Кинолента жизни. Часть 3. Глава 14

Тата остановила дочь у дверей большого центра и поправив длинные кудри, в тысячный раз повторила:
- Катенька, это очень, очень ответственная съёмка. Ты должна постараться, хорошо? Понимаешь, зайка, эта фотосессия для самого модного журнала, который издаётся даже в Москве и других странах. А пригласили именно тебя! Если ты постараешься, все увидят, какая ты у меня красавица!
- Да, мамуль, я поняла. – Катя устало кивнула и вместе с матерью зашла в здание, как только разъехались автоматические стеклянные двери. Девочка очень устала и вовсе не хотела идти на съёмку, но возразить матери она была не в силах. Тата была для неё всем, и она настолько сильно любила её, что готова была исполнить любые просьбы мамы. Они поднялись вверх по эскалатору и зашли в большую студию, уставленную софитами и прочей аппаратурой. К ним подбежала молоденькая девушка из помощниц, аккуратно сняла с Кати шубку и повесила её на вешалку, затем, подождав Тату, повела обеих к фотографу.
Он, высокий и крепкий, в клетчатой рубашке, налаживал что-то с фотоаппаратом и только заметив вошедших, быстро кивнул. Обернувшись к девушке и торопливо спросив что-то, мужчина вытащил штатив и подвёл Катю к съёмочной площадке – месту, с белой стеной, которое со всех сторон было окружено светильниками. Он внимательно осмотрел девочку и попросил помощницу принести платье.
- Так, Катя, ты сейчас пойдёшь вон за ту ширмочку и там переоденешься в платье, а потом вернёшься и будешь мне позировать, хорошо?
- Да, я всё поняла. Мама сказала, что я должна буду изображать зимнюю принцессу. – понятливо произнесла она, пытаясь произвести впечатление серьёзной, настроенной на работу девочки. Фотограф удовлетворённо кивнул и замолчал, склонившись над штативом.
Катя послушно зашла в раздевалку, где были навалена куча одежды и различных фантиков, волшебных палочек с огромными наконечниками в виде звёзд, яркими плакатами и запечатанными конфетти. Среди этого огромного склада вещей выделялось потрясающее белое платье, бережное повешенное на вешалку. С завышенной талией, с волнами расходящейся юбкой, оно было густо посыпано белоснежными блёстками, похожими на снег. Но только девочка примерила его, как оказалось, что платье ужасно тяжёлое, пожалуй, под килограмм весом, и юбка с этими перьями и блёстками так и тянет к земле, а рукавчики фонариком с пуговичками в виде переливающихся жемчужных снеговичков болезненно режут кожу. Выглянув из-за двери, Катя тихо окликнула мать.
- Мама, мне не нравится это платье, мне в нём неудобно. Оно жмёт мне, наверное, мало. – пожаловалась она, надеясь, что Тата тотчас же найдёт выход. Но вместо поддержки женщина только сердито развернула дочь к себе спиной, дёрнула вверх замок платья и жёстко отрезала:
- Мне всё равно! Не капризничай, поняла? Сейчас пойдёшь и будешь делать то, что тебе скажет Игорь Васильевич, и не дай Боже, ослушаешься его. Я умру от горя! А будешь умницей – получишь сюрприз. Всё, готово. Иди!
Катя не осмелилась возразить второй раз. Голос матери звучал так сурово, будто она разговаривала не со своей обожаемой дочуркой, а с Ариной. Наверное, для неё эта фотосессия была очень важна… Нет, она не имела права подвести мать. Но всё-таки, несмотря ни на что, девочка променяла бы любые сюрпризы на то, чтобы в это время просто пообщаться с Сашей.
Фотограф торопливо состроил улыбку и отвёл свою маленькую модель под софиты рядом с пушистой громадной елью, вручив ей нарядную куклу.
