Площадка 3. Из цикла Инварианты российской истории

1.
«…ты либо побеждаешь и управляешь, либо проигрываешь и подчиняешься. Или страдаешь, или торжествуешь, либо ты – наковальня, либо – молот» (Керр, с.124).

Что же такое Площадка?
А что такое пространство власти? Рычаги и немного личного. И далее, на что направлено поведение людей? Причины, толкают в некотором направлении, они за нашей спиной. Цель – она перед нами, влечет к некоторому исходу. Бежать к исходу или ждать толчков? Среди рядовых обывателей возвышаются люди, их выбор: «Герман  не из тех людей, кто позволяет событиям идти своим путем» (Керр, с.62). Теперь можно, мы даже вправе, уточнить: что такое социалистическая Площадка? Ее сущность материалистическая, бытие – диалектическое. Уже одно это резко отличает наших людей, возвышающихся над миром, над всем прочим миром. Отдельные события, это не для нас. Мы не позволим идти своим путем всему миру.
 
Вторая половина 30-х.
Армия, любимая игрушка советских вождей. Самолеты, танки, пушки, тяжелое лицо милитаризма. Но прежде, винтовки. В центре споров и дискуссий надежда пехоты – самозарядная винтовка, вернее, проблема этой винтовки. Есть идея винтовки, теперь эту замечательную идею нужно воплотить в металле. Конкурсы, на последнем этапе остались два образца, условно говоря, винтовка-Т и винтовка-С.
Выбрать из двух проще, какую, какая поближе?
Поднимается нарком вооружений: «При рассмотрении этого вопроса в присутствии Сталина я вновь выступил против самозарядной винтовки Токарева и привел доказательства превосходства симоновского образца» (Ванников, с.156). Вновь четко обозначил свою позицию. А, значит, вновь доказательства. И вновь он – единственный, кто отстаивает винтовку-С. Вождь слушает благожелательно, в высшей степени, выбор предрешен, еще немного? «Каково же был мое удивление, когда Сталин предложил принять на вооружение винтовку конструктора Токарева» (Там же, с.157).

Нарком не удержался: «Почему же?» И вождь объяснил: «Так хотят все» (Там же).
Хотя бы один человек против, уже не все. А такой упрямый есть, он возражает, доказывает. Пришлось разъяснить, его нет, есть все. К чему привело упрямца его упрямство? К созданию причины: сроки выпуска сорваны, разумеется, из-за отношения наркомата вооружений, еще бы, нарком так возражал. Вождь диктует: «…товарищу Ванникову прекратить колебания и ускорить выпуск СВ Токарева» (Там же). Причина толкает, наркомат во главе с наркомом мощно ускорился, винтовка пошла в армию.
Но в разгаре война с финнами (с белофиннами, говорили тогда).
В войсках винтовка-Т, посыпались жалобы, дошло до Сталина. Однажды упрямый нарком был вызван к вождю. Вождь один, мрачен, ходит по кабинету, в чем дело? Театр одного актера, представление началось: «Подведя меня к столу и указав на один из образцов, Сталин спросил…» (Там же). Потом еще вопрос, снова вопрос, и, наконец, резко так: «Почему приняли на вооружение токаревскую винтовку, а не симоновскую» (Там же). Вождь известный своей феноменальной памятью, лично вникавший в детали производства новой винтовки, и вдруг забыл? Куда там, Охлопкову в придачу со Станиславским и Эйзенштейном. Разумеется, нарком не удержался: так хотят все.

Сталин разобрался заранее: «Вы виноваты» (Там же). Почему? «Вы  должны были внятно доказать, какая винтовка лучше, и вас бы послушали» (Там же). Вас послушали бы, но прежде, вы должны. Меж тем, Ванников после всех своих доказательств услышал: «хотят все». А чего хотят все?
Спросите у Сталина.
Опытные царедворцы смекнули, куда клонится монаршая милость, тут же сделали выбор.
Доказали доказанное, согласовали утвержденное. Лишь Ванников, видимо, не самый частый участник посиделок, продолжал упираться. Заработали правила. Сначала наркомат обороны сделал из него виновного в срыве «начала серийного выпуска». Затем Сталин предложил ему «прекратить колебания». Наконец, четко указали, есть должное, оно требует должного отношения. Слабая надежда еще светила, выбрав подходящий момент, нарком «попросил отменить принятое на этот счет постановление». Есть факты, они подтверждают, «не было никаких колебаний». Не было! Ответил Молотов: «…вопрос не в том, правильно или неправильно вы колебались, а в том, когда колебались» (Там же, с.158). Когда!? Если сначала упрямому наркому указали на должное, то теперь объяснили, в чем состоит оно, его должное. Колебаться или не колебаться, решает не он. Можно разбрасывать камни, можно собирать камни. Его задача сделать это вовремя. А не угадал, просто вылетаешь с Площадки, Ванникову повезло, вылетел, но остался жив. И даже вернулся в кресло наркома, правда, уже наркома боеприпасов.

