Критика философии Герцена

(1) Философия Герцена - это сплошной поток нечистот. Вот характерная цитата из «Былого и думы», подтверждающая данное мнение.
«И когда чистая мысль (т.е. мысль Герцена, потому что она не может быть нечистой по определению - С.С.) вне вида берегов (т.е. каких-либо предпосылок - С.С.) начинает сокрушать «авторитеты» и «священные начала» (т.е. в первую очередь, самодержавие и религию, утверждающую власть царя, как помазанника Божьего - С.С.), которые мы принимаем без рассуждения (он за нас так решил - С.С.) и мы видим, как она (т.е. эта пресловутая «чистая» мысль - С.С.), овладевая лучшими умами (т.е. умами демократической интеллигенции постреформенной России 60-х годов - С.С.), влечет всех нас стремительно в пропасть, мы, вместо того, чтобы продолжить движение. (т.е. храбро ускорять свое головокружительное падение в бездну- С.С.), пугаемся и даем задний ход». По сути, Герцен призывает нас здесь к самоубийству.
Здесь применяется типичный демагогический прием, когда в конце рассуждения в слова вкладывается иной смысл, нежели придавался им в начале, на основании чего впоследствии строятся ложные выводы.
Начнем по порядку. Под «чистой» мыслью (которая, заметим в скобках, есть действительно инструмент познания) в данном рассуждении подразумеваются утопические, революционные идеи, чье содержание целиком и полностью исчерпываются разрушением всего старого мира через мировую революцию, топящую народы в крови (вот почему он так приветствует всяческое кровопролитие, войны - «террор величественен своей неотвратимостью», - ибо через них кратчайший путь к революции, и чем масштабней войны, тем всеохватней революция).
Природа идей разрушения - бесовская, ибо дьявол - царь хаоса. Вместе с ним революционные идеи носились в воздухе, нашептанные части радикальной молодежи, смутно увлекавшейся ими (часто ненадолго) - следствие бездуховности и скуки их жизни, протекавшей в России. Этим рассуждением Герцен делает упрек той ее части, которая недостаточно рьяно и последовательно, - опять же по мнению Герцена, - служила сатане.
Так вот революционные идеи никак нельзя назвать «чистой мыслью вне вида берегов», хотя бы потому, что люди, их породившие, исходили из предпосылки отрицания существования Бога, как творца Вселенной, утверждая, что материя первична, что дух есть свойство высокоорганизованной материи, никак и ничем, кроме личной ненависти к Богу, этот постулат не обосновывая. Это при том, что Бог не сделал им ничего дурного, наградив того же Герцена и властью, и деньгами, и положением в обществе, хотя все это имело для него как раз негативные последствия, воспитав в нем гордость и честолюбие поистине Вселенских масштабов.
Называя чистой мыслью (т.е. то, что по идее должно вести нас к прогрессу и процветанию) вещи, которые на самом деле несут смерть и разрушение, Герцен под вывеской продолжения борьбы за чистые идеалы призывает нас, по сути, к самоубийству. Понимал ли он сам то, что в действительности скрывалось за этими призывами? Навряд ли. Герцен раскрыл объятья обуявшему его бесу революции, а одержимые уже не в состоянии отдавать себе отчет в своих действиях, ибо они - слуги дьявола, который послал их в этот мир сеять разрушения и смерть.
Есть вещи, по которым, как по лакмусовым бумажкам, можно судить о человеке - чтобы он ни говорил о царстве труда и машин, невиданном равенстве и небывалой справедливости (как будто можно переделать природу людей одним лишь политическим переустройством). Эти вещи - то, что заставляет трепетать его ноздри, что у него внутри, что созвучно его душе. Если он ждет войны, призывает ее и вожделеет, видя в ней единственный рычаг переустройства мира - этот человек слуга сатаны и все, к чему он призывает есть дьявольские уловки, т.е. средства обмана.
