Куст жимолости

   Ленивые всегда собираются сделать что-нибудь.
                Вовенарг




   Однажды я занимался обычной крестьянской работой – огребал картошку. Намахавшись тяпкой, присел на лавку возле бани и, закурив, принялся бездумно осматривать глядящие из пелены предутреннего тумана шеренги заборов из горбыля, ряды луковых, свекольных и прочих грядок и колонны подрастающей картофельной ботвы, – одним словом, картины примелькавшиеся, недостойные даже и беглого взгляда жителя деревни (кроме, конечно же, взора жителя городского, жадного до огородной ботаники).
   Между тем туман порозовел, прорвался, и проглянуло солнце. От его лучей невысокий и чахлый кустик жимолости, росший рядом с сараем, озарился нежным изумрудным сиянием, выпрямился, вытянулся – и сделался вдруг таким завораживающе красивым, что я, уже привставший было с лавки, так и замер в позе настолько же принуждённой, насколько и нелепой. «Вот же он, готовый сюжет для картины!» – подумал я, любуясь кустиком, на фоне потемневших от времени досок сарая выделяющимся так контрастно и ярко, словно весь он являл собой множество зелёных свечей, собранных ярусами и сиявших одним общим пламенем.
   Пообещав себе написать картину не откладывая, на днях, я снова взял в руки тяпку.

   Телега деревенской жизни, пыля, поскрипывая, погромыхивая, катится неумолчно, беспрестанно, неторопливо; но за неделю-другую она успела уехать так далеко, что замысел картины незаметно для меня самого сначала померк, а потом и вовсе позабылся.
   Уже осенью, прибирая огород к зиме, проходя мимо кустика жимолости, я вспомнил о картине. Натура для неё представляла собой жалкое зрелище: из стволов вырастали безлиственные веточки, выгнутые, словно рёбра; раскачиваемые ветерком, они то поднимались, то опадали, и мне показалось: кустик дышит надсадно, с присвистом, словно сентябрьские утренники лишили его не только листвы, но и здоровья. Проникнувшись жалостью, я пообещал кустику весной увековечить его на холсте.
   На следующий год, и ещё на следующий я не раз вспоминал о своём обещании, не раз собирался взять в руки не черенок лопаты или тяпки, а кисти, но всякий раз не мог вспомнить, куда их подевал вместе с красками и скипидаром.

   А кустик незаметно для меня подрастал, – вот он уже дотянулся макушкой до крыши сарая, вот раздался вширь, сделался осанистее, гуще. Всякий раз я смотрел на него и обещал и ему и себе разыскать краски и написать хотя бы этюд.

   Лёгкие на подъём годы один за другим вставали на крыло и уносились вслед за северным ветром...

   Сарай начал заваливаться назад и набок. Его доски выглядели уже не потемневшими, а бурыми, местами покрылись обильной ржаво-зелёной плесенью; он походил на старый корабль без киля, мачт и парусов.
   Куст разрастался, – сарай уже едва дотягивался ему до пояса.
   Я посиживал на лавке, покуривал, смотрел на него и обещал себе через день-другой – непременно! – натянуть холст на подрамник, загрунтовать и наконец-то разыскать куда-то запропастившиеся кисти и краски; после чего поднимался с лавки и отправлялся выполнять неиссякаемую крестьянскую работу: что-то строить или, наоборот, разламывать, вскапывать или полоть грядки, огребать или копать картошку, и прочее, и прочее.
   Вскоре я разобрал старую баню и построил новую, уже на другом месте. Заодно сделал и лавку. Обзор с неё был несравнимо лучше, но куст жимолости не был виден: сарай закрыл его почти полностью.
   Через год дошли руки и до сарая. Недолго думая, я соорудил такой же, но много выше и шире прежнего, желтеющего смолистыми сосновыми досками, далеко и вкусно пахнущими свежевыгнанным скипидаром. На их янтарном фоне куст жимолости вдруг предстал передо мною изрядно пожившим, даже стародавним, а листва его, даже и пронизанная солнцем, – тёмно-зелёной, жёсткой, глянцевитой, как у фикуса. Подсчитав, сколько лет собирался, да не собрался запечатлеть его на холсте (вышло двадцать два года), я удивился и отчего-то опечалился.

   Сейчас я прохожу мимо куста, стараясь не замечать ни его самого, ни покрывающие его ветки крупные, сизые ягоды (их горьковатый вкус никогда мне не нравился), и уже ничего не обещаю ни ему, ни себе.

   август 2011