Артельские рассказы

«Пойдите же, работайте. Соломы не дадут вам; а положенное число кирпичей давайте» Исход гл. 5, с. 18

Посвящается моему отцу.

ГЛАВА 1.                СИВУШНОЕ  МАСЛО

В тот момент, когда Полушарие заглянул в каморку завгара Лехи Орлова, по кличке Воробей, тот, голый по пояс, рассматривал, с явным неудовольствием, свой «производственный» загар. Лицо его и руки были мужественно бронзовыми, в то время как все остальные, скрытые от солнца, части тела, отвратительно розовыми. Вкупе с тщедушной «воробьиной» комплекцией, Леха представлял зрелище малопривлекательное. Впрочем, он никогда не унывал, и в общении с женским полом, до которого имел неослабевающую тягу, все вышеперечисленные недостатки, компенсировал  напором, юмором и алкоголем. Вот и сегодня, возвращаясь из поездки за запчастями, он успел договориться о ночном рандеву с разбитной вдовушкой из поселка, и крутился у зеркала в предвкушении.               
Приходу Полушария Леха не обрадовался,  того на ваче недолюбливали все,  но вежливо предложил ему сесть, ибо «в ногах правды нет». Этим маневром он убивал двух зайцев, во – первых, ему со своими метр шестьдесят три было некомфортно разговаривать с двухметровым собеседником, а во – вторых, он как бы оказывал должное уважение личному водителю начальника участка.
Помимо большого роста Полушарие отличался невероятной тупостью, за что и получил свое прозвище, и скверной привычкой стучать на рядовых бичей начальству, потому что считал себя его полноправным представителем.
-  Я чего зашел – то, - Полушарие говорил, как всегда степенно и весомо: слыхал может, Шеф домой в отпуск собирается? Так у него все вещи в чемодан не помещаются. Повисла многозначительная пауза. Паузы, ввиду медлительности умственного процесса, Полушарие держал театральные. 
- А я - то тут причем? – не выдержал Воробей.
- Аркадий Сергеевич сказали сходить к Орлову, у него есть большая спортивная сумка. Вот я к тебе и пришел. Сумка есть?
- Да вот она, бери, мне не жалко.
Леха начал потихоньку освобождать сумку от своего скарба. Она казалась действительно бездонной.
- Слушай, Витек, а что шеф к себе на родину в Херсон едет? – спросил он,  не поднимая головы.
- Ну да, в Херсон.
- Тогда просьба у меня к тебе будет.
- Какая?
- Ты понимаешь, я же под машинами часто лежу на земле, на асфальте.
- Я тоже, и что?
- Да спина вообще ни к черту. А на юге средство такое есть, помажешь, и как рукой боль в спине снимает.
- Что же это за средство такое? – заинтересовался Полушарие: я вроде все перепробовал.
-  Масло сивушное! Неужели не  слышал?
- Нет, не слыхал. Ну, ладно, давай уже сумку, тороплюсь я.
Полушарие вырвал пустую сумку из рук завгара и скрылся за дверью.
Раз в год Аркадий Сергеевич проведывал свое семейство в Херсоне, и я, начальник снабжения участка, оставался на ваче  за  главного. Как - то раз я даже был у него в гостях, и должен сказать, что столь любимый прежде Потемкиным, а ныне дремотный город, полностью соответствует своему названию: сначала хер, потом сон.  Но Полушарию он казался райским местом с фонтанами сивушного масла, ибо,  где еще может жить его обожаемый руководитель.
Когда я подошел к гаражу, Леха стоял у ворот и щурился на вечернее солнце.
- Как думаешь, попал я на трудаки или пронесет? – спросил он, пересказав мне эту шуточку.
- Не парься, если что, прикрою – я просто захлебывался от смеха.
Минут через двадцать из конторы выбежал Полушарие и понесся к нам огромными скачками, округлив глаза до диаметра довольно больших блюдец.
- В-вас обоих к себе Аркадий Сергеевич зовут. С-сволочь ты, Воробей!
Мы неспешно двинулись к конторе. Полушарие брел сзади и, задыхаясь, бормотал:
- А что я такого сказал?  Ну, попросил Шефа привезти трехлитровую банку сивушного масла от радикулита, а он как вскочит, как заорет.
-А ты и сдал меня с потрохами, - беззлобно буркнул Воробей и посмотрел на меня с таким озорством, что мы оба прыснули прямо под дверью в кабинет руководства. Когда мы вошли, оно – руководство хохотало, утирая левой рукой слезы, а правой периодически поколачивая по столу. Мы присели на самые дальние от стола кресла, стараясь слиться с пейзажем, но вот нас заметили, и воспитательный процесс стал набирать обороты.
- Грешно, Орлов, над сирыми и убогими издеваться!
Леха вскочил, открыл рот для оправданий, но так ничего и не сказал.

- Пойдешь на неделю в ночь простым водилой. В КРАЗе из тебя быстро весь юмор вытряхнет. Свободен.
И резко обернувшись ко мне, шеф уже совершенно серьезно спросил:
- Ну что там у нас с битумом?
Когда часа через полтора я выходил из конторы, Лехин КРАЗ пропылил мимо меня, причем в сторону прямо противоположную той, где ждали его сегодня ночью любовные утехи.

