Второзаконие

«Время любить, и время ненавидеть, время войне, и время миру» Екклезиаст гл. 3, с. 8.

ЗАКОН ПЕРВЫЙ

Для меня долгое время были загадкой два, разделенных почти тремя тысячелетиями, примера беспрецедентной стойкости солдат в неравном бою. Это сражение трехсот спартанцев с двухсоттысячным войском персов в Фермопильском ущелье осенью 480 года до нашей эры и оборона Брестской крепости летом 1941 года эры нашей. Свойственный мне сугубо научный подход, и природная пытливость позволили оба этих вопроса со временем успешно разрешить. Итак, почему царь Леонид и его лучшие бойцы пошли умирать за свободу Афин, на войны с которыми они потратили большую часть своей жизни? Хотели помочь грекам? Да они их ненавидели куда больше, чем неведомых им персов. Боялись, что Ксеркс, захватив Афины, двинется на Спарту? Да только сумасшедший в то время стал бы связываться с ее лучшей в Европе армией. Правильный ответ скрывался в странных законах  супервоенизированного спартанского общества. Права быть похороненными в земле удостаивались в этом городе только воины, погибшие в бою, и женщины, умершие при родах. Леониду было уже пятьдесят лет, по тем временам глубокая старость, и ему вовсе не улыбалась неприятная во всех отношениях перспектива после смерти быть брошенным на съедение зверям. Нужна была война, чтобы умереть достойно, и, о счастье, она началась. Старый царь Лакедемона, так они называли свою землю, собрал таких же, как он ветеранов, искавших подходящий повод для смерти, выступил в абсолютно безнадежный поход, погиб, конечно, но  обессмертил свое и, что приятно, мое имя, во веки веков.
 Ответ на вопрос, почему наши деды стояли насмерть в жарком пекле второй Мировой, я увидел воочию, придя знакомиться со своей группой, сразу после поступления в институт. Ответ звали Эдвин Эдгардович Вибе, и если было у Гитлера сто тысяч, нет, миллион критериев отбора среди своих подданных истинных арийцев, то данный экземпляр им полностью соответствовал. Советское кино десятилетиями вдалбливало в нас образ фашистского оккупанта: голубоглазый и широкогрудый веснушчатый блондин с волосатыми руками, лежащими на цевье автомата, ковыряющий перед выстрелом травинкой между огромными передними зубами и пережевывающий выковырянное тяжелой нижней челюстью. Сколько грима было изведено на хлипких молодых артистов, чтобы добиться хоть некоторого соответствия стандарту?! А Эдвин выглядел так по жизни. Помню, разглядывая его в первый раз, я физически ощутил желание раздобыть автомат и выпустить  во врага всю обойму. Мой пристальный взгляд, видимо, смутил его, но он не отвел глаз, а подошел ко мне и протянул руку: «Эдвин». Честно скажу, я растерялся, шесть миллионов жертв холокоста возопили во мне, возражая против этого рукопожатия, но я отогнал наваждение и подал руку в ответ. Он сжал мою пятерню неожиданно крепко, но без вызова, просто наслаждаясь собственной силой, подержал, словно оценивая, стоит ли со мной дружбу водить, и так же резко отошел. Характер у Эдвина, довольно быстро переименованного в Гудвина, был, естественно, нордическим, выдержанным, с некоторой долей снисходительности и даже юмора по отношению к нам, окружающим. Снисходительность выражалась нарочитым  поигрыванием мускулатурой, медленными жевательными движениями нижней челюсти, а так же внезапными  репликами типа: «Ты жирный, тебе пресс качать надо!» или: «Ты тощий, надо тебе бицепс наращивать!».
