22. Зло

В 1832 году в Англии появился «Клуб мертвых писателей» (DWC), члены которого собирались на законспирированных квартирах для того, чтобы «умереть» на время для своих жен и светского общества. Знаменитые писатели, поэты и театральные деятели приходили туда отдохнуть от суеты и ответственности. Мастера пера рассказывали друг другу страшные истории, в чем им нередко помогал опиум.

С определенного времени члены клуба стали без вести пропадать. Выявив некие закономерности, руководитель ассоциации предложил всем вновь вступившим и действующим экспонентам страшных историй носить с собой повсюду записные книжки и, по возможности дневниковать все, что с ними происходит.

Последние записи Вальтера Квадрантовского, писателя, члена Евразийского Отделения DWC, исчезнувшего при загадочных обстоятельствах в городе Ростове-на-Дону. Блокнот Вальтера Львовича восемьдесят лет пролежал в нише стены здания «Конторы Государственнаго Банка», закрытый мраморной табличкой с надписью:

«Здесь замуровано торжественное

 ПОСЛАНИЕ

жителей Ростова-на-Дону своим потомкам.

 Вскрыть через восемьдесят лет,

в 2012 году 31 октября».

28 октября 1932 года. Пятница.

У писателя должно выпирать из кармана, писатель должен тереться обо всех записной книжкой, дабы из кожаного мяча с ушами не вываливались замечательные идеи, которые приходят когда руки заняты, и которые никому, включая писателя не нужны даже для запугивания мух над навозом! Писатель помнит, писатель знает, писатель летает! Через пару минут он снова девственен мозгом и бежит вприпрыжку, как индюк, которому только что отрубили головушку.

Завтра в самое мерзкое и сопливое время суток, когда все горожане и остальные заключенные в кандалы из будильничных стрелок будут еще спать в удобных и сладких позах, наконец-то найденных через семь часов бесполезного куевдения, а также подсовывания рук под слюнявые подушки, писатель наденет пальто и попрется на вокзал. Он будет натыкаться на столбы с афишами спектакля «Мадам Баттерфляй», закрывать седые уши воротником и вспоминать: «Что же еще кроме билетов ему удалось забыть на столе рядом с кроватью, где сопит еще теплая  любящая жена?»

Из любимого морского города Эль его заставили ехать в степной и зябкий Ростов-на-Дону горячо любимые секретуты Главлита. Писатель поедет на фестиваль искусств, дабы покрасоваться на нем телесами, почитать отрывки из не горевших на кострах инквизиции шедевров! Ну конечно! Вальтеру Львовичу просто-напросто велено подсексотить и сообщить куда следует о (половых) актах антигосударственных выпадов со стороны местных поэтов и писателей.

Дорогие мои редакторы и главлитовцы. Дай вам Бог, безбожникам здоровья! Я вас очень яростно люблю!

P. S. «Лучше бы вы все уехали, а я остался!»

29 октября 1932 года. Суббота.

Писатель-жрец, писатель-пророк! Свои будущие утренние ощущения мокроты и сонливости он смог предсказать до оттеночка! Возлетал было Вальтер Львович сердцем и мыслями во области заочны, где он, сукин сын, сладко выспался бы в поезде! Куда там! Приятных снов, великий прозаик: голытьба в вагоне сушку белья устроила! Да и неуютно! Не жалеют писателя! Не дают самолет личный с персоналом из молоденьких девушек! За это писатель будет повсюду таскать с собой блокнот и, не щадя перьев с хвостов гусей и бекасов, писать про вас и обличать, на чем мир крутится! И сам крутил бы, да не на чем уже! Потомки прочитают, и может быть, хоть мух над навозом попугают!

***

Посмейтесь, месье Карон де Бомарше! Только чтобы я не слышал, иначе я вытащу Вас из могилы и снова убью!

Фестиваль отменили. По улицам Ростова в ураганном ветре кроме камней и листьев летают еще и ветки с сучьями, на которых в ясную погоду стоило бы повесить подглавлитовского цензора, у которого уже второй год лежит в столе моя кровинушка-рукопись! Ждет подписи этого неуча, маленькая моя! Ну, здравствуй, Ростов! Что же ты так писателя принимать у себя не хочешь? А ведь писатель не с пустыми руками приехал! Гостинец привез!

Ростов интересный город. Он вроде бы злой, как голодная лярва, выставленная в ядовитой клетке под жарким солнцем ада, поливаемая зябкими ветрами! Но это не так! Он добрее пьяного извозчика, хвастающего перед проститутками своей зарплатой. Агрессивный. Но друг на друга здесь даже косо не смотрят. Просто чувствуется, как все разом с удовольствием дали бы друг другу ни за что в морды, но в основном это желание остается на уровне бессловесной угрозы, что подкрепляет всеобщую негласную атмосферу специфической дружбы каждого с каждым.

