Моё деревенское счастье. Правосудие

Шла обыденная вечерняя дойка на колхозной ферме. Стоял пряный запах коровника с примесью аромата свежескошенной травы и парного молока.  Доярки проворно управлялись со своими делами, переходя с подойниками от коровы к корове, иногда переговариваясь со своими питомицами. Некоторые коровы удостаивались ласковых слов, а некоторые получали дозу смачного устного народного творчества. Каждой по заслугам!
В проеме ворот появился силуэт мужа одной из доярок. Нетвёрдыми шагами по типу известной приблатнённой песенки «Две шаги налево… две шаги направо...» он вошёл в глубину коровника.
Это был, далеко не трезвенник, по имени Витька, по прозвищу Очкарик. По его меркам пил он не очень уж и много. Бывало, ни капли не брал в рот по несколько часов в сутки, особенно ночью. Самогонка позволяла ему лучше увидеть все непорядки и несправедливости жизни, давая энергию для борьбы. Вот и сейчас присмотревшись к полумраку, он увидел, что бидоны для молока стоят «не там», подойники «недостаточно чистые», трава положена в ясли «не так» и коровы пристёгнуты цепями «неправильно». Может ли справедливая душа выдержать молча этот бардак? Очкарик начал громко всем объяснять, как оно всё должно быть. При желании можно было даже понять, что он говорит, потому что около десятой части слов, особенно предлоги, были вполне литературными.
Но женщинам было некогда, и они, не обращая внимания на «правдолюбца», спокойно занимались своими делами. Это для него было невыносимо! И здесь он увидел, – его собственная жена несёт подойник не в той руке! Очкарик подскочил к ней и, размахивая руками, стал требовать от неё срочно исправиться. Лида поставила подойник, схватила подвернувшиеся под руку вилы и со всего маху плашмя ударила Очкарика по животу. Тот икнул и замолчал. Натруженная рука-то у жены была далеко не девичьей нежности. Лида крикнула:
«Иди с глаз долой к …… матери! Надоел хуже горькой редьки!»
Очкарик удивлённо замолчал. Ведь он хотел как лучше. По жене соскучился и пришёл к ней, чтобы после работы нескучно одной было домой идти. Опять его не поняли! Очкарик очень обиделся, заплакал и побрёл домой, низко опустив голову.

Придя после работы, домой, Лида увидела, что Витька устроился на ночлег, свернувшись калачиком, за печкой на сундуке, и обрадовалась, что сегодня супруг оставит её в покое. Намаявшись за день, она юркнула в постель, и сразу уснула. Чуть свет, с первыми петухами, вскочила, истопила печку, обиходила скотину, приготовила завтрак и обед, собралась идти на ферму.
«Витёк,» – тихонько позвала она, тот не ответил.
«Не проспишь, скотину то выгнать?» – Витька спал, лёжа навзничь и не обращал внимания. У Лиды стало подниматься раздражение.
«Что разлёгся как барин? Мне же некогда, коров уже пора выгонять…» – уже зло прошептала она, ткнула его легонько в бок  и обомлела. Он был закоченевший!
Внутри у неё «обрушился поток мелкого стекла». Лида медленно, бессильно села рядом.
«Витенька, миленький, что с тобой?» – чуть слышно прошептала занемевшими губами. Вдруг вихрем метнулась из избы…
Прибежали Дуня-бригадирка и заспанный фельдшер. Он пощупал пульс, потрогал лоб заключил:
«Ну что? Помер Витька! Надо везти на вскрытие. Молодой ведь ещё. Вроде бы и не болел?...»
Машинально стал поправлять рубаху покойнику, потом вдруг заинтересовался чем-то и задрал её выше. На животе чётко отпечатались трёхзубые вилы…
«Уф-ф-ф,  ни … себе! Кто ж его так?»
«Я-а-а-а,» – удивлённо протянула Лида.
«Да-а-а, голубушка, – фельдшер старательно выскребал мысли из затылка, – придётся звать участкового.»
«Как же ты его, Лидка? Ведь теперь тебе посодют!» – засокрушалась бригадирка.
«Ладно, вопить-то! Давай лошадь. Я съезжу за участковым, он всё и решит,» – выдал промежуточное решение фельдшер…