ГЛАВА 2                НАСТОЯЩИЙ   ГЕНЕРАЛ

Майор Чернов был молод, деловит, но слегка суетлив. Он был командиром кадрированной роты, и в обычное невоенное время под его началом находился целый парк законсервированной военной техники и шесть рядовых – узбеков, которые при  появлении в автопарке бросались к нему с одежными и обувными щетками и терли, и чистили, пока он не давал команду «Вольно!». Форма майора Чернова переливалась на солнце и сама светилась в темноте.
Чтобы его хоть чем-нибудь  занять, командир части использовал майора для личных поручений и надобностей. От воинской части до нашей вачи было пять минут езды, и полковник Шевченко частенько заезжал вечерком пропустить рюмку другую чая с нашим шефом. Ответственным  за то, чтобы коньяк неожиданно не закончился, был майор Чернов. Он терпеливо нес службу в нашем гараже, болтая с Лехой или со мной и ожидая любых возможных указаний.
Поэтому, когда к нашей конторе подкатил УАЗик майора, я нисколько не удивился, но тот, выйдя из машины, направился не ко мне, а к правой дверце своей машины. Он распахнул дверь и выпустил полковника. Это было странно, ведь тот знал, что Аркадий Сергеевич в отпуске, а я для компании недостаточно авторитетен. Тем не менее,  полковник бодро подскочил ко мне, пожал руку и отдал честь, проделав все это практически одновременно. Однако нужно проявлять вежливость.
- Здравствуйте Борис Андреевич, какими судьбами?
Я слегка растерялся от его напора.
-У меня к вам разговор.
Он приобнял  меня за талию и подтолкнул в сторону конторы. Мы зашли в кабинет, я сел в директорское кресло, полковник напротив, майор стоял у двери, как часовой.
-Завтра приезжает замкомандующего округом. С проверкой. Надо достойно встретить.
-Конечно надо, только, причем тут я?
-Мне нужна Ваша баня. После проверки командиру части положено проставляться. Вдруг мы с генералом переберем?! Не хотелось бы, чтобы солдаты видели командиров под шафе. Воспитательный момент, знаете ли.
-Не вопрос, баню и кухню я обеспечу.
-Заранее спасибо. Мы будем завтра в семнадцать ноль ноль. Майор Чернов в Вашем распоряжении с самого утра.
На том и порешили. Рабочий день на ваче начинался в семь, поэтому у меня подъем в шесть, в шесть пятнадцать завтрак, в шесть тридцать утренняя планерка с мастерами и буграми. Когда я в полседьмого подошел к конторе, майор уже был на месте. Он терпеливо дождался окончания нашего совещания и просочился в кабинет.
-Я простыни привез, куда положить?
Простыней, надо отдать должное, было на целый взвод, и на каждой красовалось огромное чернильное клеймо «МО СССР». Он аккуратно сложил простыни на один из стульев и растворился в пространстве. Приезжал майор еще раза четыре и регулярно доставал из машины то ящик коньяка, то овощи-фрукты, то мясо, то балык. Наши повара тоже потрудились на славу, и к указанному сроку все было готово: и баня, и выпивка, и закуска. Наконец, к бане подкатила черная «Волга». Из нее вышли майор, полковник и моложавый генерал. Он был в папахе и тонкого сукна шинели с орденскими планками и широченными лампасами.
Представились, прошли внутрь. Здесь необходимо рассказать о конструкции нашей бани. Сначала шла огромная раздевалка с лавками и вешалками, способная принять сразу все три сотни работающих. На противоположной входу стене было две двери. Одна вела в бичовскую парилку и душевые, другая в парилку и душевую для начальства и через коридорчик к бассейну и комнате отдыха.
Вы спросите, что же заставляло гордых советских людей работать по четырнадцать часов в день, спать на нарах по двадцать человек в комнате, стоять в очереди в душ и парилку, наконец,  месяцами не видеть женщин и не нюхать водку? Отвечаю, деньги. Хорошие деньги, большие деньги. Десять зарплат инженера ежемесячно, не считая бесплатной кормежки. И это в эпоху развитого социализма. Но, вернемся в баню.
Прошли сразу в кабинет. Наш круглый вращающийся стол, построенный для приема китайской делегации, ломился от яств. Генерал скинул китель и сел, сели и мы с полковником, майор открыл первую бутылку и бросился разливать. Все оставшееся время он стоял у стола с бутылкой в руке, и на мое требование присоединиться к пьянке,  никак не реагировал. В промежутке между второй и третьей бутылками генерал изрек:
- Бардак в стране! Распустил всех Горбачев! Нужна сильная рука!
Полковник кивнул, я промолчал. Еще рюмки через три снова в категоричной форме:
- Горбачева долой! Наш командующий округом должен взять власть в свои руки!
Полковник снова кивнул. Мне агрессивный и хамоватый командующий, который месяц не вылезающий из телевизора совершенно не нравился, да и коньяка уже выпили немало, и я вдруг заявил:
- Сильная рука уже была, может демократию попробовать?!
Генерал посмотрел на меня с удивлением, полковник с ужасом. И мы сцепились. Генерал довод, я ему два, генерал исторический пример, я ему другой. Надо отметить, что пьянка при этом ни на минуту не прерывалась. Майор регулярно подливал, мы чокались, полковник то краснел, то бледнел, сверкал на меня глазами, а мы с генералом взахлеб спорили о судьбах родной страны.
Часто общаясь с военными, я давно заметил, что чем выше у офицера звание, тем больше алкоголя влезает в него без ущерба для здоровья. Генерал был человек-кремень, в нас плескалось уже грамм по восемьсот коньяку, а на нем это никак не отражалось. Я старался больше закусывать. После очередной рюмки он спросил меня:
- Какое у тебя звание, сынок?
- Лейтенант запаса, танковые войска.
Генерал о чем-то задумался,  и полковник поспешил воспользоваться моментом, дабы разрядить обстановку.
- Может, пойдем, попаримся?  -   предложил он с напускной бодростью.
- Нет, нам пора! Неожиданно возразил генерал, надел китель и направился к выходу.                Я понял, что испортил человеку вечер, и невольно взглянул на часы. Было пятнадцать минут восьмого, а это означало, что только что закончился рабочий день, и почти все бичи находятся в раздевалке. Генерал открыл дверь, двести полуголых и совершенно голых мужиков обернулись, увидели его, такого парадного при всех своих регалиях, и вдруг, как по команде, вытянулись во фрунт. Две сотни мужчин, служивших и не служивших, сидевших и не сидевших, стояли по стойке «смирно», вытянув руки по швам, и смотрели, может быть первый раз в жизни, на настоящего генерала.
- Вольно товарищи, продолжайте. Голос генерала смягчился и успокоился. Мы прошли через эту голую шеренгу, поедавшую нас глазами, вышли на улицу, попрощались. Гости сели в машину и уехали.
Весь следующий день я ждал приезда полковника. Хоть и понимал, что насолил ему крепко, но вины не чувствовал. Он приехал уже под вечер, сам выскочил из машины и, вместо приветствия, воскликнул: «Ну, ты даешь!».
- Крепко влетело? – участливо спросил я. Он посмотрел куда- то мимо меня.
- Знаешь,  что он мне сказал? -  и, не дожидаясь ответа, продолжил – А может это и хорошо, когда каждый лейтенант болеет за свою страну.