- Так, слушай меня. Прижми эту куклу к себе, поближе, как будто её тебе подарил Дед Мороз. Улыбнись. Да, да, умничка, ещё сильнее. Подвинься к ёлке, ведь это под ней ты нашла чудо! Изобрази в глазах восхищение! Больше эмоций, больше, ну!
Кате больше всего хотелось уснуть под этой раскидистым, пряно пахнущим деревом, укрывшись новым платьем, как одеялом. Пять уроков совершенно доконали её после изматывающей недели и отсутствия нормального отдыха. Но она послушно улыбалась и исполняла все указания Игоря Васильевича. Нежная, миниатюрная, хрупкая, с белокурыми локонами и розовыми щёчками, она напоминала фарфоровую куколку изумительной красоты, которую ещё больше подчёркивала чудесное платье. Каждый снимок получался ещё лучше предыдущего, и пришедший в полный восторг фотограф уже не мог остановиться. Воображение заиграло в нём новыми красками, и он не уставал выдумывать всё новые и новые композиции. Наконец, мужчина нашёл по его мнению, просто блестящую идею и крепко подхватив девочку, усадил её на нижнюю ветку дерева, предварительно густо посыпав ель пенопластом и искрящейся пылью. Получался воистину завораживающий кадр – высокая и пышная ёлка под самый потолок, вся сияющая от переливающихся блёсток, похожих на крошечные бриллианты, небрежно опутанная газовыми лентами самых утончённых цветов и сидящая внизу поразительная синеглазая красавица, точно из нереальной сказки. Она, её ангельское личико, её чистый взгляд заставляли позабыть о бытовой ценности этой фотосессии – даже самый скупой и циничный человек превратился бы в эстета, глядя на неё, не говоря уж о настоящих ценителях искусства.
- Сиди тут, обхвати ёлку, ты же снежная принцесса! Изобрази слияние с природой! – в азарте выкрикивал он, боясь упустить ощущение волшебства. В студии повисло невероятное напряжение. Помощницы и мать девочки безмолвно наблюдали за ними, ожидая очередного щелчка, точно чуда. Но его не случилось.
Катя неожиданно слезла, смахнула с себя случайно упавшую гирляндуи встав в позу, недовольно заявила:
- Хватит с меня! Я устала! Я больше не хочу! Мне это не нравится! Что вы из меня какую-то куклу делаете? Я же живая, живая! Выжмете из меня кадр, один, третий, двадцатый, продадите их в ваши «Vogue», или куда там вам надо, получите деньги, а что останется? Да ничего! Потому что у меня там и глаза стеклянные, и улыбка застывшая, и эмоции фальшивые! А так быть не должно! – при этих словах лицо девочки и в самом деле разгорелось. – Да, не должно! Фотографии должны быть искренними! Я не хочу быть манекеном ради каких-то денег. Достаточно. Мама, поехали домой.
Тата, слушая свою обычно кроткую и послушную дочь, чуть не сгорела со стыда. Начиталась книжек! Теперь, наивная, поверила во всякую справедливость, торжествующую правду и прочую ерунду… Глупая! Опозорила её перед известным профессиональным фотографом своей «обличающей» речью. Тоже, нашла место разглагольствовать. Какой стыд!
- Нет уж, пока съёмка не закончится, ты никуда не пойдёшь. – отчеканила женщина стальным голосом и бросила ошпаривающий взгляд в сторону взбунтовавшейся Кати. – Вернись. И доведи работу до конца!
- Я устала, мама… Я очень устала! - в словах девочки прорвались нотки отчаяния, как весенние капли, разбивающиеся об асфальт. – Я больше не могу.