2.
К чему я? Есть прекрасная аналогия.
Киновед: «…потепление или похолодание среды мы устанавливаем по движению ртути на абсолютно неподвижной шкале термометра» (Маматова, с.91– 92). Шкала должна быть неподвижна, иначе, движение ртути, даже если таковое и будет, станет бессмысленным. И вот здесь, на Площадке, Сталин играет роль той самой неподвижной шкалы. Сталин-Шкала, он (или она?) заполняет все общественное пространство, в том числе, определяет и такие ценности, как нравственные требования (мораль).
Он сам = главный закон, поэтому он абсолютно стабилен.
Шкала неподвижна, она есть всегда, она абсолютна. Ленин играл роль такой шкалы в партии. Пришло время Сталина – он стал такой шкалой в государстве, по сути, простое развитие исходного начала. А раз так, то как бы мы ни враждовали между собой, мы всегда сможем прийти к справедливому решению, достаточно обратиться к «Шкале». Лишь бы пробиться, достучаться, а если найдется такой, сумеет? Нужно постараться, сделать все, любой ценой, чтобы посторонние не смогли пробиться. Площадка – тем и интересна, что здесь встречаются абсолютно неподвижная "шкала" и постоянно движущаяся "ртуть". Здесь именно то место, где кончается диалектика и начинается метафизика, метафизика от марксизма.

Шкала-Ртуть, это образ, но достаточно точный ; модель.
Понятно, он может служить инструментом. Например, позволяет разделять личное и государственное. Личное, если говорить о ртути, упраздняется, его просто нет, остались служивые. Личное, если говорить о шкале, возводится в абсолют, оно стало государственным началом.
Государственно–образующим началом.
Достаточно вспомнить об отречении Николая II, государственная машина, само государство, порядок, воплощенный в государстве, все рухнуло, едва ли не мгновенно. Великая Русь слиняла в три дня.

Чем же отличается поведение на Площадке от обычных политических игр?
Игра в поддавки процветает везде, на неподвижном Востоке или на динамичном Западе, не важно. Но есть и специфика. На восточном полюсе «государство было всем…» (Грамши; Мигранян, с.2). На западном полюсе «между государством и гражданским обществом были упорядоченные отношения» (Там же). С чем это связано? Старый историк: «Как отмечает Тэн , англичане соглашались иметь поменьше спокойствия, но побольше независимости, предпочитали тревожную свободу сохранению порядка…» (Там же). Свобода или произвол. Иначе говоря, на Востоке все решения – за Государством. На Западе, рядом с государством живет и толкается частная сфера. Все решения в этой сфере принимает, или не принимает (все одно надо решить?) сам обыватель, или гражданин, кому как нравится.

Разумеется, марксистская теория предполагает рождение новых органов власти.
Предполагает раскрепощенное гражданское общество.
Раскрепощение? Что означает, хотя бы в теории? Если «политическое решение принято, и оно само, и процесс его выполнения постоянно находятся под контролем общественности» (Там же, с.3). Если народное око не дремлет, если общество (граждане или их объединения?), готово вмешаться, то предполагается: «При этом ни одно политическое решение не может рассматриваться как окончательное» (Там же). Все участвуют в управлении государством, очень стройная теория. Что касается практики, «развитие нашей политической системы привело к отчуждению народа от власти» (Там же, с.5). Может быть, власти от народа? Есть власть, есть единый интерес, а народ? Народ един, но един ли его интерес? Что же требовалось, чтобы практически реализовать единственно подлинную научную теорию? «Необходимо было все эти интересы обезличить в некоем сверхинтересе…» (Там же). Все эти интересы = Интересы живых людей.
А теперь практика марксистской теории.
"Шкала-Ртуть" – «идеальный механизм формирования общей и единой воли» (Там же).
Воля едина (= одна воля) ; на Площадке любое решение, коль оно принято, окончательное.
Отсюда второе. Проблема есть, пока ее видит Правитель, он же носитель единой воли. Если он не видит, ее нет. А как же ее решать?

