Либерально-православная фантазмагорея

Вот парадный подъезд,
распрягают коней
хлопцы с прежней казачьей сноровкой;
от насиженных мест
с чередой трудодней
я вернулся опять на Каховку.

Но знакомый мне дом
вдоль стены обойдя,
я – логичный в сомнамбульском сне –
осенился крестом
в честь пасхального дня
и пошел погулять по Москве.

Темп задал благовест,
и под праздничный звон
я иду, как под марши когда-то;
озираюсь окрест,
пропускаю метро,
чтоб пройти с крестным ходом к Арбату.

Пред вратами метро
не оставит надежд
всяк, входящий в его турникет,
живота своего,
не лишахусь допрежь,
ся в свояси вернуть – в Божий свет.

Но сегодня пешком –
в честь Господних Страстей –
шли с народом и знатные лица:
Розенбаум с ведром
в петербургском кашне, 
Окуджава с цветами в петлицах.

Новодворская, Брик,
Ахеджакова, Керн,
воплощая фантазии Босха,
очередно несли
крест, хоругвь и герб;
пахло ладаном, миром и воском.

А народ все валил –
москвичи, лимита,
делегаты от многих провинций;
гул по улицам плыл,
дух соборный витал
над сакральной Российской столицей.

Здесь стояли с утра
непривычно пусты
супермаркеты, офисы, рынки;
почту, банк, телеграф
оцепили посты,
а толпу направляли к Ходынке.

Президент, Патриарх,
ФСБ и Синод,
Дурново, Безобразов, Распутин,
засучив рукава,
выводили народ
из глухих тупиков на распутье.

Боголюбский, Гайдар,
Долгорукий, Чубайс
и другие казенные лица
совершали пиар
с привлечением масс
опресноками, яйцами, пиццей.

А Российских Наук
представительный чин,
бывший равноапостольным званьем,
из державнейших рук,
в гроб сходя, получил
ордена Каиаффы и Анны.

И теперь на Руси
вряд ли выступит кто
с богохульным Великим Почином:
тьфу, ты, Боже, прости
тех рабочих депо,
пренебрегших обрядом и чином!

Ни разбойничий клич,
ни пророческий глас
не смутят воцерквленной Отчизны;
спи спокойно, Ильич,
не тревожь больше нас,
пребывающих в экуменизме.

Пусть ведет Божий страх
вновь крестившийся мир
к литургии, обедне и мессе,
служит сам Патриарх,
ассистирует клир,
пишет, богобоязненна, пресса.

А когда отзвенит
благовест, на десерт,
чтобы день не прошел слишком пресно,
обещали – велик,
грандиозен – концерт
на эстраде у Лобного Места.

И за двадцать минут
(исполняя обет),
поменяв декорации ловко,
хоровод поведут:
весь бомонд, высший свет,
полусвет, VIP-персоны, тусовка.

Да простит нас Христос
(не простил бы Тальков),
но объявит начало концерта
в черном фраке из роз
расторопный Швыдкой 
(если не тавтология это).

И любовь во Христе
источая, ОМОН
всем доставит и хлеба, и зрелищ;
будут в роли гостей
комиссары ООН
Тохтамыш, Бонапарт и Ходкевич.

Будут Фекла Толстая
и Ксения Стриж,
будет Пенкин и сядет на троне:
Третий Рим поднимает
заметно престиж,
представая Вторым Вавилоном.

Не забывши о ме-
сте (и пост ведь блюдут!),
погрешив лишь смешением стилей,
Нашу «Славься Оте-
чество наше» споют
Ростропович, Лужков, Квантришвили.

И, конечно, на бис
будет вызван стократ
двести лет растлевающий души
дуэлянт, декабрист,
диссидент, демократ
Александр Сергеевич Пушкин.

Вот, печатая шаг,
словно Каменный Гость,
он идет под восторженный вопль;
узнаваемы фрак,
бакенбарды и трость,
но глядит, непривычно, в бинокль.

И, пронзая насквозь
и одежду, и плоть,
взгляд его проникает к нам в души;
и ему удалось
свой имперский народ
разглядеть в его поздней пирушке.

Сей торжественный миг
был расцвечен огнем
фейерверков из тысяч орудий:
он, и вправду, велик,
раз уж вышли вдвоем
на эстраду Медведев и Путин.

Выбрав нужный момент,
и обняв «Наше все»,
скрыть стараясь волненье не сильно,
президентский тандем
объявляет его
кандидатом «Единой России».

Гром оваций, град слез,
миллионы огней –
в этот миг Бог, конечно, был с нами! –
и народ их унес
(а потом уж оне
с непокрытыми шли головами).

                * * *

Утомленный Москвой
я иду по Москве,
погруженной в неоновый свет;
там, вдали, за рекой
небо вспыхнет в огне –
больше не на что, право, смотреть.

Будет день не погож,
все приметы – на дождь,
переждав его где-нибудь в бане,
я возьму колесо
у Андрея Руссо 
и доеду, авось, до Казани.