ГЛАВА 3                САЛАМ    АЛЕЙКУМ

При упоминании о ситуации в столовой наш начальник участка скрежетал зубами. На других вачах повара были из лучших ресторанов Москвы и Сочи, а у нас – прыщавый выпускник кулинарного техникума Игореша, который самостоятельно даже мясо порубить не мог. Когда шеф заходил на кухню, Игореша трясся, как осиновый лист, ронял тарелки, а слушая придирки, плакал. Готовил он плоховато, а местом своим дорожил необычайно, поэтому преданно смотрел руководству в рот и после каждого приема пищи заискивающе спрашивал: «Ну как, понравилось?». А руководство уже задумало недоброе. И вот как-то отобедав, Аркадий Сергеевич обтер губы, подмигнул окружающим и выдал:   - Завтра у тебя Игорь решающий день. Нас – то людей без претензий накормить не трудно, но приезжает наш главный инженер. Он - узбек, так что вари завтра на обед плов и компот с изюмом. Понравится ему твоя стряпня, останешься работать, нет, выгоню на все четыре стороны.
Главного инженера звали Сергей Миронович, и был он столь же русским, как и его более знаменитый тезка Киров. Где и как заработал он свое прозвище – Узбек, мне неведомо и по сей день. Он действительно приехал на следующий день, поработать над каким – то проектом. Я видел его впервые. Узбек оказался мужичком тощим, невзрачным, но довольно высокомерным. Была, впрочем, одна примета, которая сразу бросалась в глаза – два огромных передних резца на верхней челюсти, а – ля кролик Барни. Они – то, видимо и должны были уничтожить Игорешин плов, ибо больше зубов у него во рту не было вовсе.
Мы с Воробьем то и дело находили причину заглянуть на кухню. Игореша творил, высунув язык от усердия! Читал Похлебкина и выполнял все в строгом соответствии с указаниями поваренной книги. При виде нас, он умолял дать ему каких – то неведомых специй, а получив отказ, немедленно терял к нам всякий интерес. Плов томился в казане, время обеда неминуемо приближалось.
Пока Мироныч проводил с нами совещание, Игореша накормил бичей и, всеми правдами и неправдами,  вытолкал их из столовой. Ему нужен был простор для сольного номера, и он его расчистил. И вот, в столовую явилось начальство. Первым, на правах гостя, шел Узбек, за ним начальник участка, за ним начальник снабжения – я, и, наконец, завгар. Игореша стоял, слегка склонившись, в проходе между длинными столами. На голове у него был поварской колпак, на груди белоснежный фартук, на согнутом локте висело вафельное полотенце. На правой ладони стоял поднос, на котором дымились пиала с пловом и стакан с компотом . Преодолев страх, Игорь подскочил к Миронычу, пробормотал скороговоркой: «Салам алейкум!», поклонился в пояс и протянул тому поднос. Совершенно ошарашенный Узбек схватил протянутый поднос, автоматически поклонился в ответ, плюхнулся на ближайшую лавку и принялся  торопливо есть. Повар возвышался над ним и провожал взглядом каждую ложку с пловом от тарелки до рта. Остальным было не до еды. Мы умирали со смеху. Успокаивались, смотрели друг на друга и снова хохотали. Вышли на улицу отдышаться. Здесь к нам присоединился Мироныч. «Странный у вас повар», - задумчиво сказал он, но тут же перешел на какие – то производственные вопросы. Мы отвлеклись и практически забыли обеденную эпопею, поэтому, когда во время ужина, проходившего уже без Узбека, Игореша спросил: «Ну как?», то в ответ услышал: «Что, ну как?». С гримасой боли на лице несчастный повар переспросил: «Ну как, ему понравилось?». Ответ должен был быть остроумным, и шеф взял многозначительную паузу. Повар грыз ногти. Наконец, Аркадий Сергеевич изрек: «Косточки надо было из изюма выковыривать, ты же видел, у него проблемы с зубами».
Ночью Игореша напился, побил посуду, и наутро был с позором уволен.