Писатель умничает! Гражданин Вальтер Квадрантовский, только сегодня приехали, а языком уже вроде как улицы от листьев мели?

Ужасная погода! Это место не предназначено для жизни человека! Метеошар говорит, что тепло, но, насколько он врет, красная матерчатая хлопушка! Этот серый ветерок выстужает меня изнутри, как избу с потухшей печью! Мелкий дождь покрывает лицо слюнявым туманом, будто одновременно тысяча человек чихают без платка и пардона тебе в рожу!

Ростов, я не понял! Ты чего так не хочешь писателя? Ну, еще подружимся!

Меня поселили на пересечении проспекта Большого Столыпинского и улицы Большая Садовая в квартире мадам Магдалян. Гражданки Магдалян. Очень милая аккуратненькая старушка! С порога заявила, что у нее сын ростом в три  аршина  и он руками быков на бойне за рога об угол успокаивает! Какая прелесть! Писатель обязательно оправдает ваши надежды, попытается вас, старую калошу обыграть в преферанс, напоить и изнасиловать!

30 октября 1932 года. Воскресенье.

Одурели, импотенты чертовы! Вызвать писателя на допрос по поводу неисполнения командировочных обязанностей! Я им такой отчет выдам, что их синие от старости семенные железы отсохнут и превратятся в прах, из которого они вышли и в который скоро вернутся! Почему-то вечером на какой-то стройке! Контора Государственнаго Банка! Хотят напустить важности? Я им их телеграмму затромбую в оральные трещины, из которых посмели вырваться и выразиться в вербальные конструкции такие глупые мысли! Когда Главлит научится культурно и адекватно себя вести? Писатель не знает, но к тому времени он будет уже на табличке собственного дома!

Ощущения от ростовских улиц… Писатель хоть и стреляет из-за осенней простуды со всех сочленений, но мотает по сторонам головой, смотрит! Купеческие дома будто скатываются по крутому спуску в Дон. Очень интересно! Но живут в этих домах уже не купцы. Казалось бы, да и хрен молотильный с ними. Но на том месте, где должно быть сердце вдруг ёкать начинает! На красивейших фасадах уже не хватает деталей, между колоннами и узорами жены работяг тряпками машут, да на детей чумазых матерно орут! А понастроили уже во дворах! Ангелы небесные! Летите и передайте Господу Богу, что писатель в него хоть и не верит, но все же взывает к нему, глядя на эту «прелесть». В бывших барских опочивальнях теперь слоями топчаны и грязные портянки!

Дома на Богатяновском, а также у самого порта, где лодок как опилок, напомнили мне страшную историю, которую я озвучил в клубе в январе 1929. Писаки с «Литгазеты» до сих пор вспоминают меня благородным урчанием в нижних отделах кишечника. Кратко привожу мое пугающее произведение.

Саму идею мне поведал востоковед, который умирал от проказы. Он подарил мне специальную мандалу - сакральное схематичное изображение, защищающее от демонов и злых духов. Велел всегда носить с собой и рассматривать каждое утро. Писатель послушал мудрого востоковеда и даже привез мандалу с собой в чемодане. Как тебе подарок, Ростов? Нравится? Тебе нужна защита от злых духов! Таковых у тебя большинство. А писатель уж как-нибудь обойдется. Он добрый!

Итак, страшная история.

Молодой монах-буддист ночью остался один в храме. Вместо того, чтобы тренироваться в представлении сложных образов Зеленой Тары, Будды Медицины и Ваджрасаттвы, нарабатывать чтение их мантр кругами по сто восемь раз, подносить угощение на алтарь духов, мечтать о получении новых ступеней в посвящениях, он бродил по двору от интереса и скуки, щекочущих одновременно с разных сторон его подавляемое естество.

 Ровно в полночь, когда по буддистским поверьям потусторонние существа становятся особенно активными и способными пробиться к человеку сквозь его духовную защиту, послушник перебирал свитки с мантрами и посвящениями в  каменном столе Ринпоче и нашел спрятанный в кожаную сумку древний документ – аффирмацию, которую по вступительному описанию на свитке нужно было прочитать тысячу раз. 

Ну что такое тысяча повторений сложной стослоговой мантры для горячего, скучающего мальчишки? Он не заметил, как уснул, словно утонув в сладком молочном чае,  дочитывая последние повторения заклинания уже в сюжете дивного сна.

Проснулся молодой послушник от розового света, преломленного от Священной горы. Утренняя роса стекала тяжелыми каплями в каменных чашах. По храму ходили чудные существа: мужчина и женщина божественной красоты, огромного роста! Головами они доставали сводов пагоды и золотого зала.

Послушник улыбнулся и подошел ближе, чтобы рассмотреть этих прекрасных, излучающих розовый свет созданий.

- Что мы будем есть, Мара?- спросил исполинский мужчина у женщины. – Я должен есть.

- Мы будем есть! – ответила женщина и, наклонив голову, повернулась в сторону молодого монаха. – Вот его!

