Последний старец по страницам 19

ГЛАВА ВТОРАЯ. Отступление.
               
«Золотой петушок», русский балет. Прекрасные танцы и народные песни.  Песня о Волге.                              
                Иозеф Геббельс. 14 сентября 1927 год.
Часть первая. Песня о Родине.

"…Я понимаю: осторожность осторожности – рознь. Многое, что на обыденном уровне зовется тайной мироздания, вселенскими загадками и прочими мудреными терминами, на деле оказалось «проще пареной репы». Так сказал мой русский коллега, старший оперуполномоченный иностранного отдела ОГПУ. Все, оказывается, происходит на старом, привычном уровне – уровне мыслительной или ментальной деятельности. (Черт! Ну и словечко, господа европейцы, вы завезли из Тибет – «как аукнется, так и откликнется», как говаривают в таких случаях те же русские-советские…) Мысль  это – строительный материал всего Мироздания. Так это, теперь, следует понимать и воспринимать. На том же уровне,  только в новой проекции. В новом преломлении уровня мысленно-ментальной деятельности. В спин-атоме, а также…

   А что тут удивительного? Удивляться тут нечему и не к чему, судари мои…Вон, вчера как распоясались: вместе с наци проводили общий митинг на Александерплатц, а затем у Брандербургских ворот. Факелами (благо, что людей было предостаточно, факелов – тоже) чуть не подожгли вековые липы  на, аллеях, что раскинулись по всей Унтер дер Линден. (Точно по Невскому гулял: в бледном свете белых ночей серебрится свинцовая вода, звенящая о гранит набережной. Варенька, такая красивая, такая молодая – принявшая «врага Отечества» и «революционного народа», пленного германца. Призванного в ряды рейхсвера в 1914-ом…) Тогда нам здорово досталось от полиции…"

…Шуцман здорово огрел его по спине «жезлом порядка», когда Эзерлинг попробовал сунуть ему под нос служебную карточку . Португалия считалась дружественной страной, так приютила многих национал-социалистов. Если в местном бюро НСДАП его принимали как друга, то полиция относилась к его аккредитации (газета «Либерасьон») с неподобающим подозрением.  Его уже дважды задерживали и отправляли в Revir. По поводу или без повода. Во время массовых мероприятий, как правило, по обвинению в неподчинении слугам закона. «…Вы сбили шлем с головы полицейского, - закатывая глаза, разглагольствовал дознаватель берлинской полиции Иосиф Крешер. – Это уже факт беззакония, герр  Де Багера. Вы же этнический германец! Стыдно…» Ему было тщетно объяснять, что в сваре, когда шеренга полицейских с того ни с сего обрушила дубинки на митингующих, было не разобрать кто кого и за что. Вызов адвоката был также не уместен. После вторичного требования его заперли на трое суток в одиночку. Когда он не сломался, подсадили к нему верзилу-альбиноса, который оказался не то умственно неполноценным, не то педерастом. Ночью Эзерлинг проснулся от характерного запаха и мокроты: подсаженный мочился на него. Пришлось вспомнить тренировки по боксу. С двух ударов (прямого хука и короткого свинга) он уложил  мерзавца. Затем железная дверь с решетчатым окошком распахнулась. В камеру ворвался дежурный надзиратель со сворой помощников. У всех в руках были дубинки. Дальше Эзерлингу (он же Августо Де Багера) вспоминать не хотелось…

"… Мы все когда-то   были строителями тончайших частиц, из которых потом сами же создавались грандиозные, плотные и осязаемые миры.  Бог и ЕГО Замысел – вот, что вечно в нашей жизни. Вот, что вечно на многомильных просторах Вселенной. И главное что этот Бог – не слеп, если не слепы мы. Когда видишь мир и тобой содеянное через призму духовного зрения. Ты не удален от действительности. О, нет… Ты, напротив, стремительно приближаешься к ней. Жить в мире вещей – не значит, что ты проник в суть всех вещей. Или хотя бы в мир одной-единственной, пусть даже незначительной (с виду!), малой вещички!  Не надо спешить думать о своем всезнании: его не было и никогда не будет. Из неуверенности своей можно сделать огромные выгоды, полагаясь на их законченное целое. Все равно, что на истину в последней инстанции. Точно также преступно думать, что «строительный материал», из которого создали Вселенную это – нечто неодушевленное. Иными словами, мертвое вещество. «…Лишенное тенденции  внутреннего смысла и присущей ему тенденции саморазвития, которая, как самостоятельная единица состояния макроразвития, включает в себя самостоятельные единицы теперь уже микросостояний – тенденции строительства и саморазрушения…"

   На Фридрихштрассе его чуть не окатил водицей пронесшийся мимо грузовик «Опель» с прицепом. В нем тесными рядами сидели молодцы в коричневом, с изображением символа солнцевращения на повязках. Они кричали «Хайль! Единый народ, единый фюрер, единая нация!» В стороны летели кипы листовок. Шуцман с  болтающейся на ремешке дубинкой, в надвинутом на лоб «шако» (суконный шлем с двумя козырьками), воровато оглянувшись, поднял одну из них с тротуара.. Отер с нее землю, сунул за борт шинели. Мерзавец… Где-то я видел твою паскудную рожу. Не иначе как на Александерплатц. Когда сбили с ног Вебера, молодого коммуниста, и принялись топтать коваными сапожищами.
 
   За углом он увидел массу битого стекла. Здесь была лавка   Соломона Менцеля. Типичный еврей . К тому же ортодокс. Носит пейсы и черную шапочку. Была лавка, а теперь нет. Его заранее предупредили: будет «хрустальная ночь», наш  милый еврей. Штурмовики намалевали ему масленой краской звезду Давида. Прямо на витрине. Когда Менцель не понял, ночью нанесли визит.

