Как на Юры именины

В детстве именины – это веселый, прекрасный и светлый праздник, как апрельская капель, и желанный, как шоколадное мороженное. С возрастом прелесть именин тускнеет, груснеет и притупляется. В самом деле, ну что хорошего? Вот тебе и сорок лет. А ведь это рубеж. И нет возврата назад. И надо идти только вперед. Но вот куда?
Конечно же, Юра позвонил нам накануне:
— Завтра в три часа у меня, – категорическим тоном сказал он в трубку. – Есть дело.
— Какое? – ехидно спросил я, заранее зная ответ.
— Сорок пять мне. Приходите, будет мальчишник.
«Ко мне» – это значит на работу. Мальчишник – это тоже можно себе представить.  До пятидесяти и старше.
Интересно, а вы замечали, если собирается компания женщин, они обязательно называют друг друга: девочки. Ну, какие они девочки? Особенно та, в дальнем углу, которая громко хохочет. Женщины хотят быть вне возраста. С мужиками совсем друге дело. Мы себе никогда такого не позволим. Потому что солидные же люди!
— Ты понял? – сказал я своему приятелю Кольке, положив трубку телефона.
— У Юрика именины, – ответил Колька.
— Что подарим? – деловито освоился я.
— У меня есть бутылка марочного коньяка, – сказал Колька и показал бутылку, усеянную чередою Брежневских звезд.
— Подходит, – одобрил я. И в предчувствии мальчишника меня пробила дрожь разгула.
По какой-то страной причине наши жены Юрика не любили. Ну, не то, чтобы не любили. Ну, не скажу, что не уважали. Но всегда, когда мы им сообщали, что сегодня нам надо заскочить на пару минут к Юре на работу, их начинал бить нервный тик. А слабонервными они обе не были никогда. Чего это вдруг? Ну и что. Конечно, возвращались мы от него  немного подшофе. Но ведь всегда своим ходом. Правда, с трудом узнавали меблировку в квартире. Но ведь утро все ставило на свои места. А любить своих жен мы и не переставали. Даже не смотря на, мягко говоря, грубо выражаясь, прохладный прием.
А все из-за чего? Из-за Юры. А он ведь милейший человек. Центнер любезнейших улыбок, центнер обволакивающей вежливости, центнер глубочайшей доброжелательности. А о литраже его живота – ни слова. Чрезмерно превозносить достоинства нетактично. Тем более, что он семейный человек, имеет детей и все, что отсюда, или, вернее, сюда, втекает. А и втекает. Потому что по своему социальному положению Юра – начальник-номенклатурщик. Свой в доску! Но доска, при этом,  должна быть из карельской березы и полированная. Вот такой он человек. В молодости он даже что-то возглавлял на коммуниистическо-комсомольской работе. Но не сложилось. И сегодня этим можно козырять. Тем более, что оно не сложилось. Может быть, Юра ел не то, или пил не так, а может быть, и спал не с теми. Но, тем не менее, неудачником его не назовешь.
Не планируйте никогда и ничего. Все равно не получится. Вот и мы с Колькой, как ни планировали, а опоздали к Юрику на целый час. Кабинет напоминал турецкую баню. Распаренные лица гостей, обволакивающий все пространство комнаты сигаретный дым, словно пар. Но с нашим появлением публика задвигалась, уплотняясь, и выделила из-под себя две табуретки, одну тарелку, две вилки из стратегического металла алюминия, и два стакана бутылочного стекла. Конечно не богемское стекло. Да ведь и мы не джин с тоником собирались пить.
Приняв от нас подарок и поцелуи со свойственной Юре непринужденностью,  хозяин сказал:
— С вас тост.
И я сказал. Я восславил именинника, пожелав ему еще больших успехов у женщин (черт его знает, есть ли у него они) и столько зелеными долларами в месяц, сколько ему лет исполнилось. Публика быстро произвела в уме перевод валют по курсу, бурно зааплодировала. Из чего я заключил, что с валютной математикой у присутствующих все в порядке.