…Лида впервые встретилась с Витькой в сельской школе, где одна учительница одновременно учила школьников с первого по четвёртый классы. Первоклассница с бантиками на торчащих косичках прямо-таки влюбилась в рослого, умного четвероклассника в очках с толстыми минусовыми стёклами. Он очень хорошо учился, и знал, казалось, абсолютно всё, за что получил прозвище – «Профессор». Лида благоговела перед ним. Каждое утро за завтраком она смотрела в окно наискосок через улицу на его крыльцо. Стоило ему появиться из двери избы, Лида поспешно выбегала на улицу и, оказавшись двадцатью шагами впереди Витьки, шла, гордо подняв носик, и изредка чуть повернув головку, боковым зрением наблюдала за ним. Очень огорчалась, если не успевала попасть впереди, и тогда шла сзади, не сводя с него глаз, ожидая, что он оглянется. Но Витя ходил не оглядываясь.
Однажды, весной они подошли к разлившейся в половодье речушке. Лида в нерешительности остановилась. Догнав её, Витёк покровительственно спросил:
- Ну что, «кнопка», не перейти? – затем сгрёб её, как куль, подмышку  и, осторожно ступая по льдинам затора, понёс её на другой берег. Лида затихла. Внутри она ощутила непонятное чувство блаженства, радости, страха и защищённости одновременно. Помимо его эрудиции, Лида теперь оценила в нём и огромную, с её точки зрения, физическую силу и способность прийти на помощь. Это ещё не была та, взрослая любовь, но, тем не менее, Витька теперь занял всё её воображение.
Потом видеться им пришлось реже. Витя стал ходить в среднюю школу в соседнем селе. Через три года она подросла. Пошла в ту же школу и ученики всей деревни стали ходить на уроки общей гурьбой. Учились они теперь в разных классах. Но Лида оставалась верной своей детской симпатии.
Школу Виктор закончил с отличием, только одна тройка помешала получить ему серебряную медаль.
На выпускном вечере Лида очень переживала, когда её избранник предпочитал приглашать на танцы своих сверстниц, а не её – красивую, но маленькую, с высоты его возраста, девчушку. У неё отлегло от души, когда она увидела, что Витя не стал никого провожать после бала, а пошёл домой один. Лида бесшумной тенью, следовала за ним по тёмным перелескам до самого его дома, а потом поделилась своим горем и слезами с подушкой.
Виктор уехал поступать в университет далёкого Ленинграда и надолго исчез из Лидиной жизни…
Спустя восемь лет он вновь появился в деревне, но это уже был не Витька-Профессор, а опустившийся деградировавший алкоголик. Душу Лиды, однако, всколыхнуло давнее детское чувство. Она поверила в силу своей любви и приложила все силы, чтобы создать свою семью с Виктором. Тот, не сопротивляясь, поддался. Погодками родилось трое детей, но Витька был, увы, не хозяином, а обузой – четвёртым и бестолковым, великовозрастным ребёнком на шее Лиды. Переоценив свои силы, Лида всё-таки терпеливо «несла свой Крест» – воспитывала ребятишек, работала в колхозе, содержала скотину, умудрялась выступать и в художественной самодеятельности…

Её горестные воспоминания прервались шумом мотоцикла, который, зацыкав, заглох около её избы. В горницу вошёл участковый Кумполов,  широкоплечий, коренастый мужчина в милицейском кителе, без погон, с множеством орденских колодочек на груди. Он, громко сопя, подошёл к Витьке, молча осмотрел его, спросил:
«За что ты его?»
«Та, мешал он мне на ферме. Я его легонько и стукнула…»
«Легонько…» – буркнул милиционер, сел на лавку и задумался. Он хорошо знал их семейную историю. Гнетущая тишина длилась очень долго. Теперь суетиться нельзя. Покойнику всё-равно, а живым навредить можно. Дать законный ход делу? Всколыхнётся вал бестолкового словоблудного трёпа... И офицер, бывший фронтовик, взял ответственность на себя. Фактически совершил должностное преступление - скрыл нелепый самосуд.
«Меня посодют?» – робко и обречённо нарушила тишину заплаканная Лида. Участковый молча взглянул на неё, потом перевёл взгляд на три пары широко раскрытых детских глаз, которые, притихнув, смотрели из-за переборки, ещё больше нахмурился и ничего не ответив, опять погрузился в мысли. В избу вошёл, вернувшийся на лошади, фельдшер. Помолчали. Наконец участковый, хриплым голосом спросил у фельдшера:
«Ты в усадьбе кому-нибудь об этом говорил?»
«Не-а»
«Тогда, пиши справку, – сердечный приступ. Я подпишу. И похороним с Богом,» –  Участковый устало встал, подошёл к Лиде, погладил широкой ладонью по голове.
«По-со-дют! А этих-то кто на ноги ставить будет?» – Кивнул он на испуганных ребятишек.
Потом тяжко вздохнул и пошёл из избы. На выходе обернулся, обвёл присутствующих взглядом и опять негромко, хрипло сказал:
«Молчите громче! А то мне голову оторвут!» – и уехал.

Похороны прошли хоть и многолюдно, но быстро и молчаливо.