 Уже на следующий день после знакомства мы прибыли в колхоз для безвозмездного сбора моркови в пользу государства. Присматривать за плохоуправляемой оравой вчерашних абитуриентов был отправлен авторитетнейший из преподавателей нашего факультета, мастер спорта по альпинизму Майоров В.А.. Не помню точно, забирался ли он на Эверест, но все остальные восьмитысячники к моменту нашего знакомства одолел наверняка. Ранним утром мучимые хроническим бодуном труженики сельского хозяйства ежедневно могли наблюдать следующую картину: посреди привычной осенней российской грязюки в белоснежном адидасовском  костюме и столь  же белых адидасовских кроссовках  делал зарядку знаменитый горовосходитель. Рядом повторял его движения только один студент – Эдвин Вибе, облаченный только в сильно поношенные, вытянутые на коленях еще отцом, треники. При всем уважении к силе и любви к спорту, нагрузки  Гудя строго нормировал, и когда его, как самого здорового отправили грузить мешки в вагоны, ежевечерне громко возмущался по поводу своего назначения, но утром неизменно выходил с преподом на зарядку. Через неделю у меня случился день рождения. Родители привезли всякой вкуснятины и  три огромных арбуза. В дополнение к закуске стали скидываться на пойло. В результате на собранные пятью человеками одиннадцать рублей было закуплено вино  «Плодово – выгодное» по цене один рубль пять копеек за бутылку 0,7 литра в количестве, легко сосчитать, десять штук. Утром отряд заметил потерю пяти бойцов, и Майоров лично пришел справиться о нашем состоянии. Состояние было, что называется «в гроб краше кладут», бутилированная сивуха, напитавшись  нитратами из арбузов, убила все живое в наших желудках и кишечниках на три дня полета пищи. «В соседней деревне уже четыре случая дезинтерии», - веско добавила отвечавшая за наше здоровье студентка мединститута: «здесь все симптомы налицо, надо вызывать скорую помощь!».
В райцентровской больничке, куда  нас доставил часа через четыре, давно жаждавший отдохновения на автомобильном кладбище  УАЗик, гастроэнтерологического отделения, как назло, не было, зато был туберкулезный диспансер, располагавшийся в живописном бору почти в самом центре поселка. Больных в нем было мало, и местные доктора не придумали ничего лучше, как полностью высвободить один из бараков для временной госпитализации «дизентерийных» студентов. Местные старожилы, десяток изможденных мужчин и женщин неопределенного возраста, поголовно выбрались на божий свет, чтобы не пропустить такого эпохального зрелища, как наш приезд. Они курили «Приму», галдели и кашляли вразнобой. Вместо повязок на лицо, которые могли бы,вероятно, защитить нас от палочки Коха, главный врач дал мудрый совет: « Сидите в своем бараке, по территории не шарахайтесь, тогда и тубик не страшен!». Мы поспешили им воспользоваться. Продолжительность карантина по дизентерии – двадцать один день. Нам улыбалась перспектива провести их безвылазно в бараке, но тут меня осенило: «У одного из моих одноклассников мама – главный пульмонолог области. Нужно до нее дозвониться  и местным эскулапам не сдобровать». Единственный телефон в округе стоял на столе у главврача, это сильно усложняло дело. Можно было, конечно, добежать до переговорного пункта, но все деньги были честно пропиты еще вчера, а бесплатной связи не существовало даже в Советском Союзе. Главврач, экономя больничные средства, отгонял нас от телефона, как мух поганых, но вечером он ушел, а дежурного врача удалось раскрутить на один звонок в город. Последствия моего звонка стали видны уже утром. Главврач собрал всех подчиненных на линейку и, приоткрыв дверь, чтобы мы могли подслушивать, приказал запереть всех больных с открытой формой туберкулеза, и до окончания карантина не выпускать на улицу.  Наш барак он велел перемыть с хлоркой, потому что «это не просто засранцы, а наши дети, и они должны уехать домой живыми и здоровыми». Теперь промежутки между веселыми походами в туалет, для подтверждения диагноза, можно было коротать, греясь на солнышке возле барака. После обеда привезли уже упоминавшихся четверых заболевших с механического факультета, трех парней и девушку.  Девушку звали Маша.  Была она какая – то совершенно никакая, маленькая, худенькая, перепуганная, да и болела, в отличие от нас, совершенно реально, короче ничьего воображения она не взволновала. Вечером снова приехала скорая и привезла пополнение, всего одного человека – Эдвина Эдгардовича Вибе. Ужасно самодовольный вид его говорил: « Что? Думали вы самые умные? Нет, самый умный чел прибыл сюда только что!».
