Генерал-майор Шерабурко

ГЕНЕРАЛ-МАЙОР  Ш Е Р А Б У Р К О

Рассуждения о начале войны далеко увели меня от того, что я хотел написать. Наша дивизия входила как будто бы в II кавалерийский корпус, хорошо не знаю. Он входил в группу, которой командовал Белов, туда же входил корпус Доватора. Командующим нашей дивизии был прославленный герой гражданской войны, сподвижник Семена Михайловича Буденного Шерабурко. Он упомянут в книге "История гражданской войны", где упоминается о действиях Первой Конной Армии. В 1941 году наш командир дивизии был в годах, но, несмотря на это,  был очень энергичен и заботлив.
Очень часто по утрам, во время чистки коней, он появлялся на конюшне, смотрел, как ухаживают за лошадьми.
У нас были бойцы, которые не были конниками, а потому не умели по настоящему  даже чистить лошадей.
Он не переносил лихачей, которые считали, что быть кавалеристом - это значит проскакать карьером, и всё.
Шерабурко беспощадно спешивал таких лихачей на несколько дней, особенно он в этом не спускал  командному составу, которые должны служить приме¬ром для бойцов. Каково было тому командиру. Солдаты на конях, а он пешком.
А солдата просто обругает, а потом внушит ему, что для него значит конь, здоровый конь. Кавалерист – это не значит проскакать на коне километр. А вот не слезая с коня несколько дней, делать переходы в сотни и тысячи километров и чтобы конь был у тебя свеж, здоров, что бы у него не было никаких потертостей, набоев и что в нужный момент твои конь сумеет выполнить поставленную тобой задачу, а для этого он должен быть здоров, правильно натренирован.
Мне однажды пришлось быть свидетелем, как он учил одного бойца, как надо чистить коня. Это было ещё в Благовещенске. Рано утром приходит он к нам на конюшню. Дежурный увидел его и кричит: "Командир взвода на конюшню!"
- Ишь ты, зевластый какой, - сказал ему генерал, - замолчи. Ваш командир может быть спит. Он только что, может быть, от какой дивчины пришёл и спит. Не спал же ночь, а ты орёшь! Я и без него разберусь, где у вас что, а потом и с ним поговорю, когда проснётся.
Пошёл он  мимо всех, кто чистил лошадей. Недалеко от меня чистил лошадь видимо, не бывший в конных частях. Чистил лошадь не умеючи. Это сразу кинулось в глаза генералу.
- Что ты делаешь? - спросил генерал
- Коня чищу, товарищ генерал.
- Нет,  ты не коня чистишь, а ... - и сказал, что написать нельзя.
- Нет, коня чищу – настаивает боец.
- Нет, не коня чистишь, а это... - настаивает генерал.
Раз десять каждый из них доказывал своё, и наконец генерал скинул шинель, взял у бойца щётку и скребницу, и так начал водить щёткой по бокам коня, что он изгибался.
- Вот как коня чистят! – сказал генерал, передавая ему щетку и скребницу, а так как ты, это то, о чём я тебе говорил.
Надел шинель и пошёл дальше. Высокий, могучий, слегка сутуловат, с рыжевато-седой шевелюрой, с громадным маузером на ремне. Он всегда неожиданно появлялся там, где     его никто не ждал.
Близость фронта некоторых расхолаживает, перестают следить за собой, за конём, оружием, обмундированием, амуницией. Мусором заполняются и мысли человека, человек теряет себя.
Был у нас боец по фамилии Федулов – человек с высшим образованием, но опустился до последней степени. Он не только за конём, но за собой не ухаживал. Ходил грязный, какой-то потерянный.
- Никакой романтики нет в войне, только и  знаешь, что только землю копаешь - говорил он, - только закопаешься,  перегонят на другое место, и опять землю копать,  и кажется, конца этому копанию не будет.
- Но ведь без этого нельзя, – скажешь ему, - земля жизнь спасает.
Сделают ему замечание, чтобы помылся, привёл себя в порядок.
- А к чему всё? – возражает он. – Всё равно к вечеру будешь такой же грязный!
Заметили, что он обходится без ложки. Кто-то предложил ему свою.
- А к чему всё это. Я и так обхожусь. Жидкость выпиваю из котелка, а гущу черпаю сухарём, получается отлично.
 Так  нелепо он и умер.  Мы ожидали порожняк на станции, чтобы погрузить ко¬ней и всё  имущество дивизии, направляясь на фронт. Порожняк задержался. Нам пришлось ночевать в школе. Устроился, кто как мог. Я, например,  уснул под партой где то в дальнем углу, какого то класса. Лучше всех устроились помкомвзвод с Федуловим, они устроились около "голландки",  что-то подстелили под себя и чем-то укрылись. Но вот перед утром меня разыскал помкомвзвода, смотрю на него, у него губы дрожат, и он мне говорит:
- Товарищ,  надо отдать долг  Федулову.