ГЛАВА  4                ФОНДЫ

Если кто не помнит, в советское время вся продукция всех предприятий страны распределялась сверху. Право на получение какой либо продукции в течение квартала давали фонды. В каждой крупной организации, на каждом заводе имелись, в штате отдела снабжения,  специально обученные ходоки, которые ездили в главк в Москву и с помощью водки, икры или цветного телевизора, фонды оттуда выбивали. Но фонды надо было выбрать, иначе их на следующий год  не получишь ни за какие коврижки. Проблема была в том, что все предприятия выполняли план только на бумаге, а в действительности продукции на всех обладателей фондов, мягко говоря, не хватало. Нам, как представителям чуждой социализму частной собственности, фонды были не положены изначально. Доставались они мне от треста Свердловскавтодор за неделю до конца квартала, когда их снабженцы уже отчаивались что – то добыть.
И вот у меня в руках заветная доверенность на получение шифера, срок действия которой заканчивается  через три дня, то есть вроде бы уйма времени на его приобретение. Однако, надо помнить, что автодоровским труженикам не хватило на это предыдущих девяноста дней, а они тоже не лаптем щи хлебают. Мы с Воробьем берем свободный КРАЗ и в путь, на завод асбоцементных изделий. Поездка в  двести километров на КРАЗе вытрясает мозг до основания, но часов через шесть мы все – таки прибываем к месту назначения.
Полная пожилая женщина в отделе сбыта смотрит на мою бумажку, на меня, как на сумасшедшего и устало говорит: «Идите к директору, у меня шифера нет!». Два часа нервно курю в коридоре возле директорской двери. Дождался. Полный пожилой мужчина вертит доверенность в руках, чешет лоб.
- Ты пойми, парень, завод работает на шестнадцать процентов мощности, все оборудование разваливается, а фонды спускают на все сто. Ну, подпишу я тебе приказ на отгрузку, а дать – то мне нечего. Ладно, поезжай в цех, сможешь – получишь.
Он написал на доверенности распоряжение о выдаче шифера, и я понес ее в отдел сбыта. Та же дама, что и прежде заполнила товарную накладную и протянула мне:
- Распишитесь в получении.
- Как я могу расписаться, если ничего не получал?
- Я вас дожидаться не собираюсь, у меня рабочий день через час заканчивается. Не хотите, не надо.
Накладная стала плавно удаляться от меня. Пришлось срочно ее перехватить и расписаться. Теперь, по документам, продукция уже была получена, а на деле? Впрочем, обратного пути все равно нет, вперед. Подъезжаем к цеху и в ужасе останавливаемся. Древняя деревянная конструкция клонилась к земле, как пизанская башня, и ходила ходуном, когда внутри начинала двигаться таль. Непроизвольно пригибаясь, мы вошли под шаткие своды. Шифер, на удивление  в наличии был. Правда рабочий день уже заканчивался, но дежурная бутылка водки, ожидаемо вызвала прилив производственного энтузиазма. Как мне помогал в работе Михаил Сергеевич Горбачев, со своей безнадежной борьбой с алкоголизмом! Спиртное продавали только по талонам, бутылка водки или две вина на талон. Очереди в винные лавки, зарешеченные, как камеры пожизненных заключенных, были длиннее, чем в Мавзолей. Водка стала полноценной жидкой валютой страны советов. И она у меня была. Откуда? Дело в том, что из трех сотен трудящихся на ваче, пятьдесят два были жителями близлежащего поселка, и поскольку мы их брали на полное содержание, все свои талоны, на спиртное, колбасу, сахар, они, под страхом увольнения сдавали мне. Двадцать шесть литров водки ежемесячно находились в моем полном распоряжении, и как видите, использовались не только на нужды собственного организма.
- Я боюсь вставать туда под погрузку. – Лехиной всегдашней улыбки, как не бывало.
- Новая бичарня без крыши останется, а уже осень на дворе. Ты заезжай и быстренько выпрыгивай из машины.
Как только вторая пачка шифера опустилась в кузов, старенький КРАЗ взревел всеми своими лошадиными силами и, с необычайной прытью, выскочил из опасной ловушки под звездные небеса. Жизнь казалась прекрасной, мы возвращались домой со славной победой. Полпути были уже позади, когда под сиденьем что – то хрустнуло, и Леха объявил: « Пропали первая и вторая скорости». Вскоре за ними последовали третья и четвертая. Леха левой рукой рулил, а правой сжимал рычаг переключения передач. Минут через десять он сдался:
- Мне не справиться, держи ручку на пятой, если она выключится, с места уже не сдвинемся.
Я вцепился в рычаг обеими руками, наваливался всем своим весом. Он упорно рвался в нейтральное положение, но не тут - то было. Эта пытка продолжалась три часа с лишним.
Все когда – то заканчивается, доехали и мы. Леха заглушил мотор, оторвал мои затекшие руки от рычага и как – то очень душевно предложил: « Давай, выпьем». Я отказываться не стал, и мы пошли в его каморку. Когда бутылка опустела, он покачал головой и  предложил: « До конца квартала еще два дня, может завтра еще куда - нибудь махнем?!».