- Гудя, ты как здесь? Ты же с грузчиками питался, а не в общей столовке. Где ж ты заразиться исхитрился?
Эдвин поводил туда – сюда громадной нижней челюстью и неожиданно тонко  хихикнул.
- Я подумал, что если так работать целый месяц, спину сорву наверняка. Пришлось устроить целый спектакль, но после вас начальство из перестраховки готово хоть всех сюда отправить.
Надо отметить, что толчок в нашем инфекционном отделении был один одинешенек, и гендерные различия среди пользователей были ему по барабану.  Кто - либо  из десяти имевшихся в наличии мужиков общался с ним практически постоянно. Скромная девочка Маша стеснялась даже близко подойти к вечно  ржущей и матерящейся очереди у заветной двери. На помощь даме поспешил благородный рыцарь, Гудя. Он занимал на нее очередь в столовую и в туалет, уступал место во время ежевечерних  посиделок на завалинке, и хотя уже через два дня женская колония в нашем отделении утроилась, продолжал, со свойственным ему тактом, нести возложенные на себя обязанности. Когда занятая Гудей очередь подходила, он орал: «Маша!» так, что стекла вибрировали во всем бараке. Дама от такого внимания то белела, то розовела, но отказываться не собиралась, а по нервной реакции кавалера на наши скабрезные шутки стало ясно, что и самого Гудю посетило большое не детское чувство. Так прошел весь трехнедельный карантин. Вместо того, чтобы добывать морковь с грязных, раскисших от непрерывных дождей, полей, мы лежали в тепле и уюте, в приятной компании сверстников и сверстниц, холя и лелея любые симптомы своей малопопулярной болезни. Гудя, окрыленный женским вниманием, задирал огромный подбородок чуть не до уровня лба. Позже эту его стойку подсмотрит и скопирует Цой, а пока она смешила только нас, недостойных.
Шли последние, самые маразматические годы застоя, когда мужские поцелуи на съездах и заседаниях всевозможных президиумов, прочно оккупировали телевизионный прайм – тайм. Звон наград на грудях наших лидеров возвещал об их приходе задолго до появления владельца. У нас в институте, на наше счастье, даже не знаю, кому за это спасибо сказать, время ушло далеко вперед. Мы смотрели в институтском доме культуры концерты ДДТ, Зоопарка, Машины времени. Здесь начинали свой творческий путь и Пантыкин, и братья Самойловы. Каждый день в ДК показывали иностранные кинофильмы, откуда их только брали? Как – то раз вместо пары теоретической механики я пошел на фильм с манящим названием «Атлантида». Кино было просто отвратительным, по окончании сеанса я рассерженно брел в направлении родного факультета, как мне навстречу попались Гудя и Маша.
- Ты чего пару прогулял? Препод сказал, что на зачете припомнит нам все проделки.
- Да, киношка в ДК классная идет. Не смог устоять.
- Реально достойная?
- Отвечаю!
- Ну, спасибо, брат.
Они переглянулись и понеслись в кассу, чтобы успеть на следующий сеанс. Настроение мое радикально улучшилось, невзирая но то, что я прекрасно представлял, что завтра со мной сделает Гудя. А он не сделал ничего, он вообще никакого внимания на меня не обращал. Меня терзало любопытство, и я сам подошел к нему.
- Ну как? Понравилась картина?
Гудя хмыкнул и пробасил мне в ухо:
- Понятия не имею! Я билеты на последний ряд купил, мы и процеловались весь сеанс.
