АЯ

Неприлично худое 4-...кг  тело, сутулящаяся спина с подвешенным на нее рюкзаком, сваливающиеся джинсы и молочные кеды, красная нитка на правом запястье. – Довольно странный вид для 40-летнего существа, если не учитывать «начинку»: разбитое сердце, всколоченный ум, прогрессирующий эскапизм.
Явный, но не демонстративный мутуализм первой и последней букв алфавита: А– Я.
Я породившее многоА. МногоА вбуровленные в Я.
Я: асоциален, асексуален, анемичен, астеничен, амбивалентен, а...а…а.

«Я» пылит по раскаленному асфальту Мясницкой улицы – вдоль пришибленных современным ритмом особняков, ухмыляясь на пушкинское: «То ли дело быть на месте,/ По Мясницкой разъезжать,/ О деревне, о невесте/ На досуге помышлять!»
«Я» помышляет о том, что любит – о кофе (которое получит немедленно), о море (которое получит скоро). О том, чего никогда не получит, – не помышляет – скучно.
Нежно-голубой дом-мученик Черткова подмигивает вечными лесами – сколько ж можно менять хозяев, гостей, перестройщиков. (Понимающий кивок друг другу.)
А вот и место зависания. И хотя Соловецкий камень лежит чуть дальше в сквере, эффект валуна («направо пойдешь…») присутствует уже здесь.
Отсюда можно по Большому Златоустинскому свернуть к Китай-городу.
Можно пойти прямо по Никольской, приветствуя старых знакомцев – царственного льва и задумчивого единорога на фасаде прохладной на вид Alma mater, и свериться с солнечными часами, давным-давно забывшими о времени.
Можно крутануть назад по Большой Лубянке к Сретенским воротам. Или спуститься к Кузнецкому мосту.
А можно, на худой конец, свалиться в клумбу, стыдливо прикрывающую плешь из-под памятника железному Феликсу. Под прищуром милейшего здания органов госбезопасности!
Так много путей. Так много дорог. С виду разных.
Выбирай – не хочу.
Не хочет.
Азиат. В безнадежно азиатской стране.