А как решал нарком вооружения?
Собралась комиссия, высшие лица страны, дайте миллион новых винтовок. «Никакие доводы не были приняты во внимание» (Ванников, с.159). Вывод комиссии должен был в «тот же день стать официальным постановлением». Нарком смирился, большая комиссия, куда пойти. Но свой штаб убедил, он звонит лицу, ведающему оборонной промышленностью, зачем? Не сторонний человек, увидит проблему! «Но последний не пожелал ничего слушать…» (Там же). Что же увидело высокое лицо? Саботаж и волокиту, решение ведь принято! И нарком решился, звонит Сталину, тот внял, ответ будет через 4 часа. И вот все ждут, не отходят от телефона, ждут четыре часа.
Ровно через четыре часа: решение комиссии отменяется.
Нужно поставить в известность высокое лицо, звонит. Слышит: «…уже все известно, но он удивлен тем, что я сначала не договорился с ним» (Там же, с.160). Конечно, высокое лицо раздосадовано, наркому удалось пробиться, удалось показать проблему. «Шкала» увидела проблему, взвесила, и отменила решение, уже готовое принять форму официального постановления. Вот этого-то, показало-увидело, нельзя простить наркому. Можно представить, как скрежетало, важное лицо.
Нужно, в сущности, немногое.
Нужно большую (= наглую) ложь рассыпать на множество мелких кусочков, множество крохотных отклонений от истины, малозаметных. Но даже маленькая ложь остается ложью? Ради торжества большой справедливости, легко сделать этот незаметный крохотный шажок: почему вы не договорились со мной?

3.
Где-то в глубине России, Глафира, Глашка, сирота.
Отец сгинул на войне, мать «простыла, слегла и не встала» (Тендряков, с.6).
Началась ее жизнь в чужих людях, «только что не пашут на тебе». Одна семья, другая, везде куски суют, потом еще и попрекают. Пропади пропадом такая жизнь. Но война, голод, продразверстка, в деревню прибыл продотряд. «И тут-то подала голос Глашка» (Там же, с.7). Знаю, знаю, где хлеб-то лежит, пойдемте. Пошли, повела к мироедам, все показала. Из деревеньки пришлось уходить, убьют.
Ушла вместе с продотрядом, началась новая жизнь сироты.

Каких-то два года.
Уже заведует, «женорганизациями одного из районов Москвы», гимнастерка, курит.
Классовую борьбу освоила, приняли в партию. Муж, тоже в партии, родился мальчик. Вот она, новая жизнь. Это в деревне, нищета, голь перекатная. А здесь, в городе, своя, выдвигают в комиссии, посылают на учебу. Чему научилась? Как-то пришла домой, принесла рулон необычной бумаги: «Развернула – оказался потрет Сталина» (Там же, с.17). Вождь вошел в дом, без вождя какая жизнь. Так ведь есть вождь, уже висит на стенке «портрет Ленина»? «Портрет Сталина оказался очень большим…» (Там же). Старый вождь сразу потерялся, ушел в прошлое. А Сталин здесь, смотрит, «в какой угол комнаты не отойди, Сталин с портрета все равно смотрит на тебя» (Там же). Пристально так, смотрит.

Но вместе с новым вождем в дом вошла и новая жизнь.
Пятилетки, коллективизация. Кого-то стали поругивать, потом ругать, судить. Кого? Из бывших, из столбовых дворян. Как только уцелели. Бывшая Глашка рассуждала просто, но веско: «Государство у нас пролетарское. Я, Иван, пролетарка без подмены, от сохи да от лаптей. Потому и слово мое цени больше» (Там же, с.26).  Это она сомневающемуся товарищу, склонному защищать профессоров.
И прочих экономистов.
Насчет слова, верно, было такое слово, ценилось.
А как же строить, создавать промышленность, куда без инженеров, без спецов? «Ты хочешь народ активности лишить – заткнитесь, мол, перед умными интеллигентиками» (Там же). Знать, газеты не читает. А там, на первой полосе Паша Ангелина, такая же, «как я, сельская девка». Не выйдет, вернее, не позволим. «Ну-у нет, от своих прав не откажусь: буду учить, и пусть передо мной руки по швам держит, слушается» (Там же). Глаза колючие, брови сведены, в голосе перекаты, уже портрет.