Мы рассмеялись оба, не знаю над чем смеялся он, а я представил, как Гудина огромная челюсть захватывает Машину верхнюю губу и начинает засасывать ее. Тьфу, привидится же такое. Кстати, по части прогулов равных Гуде просто не было. Он каждый день ездил на учебу из соседнего городка и безбожно опаздывал, впрочем, все преподы об этом знали и прощали, но, кроме того, наш герой мог встать посреди лекции, сказать, что он устал слушать такую неинтересную  чепуху и выйти из класса. Понятно, что на экзаменах ему вспоминали все его штучки, и ничего кроме троек он никогда не видал. Исключением была военная кафедра. Опоздания наш майор пресек просто, он предупредил, что после третьего за семестр опоздания пишет в ректорат направление на отчисление из института. И опоздания прекратились, даже на построение за полчаса до начала занятий. Наш любимый майор Даниленко был преподавателем по тактике, и предпочитал проводить свои уроки в ближайшем лесу, километрах в пяти от здания кафедры. Мы шли туда с автоматами за спиной, распевая разные милитаристские песни, а ребята с механического факультета, шедшие по другой стороне улицы, делали все,  то же самое, но в противогазах. Прохожие шарахались, майоры были в полном восторге. Когда первый раз распределяли оружие, все старались быстрее ухватить автомат, чтобы не попасть в пулеметчики. Вес пулемета в три раза больше. Гудя взял пулемет, взвесил на руке, хмыкнул и закинул его на плечо. Самому щуплому из всей группы Лехе Гомоляко выдали сумку с лентами. Так они парой и ходили, не парой, а пулеметным расчетом. По приходу в лес, Гудя перевешивал свой пулемет из – за спины на живот, и, положив руки на цевье и ствол, расхаживал вокруг нас широким шагом, как лагерный охранник. Однажды, во время такого обхода, мой приятель Анатоль, мужчина очень спокойный и рассудительный, спросил меня, не вынимая торчавшую изо рта травинку:
-Тебе никогда не хочется убить Гудю?
-Регулярно и неодолимо.
-Значит, пепел Клааса стучит и в твое сердце, - задумчиво пробормотал он и резко выплюнул травинку.
Майор наш на подобные сантименты не разменивался, Гудино рвение всячески поддерживал и привечал, ведь только Рыжий зимой передвигался по парку по – пластунски, а потом бросался в атаку с перекошенным лицом и криком: «Мать вашу так!», поливая ряды условного противника длинными очередями условных пуль. Остальные в это время лежали в сугробе условно убитые, стараясь как можно меньше намокнуть.
Еще один повод прогуливать Гудя почерпнул из фильма «Берегись автомобиля», только в отличие от Юрия Деточкина не ставил преподов перед фактом своего отсутствия, вызванного преждевременной утратой любимой семиюродной тети, а предупреждал заранее и следил за реакцией. Большинство  учителей были даже рады остаться на пару дней без такого образцового студента, как Эдвин, но некоторые просили показать телеграмму, извещающую о смерти, и номер не проходил. Другой человек напряг бы мозг и придумал себе другую отмазку, только не Рыжий. Скорость вымирания семьи Вибе росла с каждым годом, и к концу учебы сообщения Гуди о смерти очередного родственника ничего, кроме гомерического хохота, у преподов не вызывали. От попыток объяснить, что хоронить живых – плохая примета, он неизменно отмахивался: «Моя родня такая здоровая, что подобной ерундой ее не проймешь!», и хрипло смеялся, думая, что классно шутит.