И мы с Колькой выпили по полстакана. И принялись закусывать. А надо сказать, что закусывали мы яствами, а не какими-то там вульгарными закусками. Яства были от Привоза. Морковка корейская, сало с розовыми прожилками мяса, колбаса жлобская, колбаса кровяная с вкраплениями сала, как нашими слезами, копченое мясо цвета очень заморенного дуба. Киндза. А какая была селедка! Это была не селедка, а серенада. Плотная, сбитая, белая, жирная, украшенная зелеными греческими маслинами. И горячий хрустящий хлеб,  и разваристая картошечка. Белоснежная тонко нарезанная кислая капуста, кроваво-красные, как щеки хозяина, маринованные помидоры. Хрустящие, в пупырышках соленые огурчики. Разве это закуска? У кого повернется назвать это закуской? Это яства!
А выбор горячительных напитков! Без межнациональных конфликтов на столе соседствовали: водка «Русская» и «Гайдамацкая». Тут же, без опаски, что у него попросят гуманитарную помощь, стоял коньяк «Наполеон» и «Смирноффская» водка. Невзначай по столу были расставлены и бутылки с минеральной водой. «И было выпить что, и было закусить», – как поется в популярной песне, но по другому поводу. Так что и в наш переходной период люди жить не разучились. И, очень хочется верить, не разучатся. Они не дождутся.
Это то, что на столе. А какие были гости за столом! Пойдем слева направо, как на фотоснимках. Слева от нас сидело существо по имени Дмитрий. Светловолосый, светлоусый, худощавый, говорливый, невысокий, неопределенной национальности мужчина. У нас в Одессе про таких говорят: живчик. Дмитрий был постоянно с кем-то или с чем-то в борьбе. В настоящее время живчик боролся с градусом, попавшим в него. Боролся он с градусов в основном словом, и не всегда печатным. При этом у него все время съезжали на кончик носа массивные очки, и Дмитрий постоянно возвращал очки на место, на седловину переносицы, указательным пальцем левой руки. Живчик все время вскакивал со своего места, перебивал выступающих и кричал:
— Юрик! Тебе надо ехать на курорт. Я знаю одно место, я тебе устрою. Этот курорт – сила! – бросил Дмитрий в пространство комнаты безапелляционным тоном. – Я недавно оттуда вернулся. Вот посмотри  на меня, Юрик. Видишь? Хорошо. – Дмитрий повертелся вокруг своей оси.
Но публике было абсолютно наплевать на экс-курортника. Все разговаривали разом, перебивая один другого.
— Юрик! – не унимался живчик. – Юрик, – стучал он вилкой из стратегического металла по стакану из бутылочного стекла, – у меня тост!
Все на мгновение замолчали, услыхав волшебное слово тост. Оно ведь означало возможность организованно опрокинуть в себя еще одну порцию выпивки. Ничто нас так не греет, как возможность организованного действа.
— У меня тост, – поняв, что ему удалось овладеть вниманием аудитории, сказал Дмитрий. – Я желаю нашему имениннику побывать на моем курорте (то же мне собственник). Это такой класс! У меня там за двадцать четыре дня было шестьдесят восемь совокуплений. Чтоб я сдох! Юрик, я тебе желаю семьдесят. За двадцать четыре дня. Выпьем.
В комнате на секунду запала мертвая тишина. Даже жевать перестали. Публика пыталась в уме разделить шестьдесят восемь на двадцать четыре. Первым сообразил, что деления без остатка не получается Колька. Он крикнул:
— Выпьем за курортника-фантаста!
— Ура! – поддержал его я.
И все с облегчением засмеялись, заулюлюкали. Ну, совсем, как в парламенте.
Дмитрий явно обиделся.
— Не верите, не надо, – сказал он, усаживаясь. – Шестьдесят восемь раз за двадцать четыре дня. Я специально считал. Там такая вода… – Живчик поправил пальцем очки и выпил.