ГЛАВА    5                ШЕРИФ

Дверь парилки слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель просочилось круглое лицо подшнырка Сашки: «Аркадий Сергеевич, там до Вас мужик какой – то строгий очень, зовут Павел Алексеевич».
- Тащи его сюда, бегом!
Мы строили автомобильную дорогу в глухой доселе район. Больших участков было три: два на концах и еще один примерно посередине. Наша вача была самой маленькой и  близкой к цивилизации, а Пашина наоборот самой большой и  дальней. Вот он, по дороге из отпуска, и заехал переночевать. По характеру это был классический уездный князек. Власть председателя он, конечно, признавал, но у себя на участке был и царем и богом. Он мог ночью построить всех трудящихся и заставить дышать на себя или выехать на строящуюся трассу и замерять у всех работающих машин количество солярки в баке. Надо ли говорить, что все пьяные и вороватые немедленно увольнялись, а трудодень уволенного стоил в разы меньше, чем у остальных. За эту экономию артельных средств, председатель его очень любил и постоянно ставил нам в пример. Бичи Пашу боялись страшно, но уважали. При этом сам он пил строго по месяцу три раза в год. Домой ехать пропиваться отказывался наотрез, поэтому его запирали в комнате, носили туда еду и водку, а участком руководил его одноглазый заместитель - Один – пусто. Все остальное время Паша к водке не притрагивался, пьяных презирал и всячески гнобил. Вот и сейчас, зайдя к нам в баню, он сообщил, что у нас на участке полный бардак: от шныря разит перегаром, а завгара в гараже не наблюдается. Тут, как раз, шнырь подал чай и грохотульки. Паша затребовал еще  сахар вприкуску и стал шумно тянуть чай из блюдечка. Он скитался по вачам уже давно, и было интересно его разговорить. Я катнул пробный шар: « Пал Алексеич, а у Туманова в «Печоре», как дисциплина была налажена?».
Здесь необходимо лирическое отступление. Первым капиталистическим  монстром на здоровом теле страны  была артель старателей  «Печора» под руководством Вадима Туманова. Возникла она благодаря двум далеким друг от друга вещам: наличию в конституции СССР упоминания о кооперативно – колхозной собственности и постоянной нужде нашего большого, но бедного государства в золоте. Формально артель была колхозом, кусочек которой принадлежал каждому ее члену, на деле Туманов был совершенно официальным советским миллионером, и спал совершенно спокойно, поскольку все налоги были уплачены. Артель разрабатывала золотые поля, брошенные государственными организациями за бесперспективностью и, благодаря личной заинтересованности каждого артельщика в конечном результате, добивалась поразительных результатов. Власти долго терпели это бельмо на своем глазу, но, в конце концов, в 1982 году «Печору» разогнали.
- Шибко все Туманова боялись. Как на участок приедет, все на цирлах ходили, бичи бегом бегать начинали. Я только мастерить тогда начал, раз иду из столовой, навстречу хозяин. Я поздороваться остановился, а он сорвал с меня ондатровую шапку и спрашивает: «Тебе что, мало денег платят?», «Много», - отвечаю, «Так купи себе норковую и ходи, как человек!». И пошел себе, а я с отвалившейся челюстью стоять остался.
Паша задумался и опять захлюпал своим чаем.
- Ну, это уж полное самодурство, – возмутился я.
- Это что, это в порядке вещей, а вот один случай был просто анекдотический. В конце семидесятых Туманов купил, а может быть подарил кто, щенка ротвейлера. Сейчас – то их пруд пруди, а тогда ни у кого еще такой зверюги не было. А через полгода жена ему ультиматум поставила: или Шериф, или я. Хозяин – то дома по большим праздникам появлялся, псину никто не дрессировал, вот и вырос полный раздолбай со здоровыми клыками. Ну, Вадим почему – то жену выбрал, а Шерифа привез к нам на участок в Березовский. Сдал его нашему начальнику и велел сделать из него за полгода послушного служебного пса. Ой, не могу. Наняли щенку тренера. Дамочка попалась ушлая, быстро смекнула, что на золотую жилу напала. Корма собачьего тогда не делали, вот она и резвилась по полной программе. Я как – то раз видел заявку на питание для Шерифа, он у нее жил, так там значились и сервелат, и салями, и парная телятина для улучшения пищеварения. И ведь не проверишь, кто ту телятину съел, пес или тренерша с семейством. А в магазинах – то пустота, все с рынка брали и  до Шерифа везли. Полгода прошло, провели экзамен. Шериф был, как шелковый: сидел, лежал, давал лапу, даже еду без команды не брал. Все были в восторге, кроме тренерши, самые сытые дни жизни которой, безвозвратно ушли.
На следующее утро Вадим решил повторить все эти упражнения, и был безжалостно искусан собственной собакой. Прикинь, чертов пес, кроме тренерши не признавал никого. Туманов отматерил всех и уехал, а Шериф остался жить на участке в клетке уже без разносолов, на довольствии рядового бича. Вот только очень он свободу любил: устраивал подкопы, ломал замки и решетки, а вырвавшись, начинал мстить всем окружающим. Но и нам работать как – то надо. В такие дни все двигались по ваче перебежками и прятались, как могли пока пес за едой к себе в клетку не заходил, и кто -  нибудь его там обратно не запирал. Так прожили месяца четыре. Приближались холода, а ротвейлер зимой на улице жить не может, шкуркой не вышел. На совещании начальник участка сказал: «Проблему нужно как – то решать!», и мы ее легко решили. Шнырь, как бы случайно, забыл запереть дверь клетки после кормежки, и одновременно с этим охранники приоткрыли ворота участка. С радостным рыком Шериф бросился осваивать березовские просторы. Ворота за его спиной немедленно сомкнулись. Мы его долго, типа, искали, виновные понесли заслуженное наказание, но он, к счастью, так и не вернулся. А по городу поползли слухи об огромном черном чудовище, бросающемся на людей из темноты.
Паша засмеялся, потом закашлялся. Чай был давно допит, и мы разошлись по своим спальням. Я долго ворочался,  снились какие – то ужасы, а в три часа ночи меня разбудил долгий стук в дверь. За дверью плавно покачивался в дупель пьяный мастер бетонного участка.
- Командир, ты же лупанешь с меня за борзоту трудаков тридцать?!
- Можешь даже не сомневаться.
- Ну, так я за тридцать трудаков хоть одеколон твой выпью.
- Валяй, – мне было все равно, лишь бы он скорее ушел.
Здоровый рыжий детина отодвинул меня и решительно направился к подоконнику, где у меня стоял одеколон. Пока он пил, я произвел в уме простейшие арифметические действия  и пришел к выводу, что на деньги, которых его лишат за пьянку, он мог бы купить сто пятьдесят литров водки. Что ж, охота пуще неволи!