ЗАКОН ВТОРОЙ

Древние германцы, еще не знавшие, впрочем, что они германцы, появились на территории между Дунаем и Рейном в первом веке до нашей эры.  Часть пришла с севера, с полуострова Ютландия, часть из восточной Европы. Возможно, они рассчитывали захватить богатую Галлию, раскинувшуюся на запад от Рейна, но получили достойный отпор. Пришлось им остаться в восточных лесах. Довольно скоро римские легионы во главе с Гаем Юлием  вторглись в Галлию и после жестокой кровопролитной войны захватили ее. На берегу Рейна завоеватели не остановились, а продвинулись вглубь германских лесов километров на сто, разгромив по дороге разрозненные отряды херусков и свевов. Дальше на восток будущий пожизненный диктатор не пошел, у него, как известно, были дела в Риме поважнее. Туда он и направился, а вместе с ним маленький сын вождя херусков, Герман. Это была обычная римская практика, привезти в столицу республики молодых варварских вождей, показать им разницу в уровне жизни и культуры, дать латинское образование, а потом отправить воевать с бывшими соплеменниками. Пока великий Цезарь увлеченно реформировал республику, парень вырос, заслужил в боях римское гражданство, звание всадника, и когда в начале первого века Октавиан собрался расширить пределы империи, Арминий, так теперь его звали, был направлен в места, где прошло его детство. Наместником Рима на восточном берегу Рейна был старый вояка Публий Квинтилий Вар. Получив в свое распоряжение три легиона пехоты и три алы конницы, он был готов немедленно броситься в атаку. С большим трудом удавалось Арминию сдерживать боевой пыл своего начальника, мотивируя задержки различными подготовительными проблемами. А проблем  у него был действительно полон рот. Объезжая окрестные деревни для заготовки продовольствия, он организовывал армию, способную противостоять римлянам. Хотя многие из вождей кланов, высказывали сомнения, можно ли доверять этому полу - римлянину, все понимали, что пришло время выбирать между молчаливым рабством и сопротивлением. Херуски решили умереть на поле брани. В начале лета девятого года нашей эры, двадцать тысяч римских солдат вошли в тевтотургский лес, чтобы остаться там навсегда. Герман – Арминий и его варварское войско нанесло  великому Риму неслыханное доселе поражение, а херуски, саксы, англы, маркоманы стали германцами.

Через тысячу семьсот пятьдесят лет русская императрица Екатерина вторая, в прошлом германская принцесса, издала манифест «О позволении иностранцам селиться в России». Волна нищих немецких колонистов хлынула на просторы бескрайних российских полей. Среди них были и Гудины предки. Переселенцы из Германии, Голландии, Дании превратили пустынные  заволжские степи в главную житницу России. Так и жили они сотни лет одной судьбой с русскими, но пришла Великая Отечественная война, и они превратились в потенциальных врагов. Изобретательные сталинские палачи придумали для них особую форму заключения – трудовые лагеря. Их создали в Казахстане и на северном Урале, и хотя колючей проволокой не обтягивали, покинуть их было невозможно, потому что паспорта всех трудармейцев лежали в сейфе начальника лагеря. Так закончился путь немцев на восток, а в 1991 – ом  начался обратный путь на запад. Сотни тысяч людей бежали от российских проблем на родину предков, не зная ни языка, ни порядков той страны, куда держали путь. Убыл и Эдвин Вибе с женой Машей и маленькой дочуркой.  Они получили двухкомнатную квартиру в «общежитии»  в маленьком городке Падерборн, неподалеку от Дортмунда. Гудя устроился на фабрику фирмы  «Осрам», производившую лампочки, водителем электрокара, жена в дом престарелых нянечкой. Я не случайно взял слово общежитие в кавычки, немецкий «вонунг» похож на наше общежитие не более, чем коттедж на собачью конуру. Нормальный дом с нормальными квартирами, за которые даже платить не надо.  Через два года после его отъезда мы с соседом Юриком приехали в Германию, купить ему подержанный, но хороший автомобиль за скромные деньги, и я не мог на обратном пути не навестить Эдвина. Когда Рыжий  увидел меня, выходящего из остановившейся возле его дома машины, вид у него был такой, будто перед ним возникло привидение. «Ты откуда?», - это было все, что он смог из себя выдавить. Он удрал из «совка», начал здесь новую жизнь с чистого листа и совершенно не ожидал таких явлений из прошлого, не допускал даже их возможности. «Примешь, хозяин?», - несколько растерялся от такого приема я. «Конечно, проходите», - он хлопнул меня по руке, проверяя не бестелесный ли я дух, и наконец , убедившись в моей полной материальности, обнял крепко по мужски. «Марья, ты глянь, кто к нам приехал!».  Выйдя из подъезда и увидев меня, все такая же маленькая и худенькая, но очень постаревшая Маша запричитала радостно и бросилась обратно в дом собирать на стол.  «Ты б хоть предупредил, мы бы подготовились», басил довольный  Гудя после третьей рюмки водки с продвинутым названием «Ельцын». Стол ломился от всевозможных солений и варений исполненных по советской привычке хозяйственной Машей. Поднял уже бутылку, чтобы налить по четвертой, но рука вдруг замерла в воздухе.