Монах так испугался, что не решился даже сразу бежать, а просто встал у колонны и вцепился влажными от пота ладонями в свои ноги.

- Я не могу его есть! – рычал мужчина. – Он воняет! У него эти придатки, от которых несет смертью.

- Он еще мальчик и весь запах несет только в коже. Я сниму с него кожу и утоплю ее, чтобы ты о ней не думал.

- Он что, убегает? Мы не найдем его, если он убежит!

- Найдем! У нас нет глаз, зато у него есть! У нас нет ушей, зато у него есть! У нас нет мыслей! Зато у него есть! У нас нет тела! Он отдаст нам свое.

Послушник бежал в сторону реки, где в это утро не было ни единой живой души. Деревянные лодки, как опилки, рассыпанные вдоль берега без людей… В небе птицы застыли, будто это не небо, а кипящее масло…

Он не смел оглянуться и вдохнуть. Все, что видел монах, видели демоны из свитка. Все, что слышал монах, слышали и они… Все, о чем думал монах, чувствовали демоны. У тварей не было своего восприятия, но тело мальчика теперь предательски выдавало им все его движения. Так он сам велел в устной молитве, языка которой не понимал.

Добежав до реки, молодой послушник прыгнул в лодку, закрыл руками глаза, уши и нос, восстановил дыхание и, для того, чтобы успокоить мысли, начал читать про себя мантру Ваджрасаттвы, представляя сложный образ доброго божества.

Демоны рыскали вокруг, обдували мальчика зябью и зноем, рычали, перешептывались и выли от злости.

Если в мире тогда и было хоть что-нибудь важное, то для монаха эта медитация, которую он не мог пропустить (как делал это раньше, обманывая Ринпоче), стала всем.

Чудовища не знали усталости, поэтому молодой послушник так и не смог пошевелиться и открыть глаза. Он и сейчас сидит во вросшей в мох лодке. Его глубокая медитация постепенно перешла в смерть от истощения. Кожа его засохла на солнце и морозе, превратившись в черный пергамент.

Другие послушники верили, что мальчик до сих пор в глубокой медитации - «самадхи».

 Мало кто знает, что с того самого дня, любого человека, который помянет выпущенных мальчишкой демониху Мару и ее голодного мужа, ждет страшное… Твари заберут себе глаза, нос и мысли жертвы для того, чтобы найти и пожрать ее плоть!

На протяжении сотен лет о них не упоминали, пока не появился ехидный писатель и не рассказал «сказочку на ночь». Главлит, это мое оружие против вас, старые хряки в жилетках!

31 октября 1932 года. Понедельник.

Страшно неудобно писать. Уже полночь, а я стою около ремонтируемого здания Конторы Государственнаго Банка. Почему в полночь? Почему здесь? Не до шуток. Чую неладное. Кто-то донес на меня! Вот и хотят в душегубку забрать. И придут совсем не главлитовцы. Может быть, так пропадают члены  клуба?

***

Писатель болен. Не до шуток. Голова. Проблемы с головой. Я сижу в нише здания банка в полной темноте. Нет, выдаю себя! Спрятался. Пишу на ощупь. Я должен писать. Слышу их! Это не главлитовцы и никто иной. За мной пришли они! Выманили и загнали в ловушку. Неудобно. Затекли ноги. Слышу их! Они рычат и ищут. Ищут! Меня ищут! Демоны мальчика монаха. Я дурак. Смеялся. Трясутся руки. Не могу успокоиться. От них запах. Гниль. Не может быть от них запаха. Сам выдумал. Твари два года смотрели моими глазами и видели мои сны. Нашли. Нашли. Оказывается. Это была не сказка. Я должен писать. Чтобы контролировать мысли. Не обнаружить себя. Страниц не хватает. Темно. Пишу уже поверх старых записей. Жутко неудобно. Болят ноги. Суки не знают усталости. Не могу больше сидеть. Боль в шее.

***

Уже прошло два часа. Пробовал отвлечься. Медитировать. Не могу. Могу только писать. Писатель должен писать. Все. Нельзя больше сидеть. Иначе задушу себя сам. Чувствую, что твари перед банком. Обрыскивают стены. Вспомнить мандалу. Нарисовать в блокноте.

Не получается.

***

Писатель не будет прятаться! Вальтер Львович Квадрантовский не сдохнет! Он даст бой! И пусть враг без тела. Пусть враг – это его собственные глаза и мысли. Добежать до квартиры. Вслепую. Не думая. Найти защитную картинку. В чемодане. Мандалу. Нет! Она у гражданки Магдалян! Подарил гражданке Магдалян! Бежать к ней! Буду петь. Петь про себя. И бежать. Ничего не слышать. Писатель идет! Всем гадам смирно!

Дневник останется здесь.

В нише.

В стене.

Если найдете его,

Не читайте…

Не читайте…

Не читайте!