Вот еще один портрет, тоже от Тендрякова:
«Лешка был долговяз, худ, весь составлен из угловатых костей, узкое лицо, сплющенные бледные тонкие губы, большие, выпуклы, прозрачно-желтые глаза. От него, словно от наточенной бритвы, исходила опасная острота» (Там же, с.30). Где-то в глубине школы, всего-то, старшеклассник, в десятом.
А глаза, желтые, уже опасные, что-то очень знакомое. Сын героя, сирота наполовину.
Справедливый, его «справедливости боялись даже учителя» (Там же).

На то и интеллигент, тянуть руки по швам, слушаться.
А народная активность пусть разливается, да, отныне Глафира – и есть народ.
И сын героя – тоже народ. Зачем нужна эта толпа оголтелых, не слишком грамотных функционеров? Площадка – это плечи номенклатурных бойцов, собранные в кучу, сгрудились малые. Нелегко устоять на подобной площадке, но при некоторой сноровке, особо ловким и цепким все же  удается. Если Площадка – место окончательных решений. Если эти решения – окончательные, уже по месту рождения. Они таковые, потому что есть пространство власти – место послушания и исполнения.
Эстафета послушания, сверху – вниз.

4.
Инструменты, у них есть другое название – средства.
Умножая средства, мы умножаем свои возможности. Затем, от возможностей – пытаемся сделать шаг к реализации возможностей, зачем? Реализация новых возможностей отвечает нашей человеческой природе. Собственно говоря, наша сущность = расширение возможностей. Затем обретение себя же через реализацию новых, больших возможностей. Вы можете приказать солнцу зайти? О чем разговор, конечно, могу. Нужны лишь подходящие условия. Скажем, закат. Я подскажу солнцу, и оно закатится.
Без базы, без фундамента, без шкалы, без нормы – движение немыслимо.
Над каждым интеллигентом должен стоять призрак шкалы.

Императорская Россия, Александр II, реформатор.
Далекая перестройка 19-го века: «Все пришло в движение» (Захарова, с.21). Неужели все? Разумеется, при единственном исключении (островок?): «Только высшие органы государственной власти, центральная администрация, власть монарха и всесилие бюрократии оставались вне этого общего процесса перестройки» (Там же). А что же сам монарх? Вот его взгляды, если угодно, кредо: «Во всей стране народ видит в монархе посланника Бога, отеческого и всевластного господина» (Там же). Чувство власти, неотделимое от личности самого Александра – вот чем нельзя поступиться, в противном случае «авторитет царя будет недостаточно полным», будет невозможно «оказывать решающее воздействие». Та же Шкала, правда, Александр находит другое слово: «Чувство власти, которое дает мне корона» (Там же).
Корона – Народ.
И вот Освободитель погибает, нашлись люди, решились ударить по «шкале».

В столице паника, ждут революцию, «со дня на день».
Молодой император созывает совещание, казалось бы, надо выполнить волю отца. Просто выполнить решение Императора. Неожиданно слово берет один из второстепенных сановников, он бледен, взволнован. И тут присутствующие слышат крик, на самом деле, "почти крик": «Едва ли не пришло время сказать: конец России, ведь в России хотят ввести конституцию!» (Полунов, с.118). Присутствующие, высшие сановники империи, ошарашены. Авторам реформ ставится в вину гибель Освободителя.
Кажется, столичный хаос, по-русски смута, добрался и до Короны.
И вот бледный худощавый человек кричит, что он сделал?
Своим «почти криком», своим «мы должны каяться», он восстановил (воскресил?), пошатнувшуюся было Площадку. Ваше Величество, вступайте, правьте, твердой рукой. И правление началось, «в считанные недели» последовали первые решения, прежде всесильные «получили отставку». На Площадке утвердилась "фигура Победоносцева", символ твердой власти. Что и кого ненавидел новый временщик? Важнее другое качество этой фигуры, страх. Да, страх : «Победоносцев необычайно боялся хаоса, который может породить не сдержанная силой толпа» (Там же).
Толпа – Хаос. Пока есть Корона, есть Народ.
Как только валится Корона, Народ превращается в Толпу, вот она, разгадка.