- Ты, небось ждешь, что я тебе скажу, как я скучаю по России, что мне березки ночами снятся? Хрен ты угадал, сплю я крепко, и ностальгии не испытываю. Я одного понять не могу, зачем нас сюда зазвали, приняли, а потом тычут в морду, что мы - русское быдло и место наше возле параши?
Бутылка посетила все расставленные на столе рюмки, мы чокнулись и выпили.
- Тут такая дифференциация общества, представить не можешь. Круче всех немцы из бывшей ФРГ – «весси»,  западные то есть, потом бедные родственники «осси» из бывшей ГДР, пониже турки, те уже лет пятьдесят тут тусуются, еще ниже братья – славяне, поляки и югославы, потом уже мы – русские, люди третьего сорта, а ниже нас только африканцы. Соответственно весси по офисам сидят, осси на производстве руководители низшего звена, мы с поляками – работяги, черные, те или дворники или грузчики, ну а турки, что дома, что здесь по лавкам, всякую хрень продают. Чтобы на госслужбу попасть учатся лет до тридцати пяти, лет десять занимаются карьерой, потом вспоминают, размножаться ведь надо. Видал сколько даунят по улицам ходит? Это все результат поздних родов.
- А не результат ли это того, что их не прячут по домам, как у нас, а принимают за людей?
Бутылка быстро закончилась, хозяйка подала следующую, на этот раз это был «Калашников» с автоматом на этикетке.
- Они говорят, что мы плохо знаем немецкий, а где нам его учить? Ну, отходили мы полгода на шпрахи, так обязательные курсы называются, а дальше. У дочки в классе ни одного немца, понятно, что все кучкуются со своими.  Так  в  школе хоть уроки на немецком ведут, а мои напарники на складе  русский, да поляк, а начальник  - серб. Говорим на невероятной смеси славянских языков назло  руководящей немчуре.
Я вышел на улицу  покурить. Здесь я, наконец, позволил себе приступ гомерического смеха. Сколько надо было проехать и испытать Гуде, чтобы отбросить свои нордические замашки и стать посконным русаком. Пьянка продолжалась еще довольно долго, а когда водка закончилась, хозяин гордо припер из подвала  бутылку ликера  «Амаретто». Последовавший отказ пить это потряс Эдвина не меньше, чем само наше появление. И, как ни пытались мы в два голоса объяснить ему, что жидкость сию в России теперь потребляют только убитые алкаши, так до конца и не поверил, обозвал нас паршивыми интеллигентами и ушел спать, рабочий день с шести утра. Утром мы поехали по магазинам и по русской безалаберности наделали себе проблем. Точнее оставили машину на стоянке с включенным ближним светом, а когда вернулись, она не завелась, сел аккумулятор. Погоревав слегка, пошли в общагу пешком. Рыжий вернулся с работы в начале третьего и тут же  столкнулся с вопросом: «У тебя трос есть?». Трос нашли только в соседнем вонунге с огромным трудом, закинули в багажник Гудиного Опеля и прибыли к месту, где приземлилась наша ласточка. Вникнув в предложенный план, он веско сказал: «Нет, здесь машину буксировать нельзя, нужно вызвать ремонтную бригаду», - и натолкнувшись на наши непонимающие взгляды, повторил: «здесь так не принято, нужно вызвать ремонтную бригаду». Я спорить не стал, забрал у него ключи от машины, подогнал ее вплотную к нашей и связал их тросом, проделав все эти операции, обратил внимание на Гудю, взиравшего на мои манипуляции со все возраставшей тоской.
- Протащишь нас немного, как только машина заведется, мигну фарами.
