревосходительство! – Еропкина грудь стала подобием колеса. Среди газырей на бешмете обозначились георгиевские ленточки и георгиевские кресты.

- Так и передать сотнику…

   Серж Слащен, легендарный генерал Слащен, палач и вешатель «черного барона», загубивший сотни пролетариев, легко соскочил с седла. Будто не сидел на нем вовсе. Потрепав своего вороного жеребца, он подошел к Крыжову. Тот сжался. Это человек был объектом и целью его задания. Товарищ Петер ясно проинструктировал его: ярого врага Советской власти, изверга и губителя трудового народа – ликвидировать во что бы то ни стало. Любой ценой. Даже…

   - Ну-с, милостивый государь-господарь! Я вам завидую, - усмехнулся «объект». – Про мою персону в Крыму больше молчат . Но ежели говорят… Утверждают, что мимо меня не проскользнешь. Как в одной большевистской песенке поется: «…Яблочко, куды ты котишьси? В губчека попадешь, не воротишьси…»

   Казаки дружно рассмеялись.

-        Но все это ложь, сударь мой. Генерал Слащен воевал с 14-го. Ходил в атаки. А виселицы в тылу… Что ж, на все Божья воля, - Слащен строго посмотрел в небо. – Ему, творцу небу и земли, виднее. Как вы считаете, сударь мой?

-       Седельников Павел Алексеевич! – звонко отрапортовал Крыжову. Его каблуки сами собой сдвинулись. – Бывший прапорщик Казанского полка. Воевал в 14-ом, как и ваше высокопревосходительство на Юго-Западном фронте. В 1916-ом был ранен. После излечения переведен на Западный фронт…

     Кто-то из казаков присвистнул. Еропка с вынутой саблей застыл как каменное изваяние.

-        Вот как, сударь мой! Да мы с вами в одних краях воевали и одним лаптем щи хлебали, - Слащен буравил его из-под козырька фуражки ясно-синими, с расширенным зрачком глазами. -  Как дальше? Припомните?

   Крыжов ради приличия промолчал. Затянул паузу подольше.

-        Все понятно… Еропка! Руби ему башку, б… сыну,  долой.

- …одним пальцем вшей давили, в одном чугунке воду кипятили, одну картоху на двоих делили… - как ни в чем не бывало проговорил Крыжов.  - Одну мамзель к генералу водили. Ибо…

- …честь моя верная, дщерь примерная, прибудь со мной отныне и во веки веков, - Слащен убрал леденящий душу холод из глаз. – Истинно верую в Тебя, Господи. Аминь…

- Прошу вас, прапорщик, - это была дама-амазонка с изумрудными глазами. Она, перенеся ногу через луку седла, легко соскочила на булыжник. Звякнули мелодично штаб-офицерские шпоры. – Моя Амазонка к вашим услугам.

   Так Крыжов, он же «Седельников» (согласно чекистской легенде), обрёл свою покровительницу. Она не сразу открылась ему. Но когда это произошло, у него появилось смутное ощущение: Настасья Филипповна  не такая, какая  е с т ь.  Она давно уже разочаровалась в белом движении и белой идее. Слащен по её протекции пристроил его помощником шифровальщика в штаб 1-го Кубанского корпуса. Понятное дело, что его проверял особый (контрразведывательный) отдел. До того, как  к о н т р о л ь  не пройден, нечего было даже заикаться о строевой службе. На Юшуньском плацдарме и Перекопе шли инженерные работы. Укреплялся турецкий вал, что казался надёжным барьером меж Совдепией и белым пока ещё Крымом.

   Крыжову пару раз подсунули ложные шифрограммы, которые он должен был отправить по аппарату «Бодо». Намеренно ослабляли внимание – давали возможность скопировать их содержание. Но он ни разу не поддался на провокации. По городу за ним неотступно следовал «хвост». Либо миловидная барышня в шляпке и в жакете, либо оборвыш-пацан, гнусивший на папиросы или свои песни, либо заправской пролетарий в кепочке. Как-то раз михрюткой оказался благообразного вида господин «под Чехова». Но чекист и виду не подавал.