   - Нам здесь делать нечего, - сказал длинный тощий человек в фетровой шляпе. Он стоял, прислонившись к капоту легковой  DKV  с номерами криппо. – Хозяин не будет писать заявление. Слышал, Ганц?

   - Еще бы! – хохотнуло из кабины. Наружу выползло прыщавое широкое лицо с широко расставленными, голубыми «зенками», говоря по-русски. – Скоро переизберут полицай-президента. Уверен, что им будет Геббельс или … этот… солидный господин в кожаном пальто. Бывший военный летчик с прусской фамилией! Ты назвал его «дер Дике»…

   - Ага! Жирный боров! - засмеялся  старший из наряда криппо. – Боевой офицер, прошел всю Великую войну. Конечно, это будет он. Некому больше, дружище. Все захватили поганые евреи и иностранцы. Из Берлина скоро сделают проходной двор.

   - Все-таки жаль, если Менцеля совсем прикроют, - посетовал Ганц. – У него всегда свежие овощи. И рахат-лукум. Его так хвалит мой сынишка…

  Да, у Германа Геринга  есть все основания стать полицай-президентом Берлина. Он как-то брал интервью у этого мужественного человека. Тот горячо и долго вещал о милой Германии. «…Наш народ, милый друг, угнетают и капиталисты, и коммунисты, - полное, красивое лицо пруссака с тонким носом аристократа  наливалось кровью. – Последним я верю больше. Они хотя бы обещают германцам равенство. Буржуазии нельзя верить ни на йоту. Они обанкротились, когда мы сидели в окопах. Они предатели! Тысячи фронтовиков, нюхавших порох, вынуждены перебиваться с хлеба на кофе, пока эти ублюдки купаются в роскоши! Принимают золотые ванны, катаются на роскошных автомобилях, пользуют шикарных проституток. Они предали Великую Германию». О евреях герр Геринг выразился тоньше: «Да, не легко теперь будет жить евреям в Германии. Не легко…»

   Эзерлинг завернул на Унтер дер Линден. Миновав липовую аллею, подошел к величественному зданию Берлинского университета. Здесь случится  в 35-м факельное шествие. Выстроившись в форме гигантской свастики, штурмовики превратили ее центр в костер для сожжения писателей-неарийцев. Томас Ман, Лион Фейхтвангер, Стефан Цвейг…

- У вас можно занять пару пфеннигов? – обратился к нему неряшливый бродяга. Его шея была обмотана грязным полотенцем. – Мой добрый господин, пожалейте истинного германца. Я воевал, был контужен под Верденом. Под Соммой, когда на наши окопы перли английские «малышки» с металлическими лентами вместо колес, мне довелось видеться с ним, - бродяга кивнул на плакат, где был запечатлен Адольф Гитлер.

- Разве фюрер был под Соммой? – удивлению Эзерлинга не было предела.

- Ты что не веришь, ублюдок? -  это сказал уже другой человек. Он вышел из-за колонны. Спрыгнул с портала, засучил рукава. – Тебе зубы пересчитать, бешенная сволочь?

- У меня слишком много зубов, - задумчиво молвил Эзерлинг. – Они тебе не по зубам…

   …Меня этим не испугаешь. На войне и не такое видал. В руках у Эзерлинга –Де Багера оказался «Стеур», который он снял с предохранителя. Направил в живот неряшливому бродяге. Тот затрясся как  в параличе. Ничего, подумал Эзерлинг. На войне и не такое видал. Этому сопляку и в гробу не приснится, что я видел на линии огня. (…Опять я что-то сдал. Выпускаю точно болото свои «вредные испарения». Те самые вредные эмоции, за которые цепляются те силы, в пространстве и во времени, которым выгодно меня поймать. «Ущучить», как говорят мои русские друзья. ) Я видел лица врагов под стальными шлемами, их яростно разинутые глаза и рты, набитые землей. Они грызли и глотали эту землю. Стремились хоть как-то утолить голод смерти. Видел трупы врагов и товарищей по братской бойне. Они висели как тюки на колючей проволоке, заросли которой окутали поля Европы.
Разделив народы на два непримиримых лагеря  -  «свой» и «чужой». Чего я только не видел…

   Дождавшись, когда они убегут, он двинулся дальше. Внезапно ему пришла в голову неотвратная мысль. В сознании всплыл образ старшего следователя берлинской полиции Иосифа Крешера. Еврей… Штурмовики громят магазины и квартиры его соплеменников, а ему…  «хоть бы хны». Так говорят те же русские.

…Да, трудно что-либо назвать неодушевленным в этом многообразном, созданном по образу и подобию Всевышнего мире. В нем все изначально одушевлено и упорядоченно. Все имеет свою душу. Индивидуально-общественную и общую. Единую для всех нас душу. Душу Вселенной. Душу Мироздания. Душу Единого Бога Живого. Так сказал этот русский старик. О, нет! Старец, в доверительной беседе со мной… Спин-атом или Синергия. Это человек и то, что принято называть земным человечеством. Одномоментность и одноментальность, разбросанная по различным фрагментам Единой Памяти. В пространствах-моментах жизни. По различным минутным и часовым отрезкам одномоментной действительности. В различных вариациях пространства и времени. В них никто из нас не в состоянии усомниться. Только спокойно рассуждать: что может быть с нами в тот момент, когда мы встретимся со всеми моментами нашей жизни. Воплотимся в ткань времен. Во все. Что же будет дальше?