(2) Герцена, как и декабристов (и в этом еще один парадокс) Российской жизни к идеям революции привели, как это ни странно, власть и богатство. Столь высокое, привилегированное положение большинства из них родило вместо благодарности Создателю чудовищное самомнение и спесь. Почему так произошло - это личная трагедия каждого (ибо отвратиться от Бога есть самое страшное, что может быть для человека), видимо, Российская жизнь дала какую-то трещину, что то, к чему они пришли было в какой-то степени закономерно.
Бунтовать было модно. Это, как бы сейчас сказали, «цепляло» тогдашнюю молодежь, в упор не видящую величие и значимость России в судьбах мира. Молодежь предпочитала игры в равенство и братство - созидательному труду на ниве Отечества. Подготовка восстания была формой борьбы со скукою. Ну не знали они решительно чем заняться, нахватавшись верхов европейской образованности и имея родовые гнезда и тысячи рабов, которых они мечтали сделать счастливыми, не имея за плечами ничего, кроме фантастического снобизма и чисто русской спеси. Это было интересно. Опасность, нелегальность положения придавали недостающую остроту ощущениям от речей, произносимых в тайных кружках декабристов. «Вы - Богоизбранные, призванные повернуть колесо мировой истории вспять. Вы - апостолы новой веры, те кто даст России новую жизнь». У кого не закружится голова? И жизнь до селе пресная и скучная (главный бич высших сословий России - сплин от избытка свободного времени) обретала необходимую струю, делающую ее созвучной жизни героев Байрона и Вальтера Скотта. Нужно ли говорить, что за этими приманками сатаны для них таились виселица, тюрьма и ссылка? И дело здесь не в жестокости царя а в гордыне - этой струне, на которой всегда столь искусно играет дьявол, чарующий своей музыкой души перед тем, как увлечь их в преисподнюю.
За что погибли декабристы? За будущее счастье человечества? Нет, за жгучие, упоительные минуты своей кажущейся значимости. Сознавая смертельную опасность, - все же, продолжать играть с жизнью в Русскую рулетку. Декабристов можно уподобить наркоманам, заигрывающим с жизнью, прозревающих в себе, как им кажется, небывалые глубины, плата за которые - смерть. «Счастье человечества» - это еще одна вывеска, под сенью которой дьявол пожал богатейшую жатву в лице многих поколений Российских революционеров.
Проповедовать в кругах декабристов идеи самодержавия означало прослыть сумасшедшим, получить ярлык сермяжного Иванушки - дурачка. Вообще, потом, заметим в скобках, этот прием - наклеивание ярлычков - очень широко применялся большевиками. Сначала они ставили на человека или на целое сословие клеймо, а потом подводили под него компанию борьбы.
К чему же пришла Россия, если декабристы, восставшие на царя, считались цветом нации? Но мы отвлеклись в сторону.
(3) Когда, имея в груди адскую гордыню, мы не можем отблагодарить кого-то со сторицей (а на равных Бога нельзя отблагодарить, единственно возможная для человека благодарность - это смирение и молитва), мы начинаем его ненавидеть. Герцен начал бунтовать против Царя, промыкавшись 20 лет за границей, потеряв там и Родину, и друзей, и семью, единственно из гордости и не из чего другого. Ему было невыносимо, что над его властью есть еще более могущественный властитель - Царь - Наместник Бога на земле. Против них обоих (Царя и Бога) в Герцене восстало все, и чтобы не принимать эту мысль, что он - носитель революционных идей - не главный вершитель судеб мира, он пошел на любые жертвы, которые поставил ни во что перед своим честолюбием, назвав это борьбой за свободу народа, но народа абстрактного (лишнее доказательство утопичности его мировоззрения), не имеющего конкретного лица, ибо к конкретным-то лицам он относился в лучшем случае с иронией. Такое отношение сформировалось у него на фоне отсутствия какой бы то ни было реальной деятельности на благо этого народа, о котором он столь пекся, - ведь нельзя же в самом деле назвать реальным делом изучение «Науки логики» и «Философии религии» Гегеля, о котором он то и дело вспоминает, как о главном деле своей жизни, воспитавшем в нем боевой дух непримиримого (с царем, а в перспективе - и с Богом) бойца. Возмужание духом на бумажных полях Гегелевских сочинений - бумажное возмужание, которое могли себе позволить только очень богатые люди, ведь нужны время и деньги на изучение, а главное - на проведение революционных идей в жизнь. Забавно, что в борьбе за идеальное общество, где денег быть не должно, Герцен пишет про свои родовые капиталы, как про самое верное и надежное оружие революционера. Ведь деньги нужны на борьбу, а заодно - и на более-менее комфортное поддержание  своего бренного тела. Это напоминает уверения пьяницы: что опохмелиться ему нужно для того, чтобы лучше бороться с пьянством.