ГЛАВА 6                Г К Ч П

Воинская часть, находившаяся рядом с вачей, звалась бригадой гражданской обороны и, для постороннего взгляда, представляла  собой организацию абсолютно бессмысленную. В ее бесчисленных  гаражах пылилось огромное количество специальной техники, за которой практически никто не следил, поскольку часть была кадрированная, то есть  штат офицеров был заполнен, а солдаты поступали в часть только при всеобщей мобилизации. К счастью руководства бригады, использовать технику в мирное время, было строжайше запрещено. Видимо советской военной доктриной подразумевалось, что когда коварный враг нападет на нас, эта практически новая техника ломанется из гаражей на поля сражений, сметая все на своем пути. Однако, к несчастью руководства бригады, два раза в год вся техника должна была пройти маршем пятьсот и сто километров соответственно. Неважно куда, главное километраж. И вот, бесконечной змеей, состоявшей из штабных машин, кранов, экскаваторов, понтонов, полевых кухонь и радиостанций, колонна уходила в неизвестность, парализуя автомобильное движение на много – много километров. На следующий день она оттуда возвращалась, но это было бегство французов от Москвы. Одна половина машин тянула вторую, уже сломавшуюся на тросах со скоростью не более пяти километров в час. Господа офицеры перебегали от машины к машине и поминали всуе всех родственников механиков и водителей до десятого колена. Не смотря на прекрасные отношения, я был глубочайше уверен в полной небоеспособности подразделения. И, как показала жизнь, серьезно ошибался.
Проверка пришла, как и ожидалось, сверху,  только не фигурально выражаясь, а с неба. На поле соседнего колхоза упал пассажирский самолет. У него шасси не вышли, тогда летчики нашли огромное заснеженное поле и стали садиться на «пузо». Откуда им было знать, что под снегом находится система полива, вертикальные трубки которой просто разорвали самолет на клочки. Случилось это ночью, мне охрана доложила в шесть тридцать, через десять минут я был на месте катастрофы. Каково было мое удивление, когда я обнаружил, что поле уже оцеплено автоматчиками, а весь остальной состав части разбирает останки самолета в поисках уцелевших. Полковник спокойно и деловито руководил этой страшной работой. Я окликнул его, и он провел меня за оцепление. Вокруг нас было месиво из алюминия, багажа и человеческих тел. Подбежал незнакомый майор и , не отдавая честь, совершенно не по уставу доложил: «Живых больше нет!». Полковник скрипнул зубами и кивнул. Майор опять убежал к эпицентру событий. Подошли скорые, и я предпочел удалиться. Работа после этих событий как – то не шла, а вечером приехал полковник с явной целью -  уколоться и забыться. Рюмки летели одна за другой, не чокаясь, а хмель не шел. Поняв, что напиться не удастся, мы забились в парилку и молча просидели там весь вечер.
Утром девятнадцатого августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года к конторе привычно подкатил УАЗик майора Чернова.  Лицо у него было растерянное и озабоченное.  «В Москве переворот, Горбачева скинули, нас перевели в состояние полной боевой готовности. Ты бы уехал куда – нибудь  от греха», - быстро проговорил он, крепко сжав мне руку. Подержал несколько секунд, запрыгнул в машину и уехал, а я остался переваривать информацию. Позвонил председателю, объяснил ситуацию, спросил, что делать. В ответ услышал: « Как , что делать? Работать! Политика – дело не наше, наше дело – дорогу строить!». И мы работали, как мы работали. Объявили продленку и пахали по четырнадцать часов в день. Было в этой работе какое – то исступление, и когда двадцать второго сообщили, что с ГКЧП покончено, было даже обидно: люди там на баррикадах стояли, а мы просто работали.
Майор Чернов приехал через неделю, достал бутылку. Пока пили, он рассказывал, как их дрючили все эти дни разнообразными взаимоисключающими приказами, что командующий округом поддержал ГКЧП и теперь, видимо, полетит с должности. Я его не слушал, меня волновал только один вопрос, и я, перебивая собеседника, его задал: «Скажи Андрей, если бы тебе приказали стрелять конкретно в меня, ты бы выстрелил?». Майор помолчал, опрокинул в себя рюмку и ответил: «Приказы не обсуждаются!».

ГЛАВА   7                ЗАСЛУЖЕННЫЙ АРТИСТ

К концу семидесятых годов отдел снабжения  «Печоры» напоминал спрута. В каждом областном и республиканском центре от Риги до Владивостока работал агент, который, в условиях жесточайшего дефицита, добывал все, что нужно для нормального функционирования артели, и производилось в его регионе. Импорт, как известно, отсутствовал вовсе. Например, мой отец отвечал за свердловскую область, а в Москве было сразу несколько таких людей, и один из них был, «по совместительству», директором театра на Таганке. Туманов вообще к Таганке дышал неровно, особенно к Высоцкому. Последние годы жизни он его лечил, содержал, а тот, в ответ, написал про Вадима книгу «Фартовый», но все закончилось, как закончилось.
В то время, как и сейчас, было принято ездить в свадебные путешествия, но ввиду наличия железного занавеса, ездили либо на юга, либо в одну из столиц. Вот и я, женившись, возжелал съездить в Москву. На свадьбе я успешно провел безвыйгрышную лотерею, и средства имелись. Было одно существенное «но», - устроиться в белокаменной в гостиницу было абсолютно нереально, а вести молодую жену в квартиру к тетке с четырьмя детьми, неприлично. Отец сказал: « Езжай спокойно. Зайдешь на Таганку, спросишь директора, скажешь ему кто ты, он все решит». Для любого мало – мальски интеллигентного человека того времени Таганка была Храмом. Храмом, где творил Любимов, где играли Высоцкий, Хмельницкий. Смехов и другие небожители. Вот к чему я приближался через два дня с чемоданом и женой. Захожу через служебный вход и направляюсь к столу администратора, на котором сидит живой Борис Хмельницкий и разговаривает с кем – то по телефону. Я называю нужную мне фамилию и стою в вестибюле в состоянии полной прострации.
Минут через пятнадцать ко мне вышел невысокий брюнет лет сорока, представился, пожал мне руку и протянул бумагу. Письмо, написанное на фирменном бланке театра на Таганке, гласило: «Просим предоставить двухместный номер заслуженному артисту России -  МНЕ, прибывшему в театр в творческую командировку». Мужчина объяснил, где находится гостиница, пожелал удачи и уже собрался уходить, но я набрался наглости и выдохнул: « А в театр попасть можно?». Он еще раз, уже с интересом, взглянул на меня: «Ну, сегодня обустраивайтесь, отдыхайте, а завтра перед спектаклем подходите сюда же, я Вам оставлю две контрамарки». Попрощался и исчез, как джинн из сказки.
Гостиница оказалась отдаленной, но новой и современной. Всюду слышалась иностранная речь, сновали разноцветные проживающие. Я протянул свой драгоценный мандат в окошко администратора, она деловито сунула его в одну из бесчисленных папок, а взамен выдала две анкеты. Как мне хотелось сохранить этот листок на память, но не судьба. Молодость заслуженного артиста абсолютно не смутила бесстрастную даму, и уже минут через десять она выдала ключи от номера.
Вечером следующего дня я снова был в служебном  вестибюле театра. Там действительно имелись две контрамарки на мое имя, и мы поспешили в зал. Давали  «Преступление и наказание». На сцене царил Авилов, известный всей стране, как кардинал Ришелье из «Трех мушкетеров», а в зале что – то запредельное творил Любимов. Он сидел на соседнем со мной стуле, и весь спектакль подавал артистам указания фонариком. Включал, выключал, вращал, моргал. Я был вынужден смотреть и на сцену и на этот свет одновременно, так что к концу заработал головокружение и легкое косоглазие. При этом ни на минуту не покидало ощущение полного счастья и сопричастности к чему – то великому.
Мы спускались в метро, чтобы добраться до станции «Новослободская», а я думал, сколько же еще играть этим артистам, чтобы стать заслуженными, а я уже.