- Закончи, я сказала! – Тата хотела сама за руку отвести на место дочь, но этого не потребовалось. Катя замолчала, исподлобья посмотрела на мать и рывком вернулась на прежнюю ветку. Не потому, что боялась рассердить маму или Игоря Васильевича – а потому что так надо. Потому что существует на свете это «надо», которое, может, и несправедливо, и неправильно, но преодолеть и выполнить его могут только сильные люди. «Надо»… Может, совсем другого хочется, а это «надо» тебе отвратительно и противоречиво – но кому какая разница, в конце концов?! «Надо» всегда «надо» и остаётся. И чтобы ты тут не думал, чтобы не говорил, если был уговор и стоит это приговаривающее «надо», то нужно быть сильным человеком и сделать. Во что бы то ни стало. И она, Катя, сильная. Разве нет? Разве она слабая и безвольная? Вовсе нет. Очень даже сильная. И именно поэтому, она, которая была против глупой, фальшью пропитанной фотосессии, которая смертельно устала, которая обиделась на равнодушие матери, она – пойдёт и всё сделает, как «надо». Да. Потому что она сильная, да.
***
Арина, запершаяся в своей комнате, заливалась слезами на неубранной кровати. В её жизни наступил перелом, окончательный и бесповоротный. Сегодня, какого-то там числа месяца декабря – да какая к чёрту разница, какого?! – уходящего года, ей – которая чуть меньше, чем через три месяца, исполнялось тринадцать лет, собственный отец сказал, что ему стыдно считать её своей дочерью! А она разве не знала? Подозревала, сомневалась, предчувствовала… Но чтобы так, в лицо! Это было невыносимо, на самом деле. Ей хотелось умереть. Впасть в кому до того момента, как ей будет восемнадцать и она сможет уйти, куда захочет. Да она и была в коме.
Душевной.
Уже давно.
Это было чувство полной безнадёжности. Она знала, что лгала в первую очередь самой себе, знала и продолжала, оставляя внутри чувство омерзения. Она всё глубже проваливалась в трясину лжи и порока, с каждым днём увязая ещё сильнее и постепенно убивая возможность выбраться. Она обманывала Андрея, потому что его не любила, разве что как друга, но отбрасывала эту мысль. Она уже зависела от курения, но всё наивно себя убеждала, что может бросить в любой момент. Да ничего она не сможет! Она просто умрёт от рака лёгких, и это будет конец. Она превратила жизнь своей семьи… нет. Свою жизнь в сущий кошмар. В смертельную гонку с самой собой, с тысячами собственных «я» и обманом. И единственным благополучным финалом конец никак не мог стать, только авария, крушение, когда на повороте не справишься с управлением и тормоза откажут, и врежешься в какую-то стену, чтобы насмерть... Арина хотела остановиться. И на этом стопе оторваться от абсолютно всех привязанностей и чувств, стать пустой оболочкой с болезненно откровенным сердцем, чтобы…
Чтобы сказать маме и папе, что она их любит.
Чтобы завязать хорошие отношения с сестрой.
Чтобы помириться с Леной.
Чтобы признаться Андрею, что она больше к нему ничего не испытывает.
Чтобы исправить свои оценки и держаться в лицее на собственных заслугах.
Чтобы бросить напиваться в хлам и курить.
Чтобы никогда никому больше не врать.
Но, какими бы благими не были эти намерения, она не могла. Это было сильнее неё. Если сейчас Арина бы раскрыла всю правду, пришлось бы перенести слишком много унижений, боли и обид. Вернуться к привычному существованию было бы слишком трудно… Она любила жить, обожала своих друзей, хотела радоваться каждому дню, как раньше! Она сама выстроила огромную стену между собой и верной дорогой, и оставалась свободной только та трясина, в которой она находилась сейчас. Какого чёрта?...
Но одно девочка осознавала совершенно чётко. Больше в этом доме она не протянет ни дня, и самое лучшее – просто исчезнуть. К бабушке?.. Нет уж, она пробовала как-то, но тогда всё закончилось нелепо и даже смешно. И потому она набрала номер единственного здравомыслящего человека из её друзей. Той, которой она действительно доверяла больше всех, хотя она никогда и не была её лучшей подругой.