С Толпой может совладать только сила, нужна революционная сила.
Романовы готовы выступить в роли революционной силы? Готов Победоносцев, и его «неукротимая энергия» привела в действие государственный механизм. Да будет сила! Сила простого объяснения причин, сила простых рецептов. Сколько людей было увлечено силой простоты, вплоть до Достоевского. Среди этих рецептов один очевидно привлекательный: «Заманчивой была идея дать правильный ход государственным делам без реформ, лишь назначив достойных людей на важнейшие посты» (Там же, с.120).
Испытанный российский способ, всюду поставить своих людей.
И народ потянулся, хлынул, проходимцы окружили трон.

Действительно, простой рецепт: «…поставить необычайно сложную государственную жизнь конца XIX века под личный контроль самодержца» (Там же). Жизнь сложна, мы ее упростим, надолго. Для этого нужны люди, много людей. Да, всякая Площадка первым делом создает пространство власти: ее сущность –  власть, ее бытие - метафизика. Корона отбирает людей, наделяет полномочиями. Через этих людей, не они сами, а через них император превращает все население страны в свое продолжение, в Народ, в «ртуть».
Зачем разрушать Площадку?
Гораздо проще поменять людей на этой Площадке, на настоящих революционеров.
Победоносцев не смог упростить жизнь, в чем и убедился в 905-м.
Что ж, третье поколение настоящих революционеров смогло сделать такое упрощение, их хватки хватило как раз на семьдесят четыре года.

5.
Мы не одни, рядом с нами тени, когда-то живых людей.
Бывает, мы проклинаем их, как в 17-м. Потом снова бросаемся к ним, как в 91-м.
Но ведь есть мир, есть люди. Кто-то, подобно нам, желает уйти в отрыв, уходит. Что там теперь?
Взгляд к соседям: «Китайский офицер подходит и делает замечание (через переводчика): «Вы встали криво (загогулиной). Встаньте-ка попрямее» (Маслов, с.13). Должно быть, мы находимся в казарме? Вовсе нет, аэропорт, пассажиры из России проходят паспортный контроль. Но для местного офицера нет заметной разницы между казармой и аэропортом, она стерта общими правилами жизни. А как там живые люди, как они ведут себя в промежутках между правилами?

Сравнение: «В чем есть братство и сходство между нашими народами? Китайцы – тоже внутренне уставшие люди. В глазах у прохожих (проезжающих на велосипедах) – сосредоточенность, переходящая в обреченность» (Там же). Прохожие на велосипедах? Пусть так, люди знают куда едут. А надо ли туда ехать? «Но больше некуда» (Там же). Теперь о содержании, то есть о смысле: «Тяжеловато, наверное, заполнять смыслом обширные пространства равнин. Положить жизнь, чтобы быть частью великого народа – от этого устаешь» (Там же). Устали все держатели государственных маховиков, Победоносцев, Ленин, Сталин, даже Хрущев, и тот отказался от борьбы, со своими же выдвиженцами.
В отличие от Леонида Ильича.
Неужели можно устать от власти, от бесконечной власти.

Вернемся к Тендрякову. Те самые 30-е, как там Глафира, ее муж, их сын?
Достаточно глянуть на главу семьи.
Семья в сборе: "Мать помолчала, перекатила желваками, процедила сквозь зубы: «У сердца шакала держали»" (Тендряков, с.28). Шакал = сосед, который защищал профессоров и прочих бывших. А над этим взгляд, «пустынный, скользящий». Давно ли Глафира, смелая и уверенная, предлагала организовать бабий продотряд, чем мы хуже мужиков. Сами и организуем, сами организуемся! Крику было много.
Вот оно, прекрасное лицо Революции, самоорганизация.
На языке социологов, автономия, самоуправление, народ увидел, хлынул.
Можно добавить: увидели «ту точку отсчета» (Попов), с которой начинается новая жизнь. Первыми туда рванулись актеры, театральное дело в России было поставлено на редкость хорошо. И вот режиссеры, актеры, директоры, даже уборщицы почувствовали тягу к автономии, к самоорганизации. Тут же, в развитие новых веяний  выходит постановление, еще Временного правительства, от 17 мая 17-го года. Оно узаконило автономию театров, государственных, процесс пошел.

