Не сторож брату своему 27

Не знаю, сколько времени он оставался со мной, я, действительно, ещё долго слышал его негромкий голос, хотя и не вникая в суть того, о чём он говорил, а  потом крепко заснул и проспал до позднего утра без всяких снов...
Когда я открыл глаза, в квартире я был один. Записка от Мэргерит Кленчер извещала о том, что она отправилась в госпиталь, Холмс утруждать себя писанием писем не стал – просто исчез куда-то, предоставив мне занимать себя так, как мне будет угодно.
Чувствовал я себя много лучше, после кровотечения головная боль прошла, и оставалось только сетовать на столь раннюю склонность к апоплексии, да и то, что Холмс пришёл мне ночью на помощь, несколько притупило мою обиду и потерянность от его недоверия. К тому же, у меня ведь уже был план действий, который был не то, чтобы одобрен Холмсом, но, во всяком случае, и возражений не вызвал. Так что, взглянув на часы и убедившись в том, что визит не будет слишком ранним, я принялся за реализацию своего замысла посетить «Листопад» и поговорить с Коллинером.
Погода стояла для загородной поездки просто чудесная – тучи рассеялись, и сильно похолодало – начинался тот самый период золотых листопадов, который из всех сезонов нравится мне больше всего. Я полагал, что и Коллинер разделяет мою любовь к этому времени – само название его причудливого загородного дома-замка говорило за себя.
Как всегда мне пришлось остановиться перед устрашающим подъёмным мостом, и, как всегда, бесплотный низкий голос окликнул:
- Кто нарушает покой владетеля?
Мне показалось, что Коллинер слегка охрип, и я встревожился, вспомнив о том, что ему нельзя болеть.
- Руд, с вами всё в порядке?
- Кто это? – громыхнул голос.
- Я – Джон Уотсон, - откликнулся я удивлённо – быть не может, чтобы он меня не узнал.
Послышался лязг, и мост рухнул к моим ногам, по своему обыкновению, подняв тучи пыли и праха.
- Входите, - потребовал бесплотный голос.
Войдя, я не увидел ни единого человека – ни самого Коллинера, ни слуг. Длинный коридор вёл в глубину дома, и я пошёл по нему, надеясь, что не заблужусь, хотя бывал здесь всего трижды.
Это был странный дом, необыкновенный дом. Эксцентричный богач и механик-любитель, Коллинер полжизни провёл за его перестраиванием и переделыванием. В результате каждое помещение в доме представляло собой теперь отдельное произведение искусства. Зал, выполненный в стиле средневековья, «голубая комната», потолок которой представлял собой карту звёздного неба, а стены сплошь состояли из зеркал, комната-оранжерея, уставленная растениями в горшках и кадках, «восточная» комната, где в приглушенном свете лампы курились дурманящие благовония, «шахматная», «научная»... Я миновал их все, никого не встретив, пока не оказался, наконец, в малой гостиной.
Едва я переступил её порог, дверь за моей спиной вдруг с шумом захлопнулась. Вздрогнув, я быстро обернулся. Никого. Я почувствовал шевельнувшееся в душе чувство паники и, даже ещё ничего не увидев, уже знал, что пришёл сюда не в добрый час.
Руд Коллинер лежал лицом вниз. В светлом костюме, на котором кровь казалась особенно яркой, в домашних туфлях. Крупный бриллиант в золотой оправе поблёскивал в свете каминных отблесков – в комнате не было окон, зато горели восковые свечи и камин.
Я присел на корточки и, протянув руку, пальцами дотронулся до его шеи. Он ещё не остыл, но сразу же стало ясно, что между ним и жизнью уже нет ничего общего. С трудом перевернув тело, я увидел и причину его смерти – торчащую из левой половины груди рукоятку ножа. Мне не нужно было долго изучать этот нож – необычная форма его почти не оставляла сомнений – именно таким оружием несколько дней назад был ранен Холмс.
Признаюсь, мне давно не было так больно. Мы с Коллинером не были особенно близки, но всё же с первых минут нашего знакомства я чувствовал в его сдержанной, прохладной манере приязнь и дружелюбие. Он явно выделил меня своим расположением – возможно, что причины этому были совсем не те, какие мне хотелось бы, но я не мог не отвечать взаимностью на его особое отношение. Он сделался мне небезразличен, я чувствовал удовольствие от общения с ним. А вот теперь этот человек  лежал у моих ног мёртвый, и во всём этом была жуткая, вопиющая неправильность. Я почувствовал под веками жжение и понял, что сейчас расплачусь. Но нож означал насилие, насильственную смерть, и я должен был немедленно предпринять какие-то действия – позвать полицию, позвать на помощь.
Я бросился к двери, чтобы распахнуть её и закричать в надежде, что невидимые слуги Коллинера  всё же где-то в доме присутствуют, но дверь оказалась заперта. Ещё ничего не понимая, я подёргал за ручку. Это была тяжёлая добротная дверь и добротный замок. Я понял, что мне не удастся ничего с ней сделать. Я принялся стучать – никто не откликнулся. Я закричал – голос увяз в стенах.
Я понял, что заперт в каменном мешке наедине с трупом, и мне не выбраться отсюда.
Что я испытал при этом? Безусловно, узнавание. Такое узнавание, будто всё ему предшествующее: мой приезд в Лондон, знакомство с Холмсом, работа, влюблённость в Мэрги Кленчер – было просто игрой, попыткой отвлечь меня от затягивающейся на моей шеи петли. И вот теперь она внезапно и резко  затянулась совсем. Я почувствовал эту петлю почти физически, мне самым натуральным образом перехватило дыхание. И я уже не удивился, когда, насилу вдохнув всё-таки, почувствовал отдалённый пока, несильный, но несомненный запах гари. «Листопад» горел.