ГЛАВА    8                ПРОДОВОЛЬСТВЕННАЯ   ПРОГРАММА

В Советском Союзе постоянно проводились всеобщие кампании, от «ликвидируем неграмотность», до «экономика должна быть экономной». Когда в середине восьмидесятых жрать в стране стало нечего, родилась продовольственная программа. Мы шли, можно сказать, на шаг впереди, потому что, в отличие от страны, свою продовольственную программу выполняли. А кормить надо было полторы тысячи здоровых мужиков, постоянно занятых тяжелым физическим трудом, причем пять раз в день, и «на убой», семь дней в неделю восемь месяцев в году.
На каждом участке был огромный свинарник и не менее  огромная теплица. В нашем свинарнике висел плакат: «Свиньи должны жить по – человечески!». Так они и жили. Когда мы сдавали на мясокомбинат нашего хряка Борьку, он потянул триста килограммов. Впрочем, этому предшествовала увлекательная и небезопасная процедура его отлова. Имя свое Борька получил в честь знаменитого тогда теннисиста Бориса Беккера, на которого он был похож, как две капли перцовки. Розовокожий, покрытый рыжей щетиной, с огромными рыжими ресницами над круглыми наивными глазами. Для его транспортировки была специально построена здоровая деревянная клеть, но как заставить кабана туда зайти, не представлял никто.
Когда я только закончил институт и работал мастером на металлургическом заводе, перед каждой сменой нам докладывали обо всех заводских происшествиях. И вот, как – то раз начальник смены зачитал следующее: « вчера рабочий сутуночного цеха Пьяных, направленный на легкий труд в подсобное хозяйство, при перегоне свиньи из одной клетки в другую, вместо палки применил ногу, чем злостно нарушил правила техники безопасности, и естественно сломал ее». Я живо представил себе свинью, об которую можно сломать ногу, и заплакал…от смеха.
Борька почуял неладное и изрядно разнервничался. Сломав свежесколоченную клетку, как карточный домик, он часа полтора гонял по ваче бичей, пока сварщики не соорудили клетку металлическую, в которую он и был водворен усилиями чуть не половины перепуганного участка.
Приближалась зима, и в теплицу потребовались лампы ДРЛ, это такие большие лампы, которые и светят и греют, и надо их очень много, садоводы знают. А они дефицит, страшный дефицит, на весь союз один завод, но нам не привыкать. Еду к председателю соседнего колхоза. Ламп у него, конечно, нет, но есть безнадежные фонды на них в Агропромснабе. Мы договариваемся, что если мне удастся их получить, делим пополам. А в означенной конторе заведует отделом жена одного из наших командиров, поэтому на следующий день мы с Воробьем двинулись в путь, уверенные в успехе. Старенький КРАЗ усыпляюще рычал, масляный радиатор под ногами жарил на всю катушку, в общем и целом, поездка обещала быть распрекрасной. Мы, действительно, легко и быстро получили все семьсот ламп, половины которых хватило бы  артели на всю зиму с лихвой. Мы молодцы!
Катастрофа произошла уже поздним вечером километрах в пяти от участка. Дело в том, что у КРАЗА, как и многих других самосвалов, выхлопные трубы проходят через кузов, чтобы сыпучий груз не пристывал и зимою лучше выгружался, а лампы, естественно были в картонных коробках. Они грелись, грелись и загорелись. Чтобы не спалить машину, Воробей вывалил всю драгоценную поклажу в сугроб. Сначала мы тушили пожар, потом, в кромешной тьме, собирали все, что еще можно было спасти. До вачи добрались только под утро. Начальник участка вышел из конторы и по нашим кислым черным физиономиям прочитал все.
- Нам – то на теплицу хватит?
- Более чем.
- Ну, и ладненько. А с колхозниками я, бог даст, разберусь. Только водки купи побольше.