Не прошло и полгода.
«…Пресловутой, наспех сработанной автономией наших государственных театров, видимо, не очень довольны и сами актеры, по крайней мере наиболее талантливые…» (Дадамян, с.19). Сказано в том же 17-м, в журнале «Обозрение театров», был такой. Почему? Полная свобода творчества, снимайте с полок любые пьесы, даже запрещенные, чего не хватает? «Нужна предварительная дисциплина, нужна долгая привычка самоуправления, и тогда приложатся всяческие радости автономии…» (Там же). Трудно выносимые радости независимости. Тот же журнал, через пару недель, приходи к грустному выводу: «Поразительно неумение русских людей организовываться» (Там же).
Зато комиссий, комитетов, «подготовки комиссий».
Если мы лишены способности к самоорганизации, нам не обойтись без Площадки.
Но коль мы не можем договориться, сами с собой, тогда все наши слова о коллективизме, соборности, товариществе, сотрудничестве – только слова, слова. Какая там соборность, зоологический индивидуализм, как бросил один известный режиссер.


Некоторые итоги

1.
Что же такое Площадка?
Площадка – пространство, где принимаются решения.
То есть место обитания власти, самой власти, если коротко. Не потому ли так Смольный спешил взять Зимний, хотя там осталась пара бессильных министров. Но еще есть пространство власти – оно может быть бесконечным, на самом деле, к бесконечности стремятся субъекты – носители власти, они стремятся сделать пространство своей власти бесконечным. Рано или поздно, но за экспансию придется платить. Место власти, но не только, здесь еще и два полюса, оба равно необходимы, между ними завязывается, крепнет, обретает гранитную незыблемость вполне определенное отношение.
Мы слышим: вы виноваты!
Почему же, позвольте спросить? Вы должны были внятно. Внятно! Должны! На одном полюсе суть возможности, на другом – обязанности, долженствование, как говорят философы. Иначе говоря, один полюс ограничен, другой – безграничен.  А самое главное, Площадка – то место, где соединяются собственность и власть. Вопрос лишь о границах, в которых обретает (самоопределяется?) себя субъект площадки. Скажем, в СССР – это вся страна. На фирме, где-нибудь во Франции или Германии – пределы самой фирмы. Пределы или размеры. Иначе говоря, где начало?
В СССР начало = власть, она утверждает себя как еще большая власть.
На фирме = собственность, ее никогда не бывает много. Но в целом, это всегда Власть-Собственность, никакой субъект невозможен без удвоения. Какая сторона Януса будет выбрана в качестве определяющей, состоится ли раздвоение, разделение власти и собственности – дело национальной специфики. Вернее, речь идет уже о цивилизации. Цивилизация –  всегда предполагает те или иные ограничения, которые опутывают того или иного субъекта, которые он, при желании, может рассматривать как возможности. Да, ограничения суть возможности, нужно лишь их преодолеть. Снять, отбросить, разорвать путы, еще лучше цепи, это уже наш подход, наше представление о бесконечности. Обычное русское стремление.

2.
Что же можно сказать о субъекте на бесконечной Площадке?
Телеология в чистом виде = Правитель + Полководец + Верховный Жрец (Синявский, с.149).
Можно задаваться вопросом: для чего солнце, зачем оно? И можно наделить это солнце, какой угодно целесообразностью. Оно должно: светить, греть, закатное солнце, рассветное солнце. Хоть глупое солнце, а потом пригласить его на чаепитие. Но бессмысленно спрашивать: для чего Вождь. Бессмысленно и опасно. Гораздо безопаснее и выгоднее: для чего мы? Мы, рядовые обыватели, толпой бегущие к Вождю.
Надстройка для того и создается базисом…
Вождь для того и позволяет толпе…

Там, где он пребывает, нет богатых и бедных, нет денег и границ. А еще нет войн, болезней, смерть, и та обходит это удивительное место. Там можно работать сколько угодно, без устали, и труд будет приносить радость. А после радостного труда можно передохнуть и поесть, сколько захочешь. Сиди и ешь, испытывая истинное удовлетворение. Любая темнота там (или здесь?) выходит к свету. Этот мир, двойственный, как и все в этом мире, наконец, утрачивает это свое родовое проклятие. Весь мир сводится к Нему. Он един, и он один. А еще он светел настолько, что перестает отбрасывать тень. Есть только одно движение, бесконечное, его движение, всегда вперед.
Неизвестно куда, но вперед, «вперед – вперед! Всегда – вперед!» (Ленин).
Собственная неизменяемость – условие такого движения.
Представьте большого русского, его последняя ставка – жизнь, он играет на свою Жизнь. Пан или пропал. Глядя на наших людей трудно представить? Но разве Ельцин однажды не поставил свою жизнь на кон? На крыше какого-то вагона, уже проигравшийся вдрызг, где-то в глубине России. Неужели он верил в свою вечность, неизменность, непотопляемость. Если такой русский может поставить свою жизнь, сможет ли он поставить на кон жизнь всех других, сколько бы их ни было?