Кстати, наследственные капиталы Герцена (которых он сам никогда бы не заработал), всегда были предметом зависти его товарищей по борьбе, влачивших со своими семьями нищенское существование в эмиграции, не имея возможности вернуться на Родину, где их, как бунтовщиков, немедленно повесили бы их правительства. Т.е. получалось, что Герцен борется за одну с ними идею, не терпя при этом тягот самой борьбы, т.е. борется как бы играючи. Это и была для него, в сущности, игра (вспомним клятву, данную в 13 лет на Воробьевых горах), игра, переросшая со временем в манию величия.
«...Когда я думаю о том, как мы двое теперь, под пятьдесят лет стоим за первым станком русского вольного слова, мне кажется, что наше ребячье Грютли на Воробьевых горах было не тридцать три года назад, а много - три!
...Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около...и нет нам больше дороги на Родину...(что такое родина перед перспективой почувствовать себя вровень с Богом? - С.С.)... одна мечта 2-х мальчиков - одного 13-ти лет, другого 14-ти уцелела!» («Былое и думы» Т.1.)
В 50 те же идеалы, что и в 13. За 35 лет ничего не изменилось. Болезнь, подхваченная в 13 к 50-ти могла только развиться, перерасти в хронический недуг.

***

(1) Поскольку Бога нет - его упразднили последние «достижения» философской мысли, нет и души и человека можно  уподобить механическому хитросплетению жил, костей и кровеносных сосудов, так сказать, биологических «колес» и «шестеренок» (мысль, поднятая на щит «материалистами», признающими, что материя первична и разум есть свойство «высокоорганизованной» материи). А раз души нет и человек есть суть объекта «высокоорганизованной» материи, которой почему-то пришло в голову спонтанно саморазвиться, то и усовершенствовать природу человека, который мог бы составить с себе подобными «идеальное» общество - «общество будущего», - можно чисто механическим, одним «справедливым» социальным устройством, где нет индивидуальных интересов (индивидуалистов такое «справедливое» общество уничтожает), но все подчинено единой цели - строительству утопической идеи. Не нужно спасения каждой души, которому учит церковь, но массовое единовременное преобразование всего рода человеческого через Мировую революцию. Герцен одним из первых посвятил этой новой религии всю свою жизнь.
«Утратив веру в слова и знамена, в канонизированное человечество и единую спасающую церковь западной цивилизации, я верил в несколько человек, верил в себя. ...С этим fava da me (ставкой на самого себя - фр) моя лодка должна была разбиться о подводные камни, и разбилась. Правда, я уцелел, но без всего». ( «Былое и думы» III т.)
Характерно, что Герцен во всех патетических местах, при выражении сильных чувств, не задумываясь, использует церковную лексику, но вкладывает, при этом, в нее свое революционное содержание. Не даром сказано, что дьявол - это обезьяна Бога.
(2) Герцен пишет в своих письмах, что современных мир, подобно языческой античности, обречен, ничем не мотивируя сей постулат, кроме как построениями вышеозначенной философской концепции. При этом, он буквально несколькими строками выше признает, что на одной философии и изящной словесности нельзя переустроить мир - чисто демагогический прием, прикрывающий несостоятельность самой теории, из которой Герцен и ему подобные исходили, собираясь этот мир переустраивать.