ГЛАВА    9                ПРОВЕРКИ НА ДОРОГАХ
 
 В магазинах царила космическая пустота, и все трудящиеся нашей страны старались упереть что – нибудь с работы домой. Если ты работаешь на пищевом производстве, твое счастье, если нет, сопри нечто, что можно продать или обменять на пищепродукты. Мы тащили все в обратном направлении – на работу, из дома инструменты, с обочины – стройматериалы и технику. Бензина в стране, добывающей больше всех в мире нефти, тоже не было, и ГАИшники редко отъезжали от своих стационарных пунктов. Надо было только придумать, как их объехать.
Работал у нас на трале водила – Седой. Предметом его гордости было то, что он из поездок пустым никогда не возвращался. Увидит невдалеке от дороги экскаватор или погрузчик, заведет, загонит на трал и везет на самую дальнюю вачу -  к Паше. Там им работу всегда найдут. Заезжает он  как – то раз к нам на участок, глаза по пять копеек, на трале грейдер качается: «Мужики, спасайте, за мной менты гонятся». Аркадий Сергеевич приказал свалить часть забора,  Седой вместе с тралом ушел по прямой на дно карьера и затаился там. Бичи быстрехонько забор обратно подняли, и когда товарищи инспектора въехали на участок, у нас царили тишь, гладь, да божья благодать. Один по территории рыщет, второй к нам в контору пошел.
- Где трал? Где ворованный грейдер?
Мы с Аркадием принимаем вид оскорбленной невинности. Заходит второй инспектор пожимает плечами. На выходе из кабинета капитан оборачивается: «Я же знаю, что это ваша работа. Ну, попадетесь вы мне, суки!». Ночью трал и обпившийся чаем Седой отправились восвояси.
Гордость советского тракторостроения Кировец – 701 лежал в кювете уже трое суток, когда мне позвонил председатель артели и приказал или притащить его целиком, или, разобрав предварительно по запчастям. Наши механики готовились целый день, и когда стемнело, за ворота выехала серьезная колонна: кран и два самосвала под запчасти. Но  вот незадача: трактор уже кто – то активно разбирал. После недолгой перепалки выяснилось, что это люди с Пашиного участка.  Пришлось  помогать им  до самого рассвета, а утром выслушивать разнос на тему, почему они нас опередили, хотя находились  на  сто пятьдесят километров дальше от трактора, чем мы.
Стройматериалов вечно не хватало, а тут целый полуприцеп с лицевым  кирпичем. Вызываю Воробья: «Сегодня же ночью доставь кирпич на вачу!». Утром кислый Воробей докладывал о ночной вылазке:
- Ты понимаешь, у этого полуприцепа лапы не работают. Мы так и этак крутились, не заходит под него тягач, а лапы не поднимаются, кран нужен. Он потому, наверно, и стоит, а то бы уже утянули.
- У нас что, крана нет?
- Есть, конечно. Сегодня исправлюсь, только ты сгоняй вечерком, проверь на месте ли объект.
Ближе к полуночи строю колонну: впереди я на легковушке, за мной кран, тягач и самосвал с запчастями для полуприцепа на всякий случай. Приезжаем на место, выставляем опоры крана. Он поднимает тяжело нагруженный полуприцеп, дергается и замирает. Весь остаток ночи ремонтируем кран, и уже с рассветом позорно удираем с места преступления.
Теплым весенним днем мне позвонил начальник управления производственно – технической комплектации местного строительного треста Константин Попиди, голос его срывался: «Срочно приезжай!». Константин был единственным еще остававшимся в СССР членом большого клана Попиди. Каждый год он ездил в гости к родственникам в Грецию, а поскольку покупка валюты считалась уголовным преступлением, Костя открыл валютозаменитель – бензопилу «Урал». Он брал с собой две пилы, продавал их безпильным грекам за твердые тогда драхмы и был в шоколаде. Однако, бензопила, как и все остальное в стране, была «дефицитом» и Костя просил всех знакомых и незнакомых помочь достать пилы. Я помог, и поэтому пользовался особым расположением блудного сына Эллады. Тощий Попиди вряд ли составил гордость македонского войска, но вид имел  решительный и бесшабашный. Поздоровавшись, сразу повел к стоявшему в углу базы контейнеру и, воровато озираясь, приоткрыл его. Контейнер был полностью набит импортными обоями. Они были двух видов: зеленоватые с котятами и голубые со щенками. Гораздо позже я узнал, что это обои для детских комнат, но тогда, когда стены наших квартир были оклеены однообразными жуткими бумажками, они показались совершенством. Налюбовавшись вдоволь, я перевел взгляд на грека. Он протянул мне накладную. Там русским по белому было написано: «Обои отечественные, двадцать тысяч рулонов по цене 1руб. 17 коп  за рулон».
-Продаю по десять рублей, потом закупаю советские обои, прибыль пополам – предложил я. Боявшийся огласки, но очень хотевший денег Костя, с радостью согласился. Утром я пригнал Камаз с контейнером, и мои бойцы перегрузили обои туда. Мы поставили машину на въезде в Свердловск и открыли створки контейнера. Через пять часов я загрузил в ближайшем магазине стройматериалов обычные обои, приведя продавцов в состояние близкое к ступору. Когда стемнело,  обои вернулись в греческий контейнер. Дело было сделано, деньги поделены. В ближайший выходной я сгонял на автомобильную барахолку и купил почти новую белоснежную «копейку».
Костя тоже осуществил свою мечту. Он приобрел для своей «Таврии» прицеп, набил его бензопилами и своим ходом, вместе с семьей, двинул в Грецию. В Грузии на него напали, машину отобрали и убили бы, если бы его не отбила жена – грузинка. Вернулся Попиди злым и обиженным, быстро распродал все нажитое непосильным трудом добро и убыл на родину предков на постоянное место жительства.

ГЛАВА 10                ЭПИЛОГ

Старательские артели существуют и до сих пор, вот только второго января 1992 года господином Гайдаром был уничтожен основной принцип артели – безумная работа за безумные деньги. Эти  заработанные потом и кровью деньги выдавали один раз – в двадцатых числах января следующего года. В тот год мужикам денег не хватило даже чтобы вернуться домой. Страна стала другой, она открыла новые возможности для зарабатывания денег, труд до седьмого пота из разряда почетных вычеркнули. Большая часть артельного начальства уехала из страны, искать счастья у чужих берегов. Те же, что остались, тоже не бедствовали, ибо имели деньги в момент первоначального накопления капитала, но на первые роли никто ни в политике, ни в экономике не вышел. Впрочем, это уже совсем другая история.



-


-