Рыжий понял, что сопротивление бесполезно, и побрел за руль своего автомобиля, как на Голгофу. С перепугу он выехал на улицу с односторонним движением, причем, против шерсти. Немцы, люди дисциплинированные, если человеку надо проехать именно так, они пропускают беспрекословно. Когда мы доехали до общаги, и Эдя выпал из - за руля, он был абсолютно мокрым от испарины. Хорошо, что мы успели затариться антидепрессантами, и второй день пьянки прошел столь же насыщенно, как и первый, тем более, что  завтра ожидался выходной, и никто никуда не спешил.  Утром мучения хозяев продолжились. По субботам народ едет в гипермаркет, закупать продукты. В багажник грузятся ящики с пустыми бутылками из под молока, соков, водки, чтобы обменять их на полные и не платить за тару. Гипермаркет оказался огромным ангаром посреди леса на середине пути до соседнего райцентра. На стоянке два часа можно находиться бесплатно, поэтому для удобства охранников на лобовом стекле каждой машины имеются бумажные часики, на которых выставляется время прибытия. Увидев на наших часах цифру одиннадцать, Маша поправила: «Сейчас девять». Я попытался пояснить, что за два часа нам не управиться, поэтому я и выставил прибор на два часа вперед. В ответ снова услышал: «Здесь так не принято!». Зачем мы подались в продуктовый магазин? Чтобы, пока хозяева затариваются, проверить рассказ Задорнова, о том, что в «их» магазинах кассиры не смотрят, что и сколько лежит  у тебя в пакете, лишь бы на нем чек был. Местом эксперимента был избран овощной отдел, где стояли большие весы с нарисованными на кнопках овощами и фруктами. Набрал, к примеру, в пакет яблок, кладешь на весы, нажимаешь кнопку с яблоком, и выехавший из весов чек лепишь на пакет, все. Сейчас и у нас в наиболее продвинутых магазинах есть такие, а двадцать лет назад,  такого и представить было невозможно. Быстрые маркетинговые исследования показали, что самый дорогой фрукт – клубника, самый дешевый – банан. Когда мы набив пакеты крупной красной ягодой, прилепили чеки с банановой ценой, подскочил Гудя и прошипел: «Вас арестуют, а я скажу, что мы не знакомы». Впрочем, нас это не остановило. Все то время пока мы проходили кассу, он стоял, как суслик возле норы, напряженно глядя нам в спины. Кассирша не только без проблем оформила покупки, но и вежливо показала, где можно купленную ягоду помыть. Мы спокойно курили неподалеку от входа в магазин, когда оттуда бешеным носорогом вылетел Эдвин. Глаза его метали молнии, ноздри хищно раздувались, подбородок ходил то вправо, то влево. Не добежав шагов десяти до нас, он начал орать, разбрасывая слюну:
- Что вы вытворяете? Почему вы все время нарушаете? Случись что, мне вас не выручить, я тут никто! Вы уедете, и с вас взятки гладки, а мне тут жить! Здесь не принято так себя вести! Вернетесь домой, и резвитесь, как угодно!».
Он кричал еще много и долго, а я подумал, что пообвыкнется и приживется Гудя здесь, раз принимает то, что у них принято за аксиому, не требуя доказательств, Единственное, что связывает его с Россией, это язык, который его дочка подзабудет лет через двадцать, а внуки, скорее всего, вообще не узнают или будут учить, как иностранный. Такова доля первого поколения эмигрантов, быть между, застрять посередине между странами и культурами, унавозив собою почву для следующих поколений. В конце концов, не сегодня он сделал свой выбор, так чего я от него хочу? На следующее утро мы уезжали. Впереди было четыре с половиной тысячи километров дорог, границ и приключений. Мы обнялись сначала с Машей, потом с Эдвином, постояли немного в руке рука, потом я сел за руль и «по газам». Я еще не раз бывал в Германии, но никогда не проведывал больше семью Вибе. Спросите, почему? Им не нужны фантомы прошлого, они четко и упорно движутся вперед, вернее назад к своей изначальной немецкой сущности – делать все правильно, так, как принято!
Ну вот, хотел написать о русской жизни конца двадцатого века, а получилась книга об эмигрантах. И это не удивительно. Никогда страну не покидало такое количество людей, как в девяностых годах, причем бежала самая умная и умелая часть общества. При малейшей возможности, не важно, куда, часто нелегально, ибо бежали не куда, а откуда! Не дай бог снова повториться этой вакханалии, но как же весело и интересно было тогда жить, ведь это было время нашей молодости!