А стол шумел птичьим базаром. Вроде бы говорят все вместе, но если вслушаться, то каждый о своем. Жизнь. Сразу за живчиком Дмитрием сидел очень респектабельный мужчина лет пятидесяти. Красивый, нерусского вида с аккуратной черной с проседью курчавой прической. Мало этого, у него и фамилия была далеко не русская. Но сейчас это уже не грех. Этот красавчик возглавлял что-то в быту. Или по быту, какая разница. А если такой человек, с такой графой и на таком посту, значит это не простой человек. Красавчик проникновенно посмотрел на живчика и произнес:
— А вот я лично вам верю, – и вернул жизнь в поблекшие глаза сексокурортолога Дмитрия.
— Тихо, – крикнул кто-то, – пусть скажет тост Василий Митрофанович.
Все повернулись в сторону кричавшего. Им оказался человек с лицом зам. начальника квартирной группы райисполкома, ву компроне? При этом лице был костюм, стон моды времен застоя переходящего в перестройку. Застиранная белая рубашка « а ля последний Ильич», и широкомордый галстук.
— Тихо! – крикнул он еще раз своим коммунистическим голосом. – Дайте слово Василию Митрофановичу.
Кто же будет с этим спорить? Василий Митрофанович большой человек, как ни крути. Директор крупнейшего издательства, свадебный генерал. В солидном костюме, в прекрасной белой рубашке, большой  и раскрасневшийся, он сидел в центре стола. И только галстук у генерала подкачал. Не президентский у него был галстук. С крупным и тугим, как дружба народов, узлом, галстук пролегал между прошлым и будущим.
Василий Митрофанович помахал в воздухе крупной ладонью. И этот жест был похож на жест первого секретаря, которого его окружение уже лизало, перелизало. И имел в виду этот жест: ну уж, мол, товарищи, зачем же так уж.… Потом Василий Митрофанович грузно поднялся, раз уж народ требует, изобразил улыбку отца и начал:
— Я хочу поднять этот бокал за именинника. Пусть он…
И далее по-Горбачевски ни о чем, оратор проложил держать слово за словом. От знакомства с именинником до экономических неурядиц. И Василий Митрофанович, вероятно, еще долго бы держал слово, на погибель всем нам, если бы один из присутствующих здесь присутствующих не крикнул:
— Нехай муза звучит, – и чуть тише, соседу, – а падлюки мовчать. – и снова громко, – Осик, сбацай для души.
Кричал морж. У него было простое русское лицо. Он хорошо выпил и поэтому прекрасно себя ощущал. Был весел и задирист в пику пиджакам и галстукам. На нем самом была одета потертая кожаная куртка немодного фасона и яркая байковая рубашка с расстегнутым воротом. Чувствовалось, что морж любит свободу. Ростом морж не вышел, животом тоже. Но был плотно сбит и действительно занимался моржеванием в ледяных черноморских водах. Рядом с ним сидел его собрат по купели. Он пытался за рукав усадить моржа на место. Но безуспешно.
— Осик, давай! – требовал морж. – Сбацай.
И встал человек. Ну, совсем маленький. Ну, совсем кругленький. Лоснящийся, интеллигентный. С маслянистыми черными глазками. Ну, еврей евреем. Осик был одет в приличный черный костюм и белую рубашку с галстуком. Причем, галстук заколот золотой булавкой в форме арфы. А может быть та булавка была под золото? А может позолоченная? Какая разница. Главное, что булавка недвусмысленно намекала, что ее владелец является заложником скрипичного ключа и наемником нотного стана.
В комнате стояло трое. Морж, Осик и Василий Митрофанович. Василий Митрофанович с апломбом, морж в азарте и Осик со скрипкой. Увидев наметившееся противостояние, морж сел. Василий Митрофанович еще немного постоял, обозначая уважение к себе и своим товарищам по номенклатуре, которая его воспитала, научила и доверила. Постоял Василий Митрофанович в память о бывших соратниках и сел.
И остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, выдвинутый безудержным плюрализмом присутствующих, еврейский музыкант Осик.
И в этот момент, как всегда немного позже, чтобы выяснить, куда подует ветер, выступил спикер наш, наш именинник. Он сказал:
— Осик, сыграйте нам, пожалуйста, любимую песню Василия Митрофановича.
Он был дипломат, наш именинник.
