Трудный вечер

Эта история произошла давно. Когда Андрей Алексеевич еще учился в меде и проходил практику в одной из столичных больниц.

По большому счету, это должно было быть обычным дежурством. На улице веселилась весна, пуская ручьи по асфальтовым дорожкам. Начинали распускаться почки на деревьях. Животные вели себя по-особенному. И солнце светило по-апрельски ярко, и как-то неумолимо тепло, что особенно было заметно после всех холодов и мартовской серости. Природа благоухала и радовалась весне.

Несмотря на городскую гримасу, радовались, кажется, и люди. Во всяком случае, дети. Они единственные точно понимали правила, которые природа предлагает в этой игре. И, конечно, подыгрывали ей: со всей искренностью и беззаботностью, на которую они способны.

Андрей Алексеевич шел тогда по направлению к больнице, с сумкой через плечо. Мимо проносились мальчишки и девчонки, не замечая луж: кто с мечом в руке, кто просто с палкой. Некоторые были на велосипеде, а кое-кто даже на роликах. Проходя мимо очередной лужи, он, с привычным изяществом, начал ее обходить, но прямо по водной глади проехал на велосипеде какой-то ребенок и резко скрылся за поворотом.

«Да уж, удачного дежурства» — подумал про себя Андрей Алексеевич и посмотрел на обрызганные брюки. К счастью, на них попало всего несколько капель, которые удачно замаскировались в коричневой пелене штанов.

Человек, надо заметить, Андрей Алексеевич был совершенной обыденности. Так, пройдя мимо него, даже взгляда лишнего не уронишь. Вечные коричневые штаны, которые начали уже протираться; башмаки, которые, непонятно было, то ли – треккинговые кроссовки, то ли очередная подделка с рынка; зеленоватая куртка, которую Андрей Алексеевич купил уже очень давно, но очень ею гордился и очень любил ее. И, конечно же, сумка, с которой он не расставался, и в которой хранил все свои вещи. Но, несмотря на всю неприметность его, человеком он был хорошим: и люди с ним общавшиеся, это признавали. У него всегда была своя точка зрения, и, если позволите, принципы. Поэтому с ним любили пообщаться, а иногда и выпить.

Пока я про него рассказывал, он как раз подошел к своей конечной точке – а именно к главному входу в больницу. Он вспорхнул на верхнюю ступеньку и тут же скрылся за дверью.
Можно лишь догадываться, что ждало его ближайшие минут пятнадцать: несколько подписей, гардероб, переодевание, приветствия. И все это в хаотическом порядке разбросанное в совсем малом промежутке времени. Что, впрочем, было уже совсем привычным: к тому времени Андрей Алексеевич уже почти заканчивал практику, и через месяц должен был отправиться в свободный полет (то есть не совсем свободный, но речь сейчас не об этом).

Когда приготовления закончились, он зашел в ординаторскую – там как раз собиралась дневная смена. Ординаторская была комнатой средних размеров, с множеством комодов, ящиков, стопок бумаг. Еще в ней стояло два компьютера, которые еле слышно гудели. Лампа светила тускло, что, впрочем, добавляло помещению какого-то очарования и интима. Иногда даже казалось, что именно здесь хранится та самая врачебная тайна, о которой все говорят.

В комнате, помимо уходящей дневной смены, находилось несколько человек из вечерней.  Андрей Алексеевич поздоровался со всеми, и приготовился было уже спрашивать о делах личных у одного из своих коллег. Но один из молодых стажеров дневной смены, выходя, кинул: «Ну, удачной вам смены». Он вышел и закрыл дверь, а в ординаторской на несколько секунд восторжествовало гневное молчание. Судя по лицам, все были готовы отдать хоть месячную зарплату – только бы вернуться на несколько секунд назад, и остановить юнца от такого резкого высказывания.

Все ждали бурю.

Первой к ней весточкой стало оповещение о приезде «скорой». Вечерняя смена, вперемежку с остатками дневной (которая уже покидала больницу) вывалилась в коридор. Коридоры, как известно, в больницах особенные: обычно, это такие туннели, покрашенные светлой краской снизу, а сверху отшпаклеванные. Свет в них преимущественно пробивается через окна в начале и в конце, и, конечно, через тусклые лампы. Но особенность больничных коридоров заключается в том, что и свет, и вообще обстановка в них — больничная, и даже несколько жутковатая. Попадешь в такой и не перепутаешь – больница.