Я говорю: “Какой долг?  Я у него ничего не брал. Я ему не должен. Может быть, ты с кем  меня путаешь?” А он одно своё твердит о долге. Тут только я обратил внимание на его состояние, так как было ещё темно, но вот его речь о долге. Говорю ему:
- В чём дело? Что случилось?
- Федулов  приказал долго жить!
- Как ? Ты же вместе спал! Что с ним случилось? - Я уже подумал, не сделал ли он с  собой что-нибудь. Настроение у него всегда было какое-то упадническое.
- Говори толком, что с Федуловым? – сказал я, выскочив из под парты – Где он?
- Там лежит, где мы с ним спали.
- Что же с ним?
- Я же говорю, помер он!
Мы с ним побежали к тому месту, где они спали с Федуловьм. Лежит, мертвый, уже остыл.
- Я – говорит помкомвзвода, - замёрз ночью, мы с ним одной шинелью одевались, я прижался поближе к нему, а он холодный. Я ему говорю, закрывайся плотнее, а он молчит. Посмотрел на него как следует, а он уже мёртвый и застыл, значит, я с мёртвецом лежал, тут у меня мороз по коже, и я к вам.
Я нашёл комиссара, сообщил о происшествии. Нашли документы, адрес его сестры. А тут как раз подали эшелон. Мы начали погрузку коней, а наше начальство передало заботу о похоронах Федулова администрации и парторганизации станции.
Кстати это не один случай, когда человек ни с того, ни с сего помирает единственно от своих дум. Так же помер писарь нашего штаба полка. Он был из Мелеузовского района. Тоже,  видимо, извела его кручина... Умер ни с того, ни с сего, а ведь  даже не болел, притом условия  были писарские. Всегда и сытно, и чисто, и тепло, и от передовой подальше, а вот вберёт себе в голову что-то такое, и будет ныть до тех пор, пока не умрёт. Таких, которые самопроизвольно укорачивали свою жизнь, было мало. Но с таким настроением, почему то и в боях пропадали быстрее, чем остальные. Это уже бы¬ли обреченные.
Как-то там, уже близко к фронту, наше политическое руководство захотело подзарядить нас как следует. Вот наш полк привели в какой-то  большой клуб. Избрали президиум, чего-то человек двадцать, которые разместились за столом на сцене клуба. Вот комиссар полка с большой папкой подошёл к трибуне, начал доклад. Я устроился на скамейке первого ряда, слушаю, чтобы не упустить ничего. И вдруг в помещение входит Шерабурко. Сразу команда “смирно”, и самый старший из присутствующих докладывает, кто и для какой цели собрался здесь. Он командует “вольно, садись”, а комиссару говорит – “Я с ними буду говорить.” Тот захватил свою папку с докладом с трибуны, освободив ее для нового оратора.
Но новый оратор не хотел вставать за этот аналой. Он просто ходил по сцене, позванивая шпорами, с громадным маузером в деревянной  кабаре на боку, и начал речь:
- Товарищи казаки! Направляя на фронт нашу дивизию, товарищ Сталин поставил перед нами задачу: уничтожить гитлеризм вместе с говном. И мы должны были это сделать уничтожить Гитлера и весь гитлеризм вместе с говном...
Для того, чтобы выполнить это, нам надо было бы лучше использовать время, отведённое на формирование. Ведь все вы давно уже из армии. Отвыкли от армейской дисциплины, от постоянных занятий, и кони ваши, полученные из фонда РККА, тоже не наезжены, как настоящие кавалерийские кони. Время для формиро¬вания нам было отведено достаточно, но вы вместо того, чтобы заниматься самим и наезжать своих коней, ударились за толстопятыми, бегаете за ними. И что же подучилось. Ухажеры из вас хорошие, а рубаки из вас хреновые. В бою придется учиться, а это рискованно.
В такой форме он проговорил с нами часа два. Хохотали во всю.
- Ну ладно, я кончил, - сказал он. - А где у вас баян?
Баянист тут же появился на сцену.
- Ну-ка дай гопака! А вы - он обратился к членам президиума, сидевшим за столом - подвиньтесь подальше, освободите место!
Те быстро, как на колёсах, откатились к задней стене сцены, потом и вовсе ушли со сцены. Генерал начал плясать гопака, поплясав немного, крикнул - А ну, поддержите! 
Я, сидевший на первой скамье, сразу прыгнул на сцену и начал выкидывать коленца. А за мной и другие. Минуты через три все в клубе плясали, и на сцене, и в проходах, а кто и на скамейках.