Осик открыл футляр, достал скрипку, племянницу Амати, кузину Страдивари, закинул голову и тронул струны смычком. Он играл «Ты моя мелодия» Пахмутовой на слова ее мужа. Василий Митрофанович задумался, подперев щеку рукой, и даже попытался подпеть, ямбонутый выпитым. Но у него получилось как у Герасима в «Му-му». Размякла номенклатура. А Осик, не отпускал, развивая мелодию вширь, все сильнее  задевая черствые мужские души, подпорченные хмелем.
— Боже мой, – сказал Василий Митрофанович, – что мы будем делать, если все евреи уедут.
Не надейтесь, Василий Митрофанович, все не уедут.
Всем в комнате стало хорошо и спокойно. И не хотелось думать о суверенитете, парламенте, президенте и инфляции. Всех охватила какая-то скрипичная эйфория. И хотелось, чтобы это состояние никогда не кончалось. Но тут слово взял сосед Осика:
Этого соседа мы заметили сразу, как только вошли. Потому что он выпадал из общего дружного веселья. Его колкий взгляд пронизывал насквозь. Когда сосед устремлял на тебя колющий взгляд, ты начинал ощущать страх на генетическом уровне. Но на работника органов сосед похож не был. Он был работником совсем другой системы. Что-то в нем было такое, из «Калины красной». Скуластое, с резкими чертами, лицо, короткая стрижка, впалые каменные глаза. Он одновременно мог быть и героем, и антигероем. Одет был сосед Осика со вкусом. Серый шерстяной свитер с подтянутыми до локтей рукавами, так что обнажались жилистые руки с наколками. Добротные джинсы и дорогие туфли. Он очень редко улыбался. И всегда по делу. И тогда его волевое лицо странно отсвечивало человеческой душой. Но не надолго. И потом опять он надевал на себя непробиваемую каменную маску. Чувствовалось, что он знал себе цену. И более того, мог эту цену доказать любому.
Сосед Осика вскинул голову и сказал:
— Ша!
И все замолчали. Даже те, кто никогда не замолкал.
— Осик, – сказал сосед, – сыграй наши, одесские песни.
Осик немедленно начал играть заказанную музыку, плавно перейдя от Пахмутовой на «Хаим, лавочку закрой». И  исполнил попурри на темы самых известных песен об Одессе и из Одессы. Тех самых, что знают от Москвы до самых до окраин, от Нью-Йорка до Тель-Авива, от Милуоки до Мельбурна.
Закончив исполнение, Осик обтерся новым носовым платком, им же вытер то мест у скрипки, которое прижимается подбородком, и посмотрел на своего соседа.
— Граждане, – сказал сосед, – наш большой друг Осик играет в «Гамбринусе». И сегодня ради нашего дорогого именинника не пошел на работу. А его рабочий день очень дорого стоит. Поэтому я попрошу вас, кто, сколько даст, пожалуйста. – Он взял футляр от скрипки, открыл его и в таком виде пустил по кругу, по столу. И каждый бросал в футляр плохую крупную купюру. Сосед внимательно смотрел за прохождением футляра, а Осик делал вид, что его это абсолютно не касается. Наконец, футляр вернулся к соседу Осика. Он молча кинул в футляр по-настоящему крупную купюру и закрыл футляр.
И сразу за столом заговорили, зашумели. Опять подскочил этот, с коммунистическим ртом:
— Есть тост!
Василий Митрофанович махнул на него рукой, как на назойливую муху. Номенклатура отмахивается от партии, но не от кормушки.
— Есть тост, – не унимался тот.
— Сядь, комуняка! – вскочил морж. – Не ори.
— Да, я комуняка, – гордо выпрямившись, сказал он, – и при нас, между прочим, старики по мусорникам не лазили.
— При вас они до пенсии не доживали, – отпарировал морж.