И то ли частое в них – этих коридорах – пребывание, то ли на фоне общей усталости, в этот раз бледные, еле живые, стены окончательно поставили под вопрос возможность в них находиться. Как только Андрей Алексеевич вышел из ординаторской, в глазах его помутилось. Он не упал, и даже, по большому счету, не подал виду; но внешнее зачастую расхоже с внутренним. Пережив короткий момент потери самообладания, он, сознательно, незаметно для себя, перешел в режим автопилота, в котором и находился почти до самого утра – а значит, и окончания своей смены.

Единственное, что выдавало в нем способность к обдуманным решениям – была песня, которая все никак не выходила у него из головы. При этом, она не была обычной радиопесней, у которой привяжется пара строчек из припева. Напротив, Андрей Алексеевич знал все слова, и песню эту любил. И оттого напевал ее: сначала осознанно, чтобы не терять связь с реальностью, а после – во время разного рода процедур – повторял ее как мантру, держа какой-то внутренний контроль, который, правда, в конечном итоге сводился к повторению определенных действий.

Как и обещало неудачно брошенное пожертвование, в виде пожелания удачи на ночной смене, — дежурство оказалось сложным.

Звонок, оповещающий о приезде «скорой», кричал своим писклявым голосом буквально каждые 10 минут. Не успевали разобраться с первым привезенным – уже поступал второй. Пока реанимируют второго – нужно обследовать первого, а уже приехала третья машина. Говорят, сложно это только первые несколько раз, а в последующие ты уже точно знаешь список действий, «рука» тверже, и реакция быстрее. Но в этот раз автоматизм только мешал Андрею Алексеевичу: то он забывал взять анализ крови, а то – напротив – брал его у одного больного несколько раз. Немногочисленные коллеги его, правда, были расторопнее, и в чем-то удерживали его ненужные рвения.

После того, как первая волна посетителей на красно-белых каретах стихла, пришло время разобраться с уже лежащими пациентами. Кому-то надо было померить температуру, кому-то помочь с заменой… впрочем, это не важно: Андрей Алексеевич работал на автомате, и эти несложные действия успокаивали его после беготни с реанимацией.

Вторая волна подкралась незаметно, именно в тот момент, когда вечерний обход окончился, и молодые врачи выделили себе минутку на кофе. Чаще всего, приезд «скорых» во втором заходе происходит с меньшим интервалом. Так случилось и сейчас. Но беда была и в том, что после нескольких часов активной работы, успевать делать все в приличном темпе довольно сложно. А тут еще и эта песня!

Она, с одной стороны помогала тем, что еще держала его в мире реальных проблем, но с другой – она была невероятной обузой: когда несколько часов подряд поешь одни и те же строчки по кругу – становится как-то не по себе.

Перед глазами кружились градусники, стетоскопы, шприцы, больничные карты, капельницы, кости, руки, лица, лица, лица. Суматоха вскружила голову. Сжимала виски. Действия превратились в тягучую массу, схожую по консистенции с большой свежей ириской, но совершенно без вкуса и с запахом больничной палаты.

Но вот – основной поток стих, и Андрей Алексеевич швырнул себя в коридор. И только он добежал до туалета – к краю горла подкрался предательский позыв. Несколько минут разрывало его на части. В голове по-прежнему крутилась эта песня, выманивая из практиканта последнее нутро. Наконец он встал и отдышался. Потом умылся и пошел, покачиваясь, в сторону ординаторской. Хотелось курить, а сам он уже несколько лет как бросил.

Добравшись до заветного помещения, он встретился там с полным непониманием со стороны. Он достал из своей сумки зажигалку, которую носил с собой на всякий случай, и вышел из пустой комнаты. На пути к приемной он встретился со знакомым врачом и попросил у него сигарету. Тот не мог ему отказать. Они несколько минут стояли и говорили: о футболе, политике, о детях, об атомной энергии и хорошей выпивке — только не о медицине. А потом к Андрею Алексеевичу подбежала его коллега из ночной смены и, мельтеша, увела его делать ранние процедуры.

И снова знакомый круг из белых халатов, тесных больничных палат, градусников и прочих медицинских принадлежностей. На этот раз без выветрившейся песни.

Закончив с ранним обходом, он вышел во внутренний двор больницы; достал из кармана на халате единственную сигарету, оттуда же достал зажигалку, и нервно закурил.

Начинало светать. Солнце как будто выглядывало из-за крыш, боясь того, что кто-то может увидеть. Оно оглядывало своим шальным взглядом окрестности, и неумело подмигивало им: сегодня-то точно все будет хорошо.

Андрей Алексеевич докурил, потушил сигарету о внутреннюю стенку урны и вошел обратно в здание больницы.