Вместо заключения

Я говорил о Площадке, что это такое.
Есть ли для этого ключевые слова? В литературе можно встретить, Отсутствие, Наваждение.
Но это скорее характеристика момента, переживания, состояния человека. Если подобное состояние, неважно, человека, группы или страны, состоялось (да простят мне эту тавтологию), то можно говорить о блуждании, когда действительно «все течет», то есть об отсутствии движения. Но вряд ли стоит говорить о движении, последнее предполагает нечто неподвижное. Чтобы сказать свои знаменитые слова, Гераклиту пришлось некоторое время постоять на берегу.
Есть и слова для обозначения неподвижности.
Их немало: основа, опора, ядро, механизм, норма, архетип. Я пытался встроить слово «площадка» в этот ряд – им обозначается пространство неподвижности, неизменяемости, печально знаменитое «только по инициативе первого лица» (Попов). Мир, по крайней мере, мир человека, без такой точки или пространства невозможен. Стало быть, речь идет о чем-то фундаментальном, что нельзя уничтожить, присутствующее в жизни всегда. Даже если все в мире движется, несмотря на это, какую-то систему, произвольно выбранную, мы должны обозначить как неподвижную, чтобы получить точку отсчета. Как показать такое место?
Традиционно, с помощью образа. Во время Перестройки сложился чудесный образ:
"лодка с двумя веслами": центр + левая оппозиция + правая оппозиция (Попов).
Поэтому Площадка = Образ + Модель.
Да, без движения наша жизнь, любая, немыслима.
И чтобы двигаться, мы ищем некую опору, иногда даже находим. Мы вырастаем, опора становится ненадежной, зыбкой, начинаем поиски другой. Бывает, находим. Снова начинаем расти, снова... И однажды нас осеняет: нельзя ли найти, заполучить абсолютную опору. И тогда, вот она бесконечная жизнь, впереди, бросаемся, с берега. Все, уж если бросаться, так всем. Когда еще было сказано (предложено?): «…чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе» (Достоевский, с.299).
Сверхчеловек, сверхинтерес, сверхсубъект, присутствие, вознесение.
На другой стороне, сближение, преодоление, выравнивание.
Но это уже другая жизнь, другая параллельная жизнь.
Она за рамками настоящей темы.


Литература:

1. Ванников Б.Л. Записка наркома // Знамя, 1988, № 1.
2. Дадамян Г.Г. О театре и сверхтеатральном времени // Знание-сила, 1988, № 1.
3. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 12-ти т. Т.11. Братья Карамазовы. – М.: Издательство «Правда», 1982.
4. Захарова Л. Освободительные реформы в России 1861 – 1881 // Знание-сила, 1992. № 2.
5. Иванова Н. Смех против страха // Знамя, 1988, № 3.
6. Полунов А. Белый революционер // Знание-сила, 1992, № 2.
7. Керр Ф. Берлинская ночь: Трилогия. – М.: Центрполиграф, 1995.
8. Маматова Л. Модель киномифов 30-х годов: гений и злодейство // Искусство кино, 1991, № 3.
9. Мигранян А. Общество и государство // Знание-сила, 1988, № 12.
10. Попов Г. Что дальше? Заметки по текущему моменту // Известия, 1991, № 236, 04.10.
11. Радзиховский Л. С точки зрения психолога // Знание-сила, 1988, № 10.
12. Синявский А. Что такое социалистический реализм. – В кн.: Литературный процесс в России. Литературно-критические работы разных лет. М.: 2003.
13. Тендряков В. Революция! Революция! Революция! // Октябрь, 1990, № 9.
14. Фролова В. Выборы: пролог без эпилога // Знамя, 1988, № 1.
15. Шахназаров Г. В поисках утраченной идеи. К новому пониманию социализма // Коммунист, 1991, № 4, 5.