Спустя полчаса Арина, положив голову на плечо Лизы, тихо всхлипывала и говорила, как заезженная пластинка, что совсем завралась и совершенно не имеет понятия, что ей делать. Лиза, испуганная и растерянная, никогда не видевшая подругу в таком состоянии, молча гладила её по растрепавшихся волосам. Она была такая несчастная, измученная, и глядя на распухшее от рыданий лицо, девочка не могла представить, что это – её боевая, разбитная Арина, которая никогда не позволяла себе слабости. Лиза не знала, как её успокоить, и только давала попить воды и снова гладила, слушая её странные слова.
- Ты понимаешь, я постоянно вру. – глухо повторила Арина. – Мне это надоело. Это враньё когда-нибудь меня сожрёт, правда. Но я всё равно ничего не могу сделать и продолжаю, и буду продолжать. Я только тебе сейчас говорю правду, а потом снова превращусь в такую… крутую. Да никакая я не крутая на самом деле, а всё та же девятилетняя девочка, помнишь, как на моём дне рождении тогда? Ну вот, а я не изменилась внутри. Только враньё, враньё… Это даже уже зависимость. Ты понимаешь меня?
- Ариша, ты так говоришь, как будто совершила что-то ужасное! – ласково попыталась успокоить подругу девочка. – Но ведь это не так. У нас всё обычно, и ничего страшного не происходит. Нет в двенадцать лет чего-то настолько неисправимого, необратимого, никто не умер. Просто нужно немножко изменить своё поведение, и всё станет хорошо. Я с тобой, Ариш.
- Это ты так думаешь. А я может, завтра умру! – чуть не закричала она. – Мне так плохо. И я всем вру. И ещё меня не любит моя мама.
- Это неправда, глупая! – горячо возразила Лиза. – Тётя Наташа очень хорошая, я же знаю её, поговори с ней и наладь отношения. А сейчас нужно идти в школу, я и так опоздала на физкультуру.
- Я не пойду. – Арина повернулась, сев на диван с ногами; её голос звучал устало и чуть хрипло, и в этот момент она с ужасом почувствовала, насколько уже прокуренно, как у заядлой курильщицы. Как этого ещё никто не заметил?! – Можно я останусь и днём тут, а? Меня в школе домой заберут…
- Ты… хочешь остаться ночевать у меня? – удивлённо выпалила Лиза, чуть не поперхнувшись. Она готова была всегда придти на помощь подругам, но на этот раз наглость Румянцевой перешла все границы. Да она даже не спросила её! Но что-то подсказало девочке, что именно теперь нужно было на эту наглость закрыть глаза, потому что за ней скрывалась настоящая безысходность и может, если она не поможет ей – то она может навсегда, на всю жизнь разочароваться в людях.
- А, ну хорошо… У тебя пижама-то есть? Щётка там зубная?
- Есть. Я всё взяла. Прости, что так врываюсь, но я просто не могу там. А ты единственная, кому я ещё могу верить. Я знаю… я не заслужила, что меня не обманывали, но… - путаясь, говорила девочка и растерявшись, замолчала.
- Хватит тебе! На то и нужны друзья, чтобы всегда быть рядом. – Лиза приобняла её за плечи, чувствуя себя гораздо старше этой неуравновешенной, взрывной, но такой ранимой девочки. – Я побежала, и так влетит, а ты сиди дома, где еда – ты знаешь, ключом пользоваться умеешь. Пока!
И Лиза оставила подругу в одиночестве и с гнетущими мыслями наедине. Арина не могла, физически не могла находиться одна, ей хотелось бежать далеко-далеко в поле, где никто бы не видел её. Но и тут, в пустой квартире, никто не видел. И почему, если жизнь не получается, нельзя начать её заново? Ну или хотя бы отмотать назад. Или, вот ещё, самое лучшее – совесть отключить в настройках. Разве кому-то станет от этого хуже, ну?
***