   В конце-концов Слащен (через Еропку) вызвал его к себе в кабинет. В распахнутом на груди френче британского покроя, с огромными накладными карманами, с колодкой георгиевских крестов и рубиновой «клюквой» (Анной 3-й степени) на воротнике, он предложил ему опрокинуть чарку на брудершафт. Когда опрокинули, то Серж, глядя на прохожих, санитарные двуколки и обозные фуры на Севастопольской набережной, что вырисовывались в окне адвокатского особняка, отчётливо сказал:

- Товарищ чекист! Играете вы, конечно, здорово. Но от этого ваша игра, милостивый государь, только ясней. Она мне на руку. Одним словом, буду откровенен: мне обрыла эта дурацкая война со своим народом. Третий год! Конца и краю не видать, а туда же – дойдём до первопрестольной! Выстрелим прахом большевистских вождей из Царь-пушки! Merd!
Фантасмагория! Я не играю в дешёвом балагане, хотя игрок, признаюсь, отменный. Не верите?

- Отчего ж? – Крыжов сыграл в невинность, памятуя, как едва не проиграл генералу половину жалования намедни.

- Вот и славно!  Совдепии, я слышал,  требуются дельные генералы. Что б укрощать норов господ добровольцев, - криво усмехнулся сквозь зубы Слащен. – Согласен! Не надо никаких слов. Тем более – клятвенных заверений, - он сделал предостерегающее движение рукой с обручальным кольцом. Супруга генерала скончалась от тифа по пути бесславного отступления Добровольческой армии через Тамань. – Ибо сказано нашим Спасителем: не клянитесь ни небом, ни землёй, ни образом Бога нашего! Не сотворите себе кумира. Просто слушайте. Делайте выводы. И действуйте. Имейте ввиду, - на этот раз генерал говорил вполне серьезно, - «хвоста» за вами теперь нет. Я распорядился убрать. Ротмистр Чичигин, из жандармов. Он вам по-прежнему не верит. Но меня слушает и боится. Меня здесь все слушают. И все боятся, - он улыбнулся так, что Крыжову на мгновение стало жутко. – Так и скажите своим.

- Допустим… но только допустим, что я это я, - философски изрёк Крыжов. – Вам от этого какая выгода?

- Вы или плохо слушали, или просто издеваетесь, - с холодной любезностью отвечал Серж.

- Ни то, ни другое, - спокойно парировал чекист. Картонные планки погон (золотой басон кончился, а защитные мягкие «по-британски» офицеры не любили) показались ему неимоверно тяжки. – В толк не возьму, ваше превосходительство: потомственный дворянин, полный кавалер Георгиевского креста, выпускник академии генерального штаба его величества покойного государя-императора. И такой пассаж: служить верой и правдой Совдепии! Содом и Гоморра…

   Слащен захохотал. Он дружески толкнул Крыжова в плечо.

- Содом и Гоморра, говорите? В этом что-то есть…Что-то библейское. Апокалипсическое… - он достал из дубового письменного стола бумажный пакет с белым порошком. Шумно потянул кокаин в нос. – Что-то есть…

- Не стоит губить себя! – неожиданно сказал Крыжов. Он сделал шаг вперёд. Выхватил из рук Слащена бумажку. Скомкал и выбросил в мусорное ведро с витыми бронзовыми ручками. -  И там, и здесь есть немало любителей дурного зелья. И там, и здесь это помогает забыться. Творить чёрные дела с ощущением «отпущенной совести». Но это – лживое ощущение!

- Вот как! – Слащен подавил желание отхлестать его по щекам. – Что же там? Также расстреливают под    э т о?  Так же вешают? Так же пытают?

- Да и ещё раз да! Поэтому  т а м  вы нужнее, чем здесь. Со своим умом. Со своей честью офицера и патриота Отечества, - произнёс Крыжов, не слыша своих слов. - Я сам расстреливал. Но с тех пор произошло так много, что душа моя изменилась, - он, окрылённый образом старца Зосимы, начал свою духовную исповедь генералу: - Я встретил его. Я покаялся. Я встал на путь  в е ч н о г о  искупления. Не через идолопоклонство и коленопреклонение. Нет!

- О, да! – Слащен, мечтательно заведя глаза, что  м ё р т в о  расширились от дурман-зелья, прошёлся по персидскому ковру. -  «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Помните, Данте Ольгиери? Однако этот веронец прошёл круги ада. Вышел в чистилище, а затем… О, это несбыточное «затем»! Иногда, прапорщик, мне кажется: лучше бы Бог не открыл через Спасителя нам Благую Весть о спасении! О том, что «по делам вашим да воздастся вам»! О том, что «не думай сегодня о завтрашнем дне… итак, довольно с каждого дня своей заботы»! Прапорщик! Павел Алексеевич! – он неожиданно зарыдал. – Я знаю, что   е с м ь  ад! Каждый из нас   о б р е ч ё н  на спасение!  На примирение с Богом! В этом – притча о заблудшем сыне! Это про нас! О, Боже… Как я устал, смертельно устал…