Назревал скандал. Обе фракции стали в стойку бескомпромиссных парламентариев. Тогда взял слово я. Я встал со своего места. А надо сказать, что хоть и по сравнению с Юриком, я поменьше ростом, а также и животом, и должностью. Но не намного. Не только это нас роднит. Юрик тоже пишет. Он наш Миклухо-Маклай. Он пишет рассказы на географические темы. Как только чуть-чуть приоткрыли железный занавес, Юрик рванул на ту сторону. И поехал, и поплыл путешественник одесского разлива. И после каждого своего вояжа, приглашал нас с Колькой к себе на брифинг. Благожелательно улыбался и читал новый рассказ. Мы внимательно выслушивали, делали ценные замечания. Потом выпивали все, что приносили с собой, потом все, что выставлял Юрик. В перерывах читали ему свои вещи. А Юрик делал замечания по тексту. И мы выпивали все, что еще оставалось у Юрика в холодильнике. После чего, чувствуя потребность в общении и неудовлетворенность жизнью, шли полироваться в ближайших барах. После чего вернуться домой могли только на автопилоте.
Так вот, об именинах. Здесь за столом сидел один журналист. Вел он себя тихо, в пререкания не вступал, тостов не поднимал, и вообще вел себя весьма индифферентно. Но Юрик его очень уважал. Журналист его иногда печатал в своей газете. Кстати, как и нас. Однажды журналист напечатал большой рассказ Юрика. Но так поработал ножницами, что обрезал произведение до неузнаваемости. Вставая, я вспомнил об этом.
— Панове! – громко сказал я. – У меня есть тост.
Все замолчали и посмотрели в мою сторону.
— Выпьем, – польщенный общим вниманием, сказал я, – за еврея Юрика.
Публика обалдело открыла рты.
— Да, – кивнул я головой, – печатая рассказы, наша пресса столько раз его обрезала!
И шквал аплодисментов, и Юрик взлетает над креслом, обнимает меня и целует. И мы выпиваем, громко, звякнув стаканами.
Политический скандал не состоялся. Сосед Осика по-доброму мне улыбнулся. Осик подхватил скрипку и сыграл «Цыпленок жареный». И мы выпили за одесситов всех времен и народов. Потом я встал и сказал, обращаясь  к моржу:
— Выпьем за моржей хреновых и хренов моржовых.
Моржи были в восторге.
Потом мы с Колькой пошли вокруг стола. Пили со всеми. И с соседом Осика, и с другими. Пока я с журналистом рассуждал о качестве коммерческих телеканалов, Колькой овладел Василий Митрофанович, оказывается хорошо его знавший. Хмельной Осик играл на скрипке, все говорили разом. Концовка вечера как-то расплылась, растворилась в большом количестве алкоголя. Мы пели песни, и необъятные, как пшеничные поля, украинские. И полу одесские, полу блатные. И тут встал именинник и сказал:
— Ингермоны! Я хочу попросить спеть нашего Карузо.
— Просим, – зашумели все.
 И тогда встал сосед Осика, что-то сказал музыканту на ухо. Осик взял скрипку, и сосед запел: налейте бокалы полней…
Надо сказать, что пел сосед сильно и верно, не фальшивил, хорошо поставленным баритоном. Спев романс до конца, он сел под громкие аплодисменты.
Именины заканчивались. Гости, покачиваясь, пили «на коня», целовались, обнимались, одевались. Так получилось, что в гардеробной сосед Осика оказался рядом со мной. И я пьяно заискивающе ему улыбнулся. Он улыбнулся мне в ответ. Прощаясь, сосед обнял меня, прижав к себе крепкими, словно из стали, руками. И я грудной клеткой почувствовал что-то металлическое твердое во внутреннем кармане его куртки. Увидев мою растерянность, сосед неуловимо улыбнулся и сказал:
— Это портсигар, – и ушел.
Почему мне запомнились эти именины? Ну, не из-за угощения, конечно. И не из-за Осика, безусловно. Скорее всего потому, что на тридцати квадратных метрах площади оказалась воспроизведенной вся наша разношерстная жизнь с ее проблемами и конфликтами. С людьми из различных социальных групп. А может и в самом деле выход из всех наших конфликтов прост? Может действительно надо просто дружить, петь и пить? Так выпьем же за это. Будьте здоровы!