«Я совершенно согласен с вами, что литература, как осенние цветы, является во всем блеске перед смертью государств (на самом деле, его оппонент  писал, что философия и изящная словесность не в состоянии обновить общества - С.С.)
...Древний мир вовсе не надобно было спасать, он дожил свой век, и новый мир шел ему на смену. Европа совершенно в том же положении; литература и философия не сохранят дряхлых форм, а толкнут их в могилу, разобьют их, освободят от них.
Новый мир - точно так же приближается, как тогда (этот фундаментальный факт он выводит из таких смехотворных предпосылок, как писания Прудона, А. Смитта и  иже с ними, которые, по его выражению, столкнут мир в могилу. Но где же тут обновление? - С.С.).
... все доселе явившиеся учения и школы социалистов, от С. Симона до Прудона, который представляет одно отрицание, - бедны, это первый лепет, это чтение по складам, это терапевты и ессениане древнего востока. Но кто же не видит, не чует сердцем (сердце Герцена гложет дьявол - С.С.) огромного содержания, (т.е. будущее общество централизованного распределения материальных благо - С.С.), просвечивающего через односторонние попытки, или кто же казнит детей (т.е. первых террористов-революционеров- С.С.) за то, что  у них трудно режутся зубы или выходят вкось?
Тоска (характерное состояние души, отвергшей Божью поддержку - С.С.) современной жизни - тоска сумерек, тоска перехода, предчувствия. Звери беспокоятся перед землетрясением.»
Характерно, что новый мир пришел на смену античному через установление Христианства, преобразившего древнюю цивилизацию. Герцен же видит установление своего нового мира через отрицание Христианства, т.е. призывает антихриста. Вспомним, что он сам признает, что школы первых социалистов - одно отрицание. Что же он утверждает в своем новом мире? Ответ читаем в том же письме.
«Наука, одна наука может теперь... дать им (массам - С.С.) кусок хлеба и кров. Не пропагандой, а химией, а механикой, технологией, железными дорогами она может поправить мозг, который веками сжимали (всем устоем отношений, царящих в мире, которое породило Христианство - С.С.) физически и нравственно».2
Ответ, казалось бы, ясен. Но если оставить в стороне общие места о науке и технологии, то останется одно только голос Я, жалкий червячок, скорчившийся на дне души, кричащий о своем главенстве над судьбами Вселенной. Ведь низвергая старый мир, он утверждает свое Я, себя, как жреца главной идеи, ниспровергающей Божественный миропорядок и устанавливающий власть машин.
Во все века звучит на разные голоса один и тот же рефрен: мир - это я. И на все эти голоса скандирует один и тот же актер, мечтающий уволочь род людской за собой в преисподнюю.  Имя ему - сатана.
3. Конечно, этот мир, погруженный во власть греха, обречен, но он обречен идти совсем не туда, куда ты ему, голубчик, пророчишь. Он пойдет не в царство машин и пара, переродившись через кровь поколений, брошенных в жерло Мировой Революции, но разделившись в себе, - двумя различными путями: доброе семя взойдет в Небесный Храм Нового Иерусалима, злое же - в вечный мрак и холод, в постоянно стоящий стон и зубовный скрежет, и тот, кто пытается насаждать на земле утопию, гораздо ближе ко 2-му, нежели к 1-му.
Быть может, в Герцене погиб хороший писатель - места, не связанные с его философскими построениями, собственно, и составляют художественную ценность «Былого и дум», в то время, как его философия не выдерживает никакой критики, но и писательский талант он поставил ни во что, швырнув его в пасть бесу борьбы, забирающему у человека все, уж коли тот подвязался в служении ему.
 В конце концов, навязывание миру своего суконно-посконного «материализма» - не более, чем средство, закрывающее глаза на свою бесцельно прожитую жизнь.
______________
 «Былое и думы», III т., ч.7, гл.6
2 «Былое и думы», III т., ч.7, гл.6


Рецензии