Последний старец по страницам 33

*   *   *
   
…Была осень. И была война. По Краснодару привычно носило красные и жёлтые листья, опавшие с деревьев. Дворники сметали их в размеренные кучи. Затем вволю накурив и наговорив, поджигали. Город наполнялся ароматом белёсого и жёлтого дыма сжигаемых листьев.  Такого незабываемого, такого неповторимого. Но повсюду, в глазах дворников, редких прохожих в гражданском и частых в военном, коричневато-сером обмундировании, в каждом сожжённом и сжигаемом листочке в струйках синего и рыжего пламени (словно повинуясь чьей-то команде, он сгорал, весело скручиваясь в обугленную трубочку) – везде зримо и незримо жила война.

   Война… Которую никто не ждал. Однако, как выяснилось позже, ожидали и предвидели все, от мала до велика. Оказывается, в неё никто не хотел верить. Она своим видением разрушала веру людей в счастливое будущее. Притом, что такое одинаковое для всех счастье каждый из нас понимает по разному.

   Война… Но прежде было 22 июля 1941 года с незабываемым обращением Молотова к советскому народу. А позже – потрясающие слух «братья и сёстры!». Так начал своё выступление Сталин. Собравшийся у чёрных радиотарелок народ, приникший к радиоприёмникам обыватель не ожидал такого от вождя-коммуниста и вроде как атеиста, если не безбожника.

   От дяди Гриши шли письма. Сначала из Монголии, затем из Москвы, где он до конца августа числился в распоряжении отдела кадров при Управлении автобронетанковых  войск РККА. Поначалу в них оптимистично освещались бои на границе. Выражалось бурное сожаление, что его сын Юрка не успеет «очень даже досрочно» выйти с лейтенантским кубарём в чёрной танковой петлице  из училища, чтобы, платя «смерть за смерть, кровь за кровь уничтожать немецких гадов-фашистов до самого логова – Берлина». Аня вспоминала другое: тихий шепоток тёти Вали при кухонном разговоре, где Настасье Филипповне говорилось о стремлении ряда высших руководителей нашей армии следовать с германскими войсками и их союзниками до Индийского океана, неся свободу народам Индии, Африки и Китая. «…Двух дивизий хватит, что б до Гималаев дойти! Наши танки англичашек быстро сомнут. Тем более, Настюха, их части в основном колониального комплектования – из туземного населения. Те вообще сражаться не будут. Лапки задерут…»

   В те далёкие предвоенные недели, когда ещё думать не хотелось о несчастье, постигнувшем весь советский народ и весь мир, Аня пережила состояние Данте. Будто бы вместе с ним её сначала пропустили через ад, затем через чистилище, а затем… Но чтобы попасть в заветный рай, встретив свою половину, ей вскоре пришлось пройти через испытания куда более страшные. После того, как она вышла целой и невредимой из тяжёлых дубовых дверей Управления НКГБ по Краснодарскому краю, жизнь стала подобно грозовой туче. Ни светлого пятна, ни даже лучика света по началу не было. Вокруг себя девушка ощутила вмиг непроницаемую стену. Люди, даже после ареста отца и его срока в лагере, относившиеся к ней с известной долей тепла, вдруг проявили себя с другой, неприятной стороны. «…Эй, шлендра! – звучало ей вслед от мальчишек, лупивших по мячу на пыльном поле. – Чапай, чапай! А не то мячиком по кумполу так заедем, что и не встанешь!». Группа подвыпивших молодых людей на набережной, одетых по последнему писку моды, попыталась к ней приставать самым бесцеремонным образом. Один из них в светлом костюме материала «Бостон» остановил такси. Попытался почти силком усадить её. Она в сердцах заехала ему по лицу сумочкой. «Товарищ постовой, хулиганка меня травмировала! Прошу вас снять побои…» Аня к своему удивлению заметила на противоположной стороне улицы блюстителя порядка. Он стоял, упрев руки в боки. Нахмурившись, качал головой в белоснежной фуражке. Но никаких действий, чтобы обуздать зарвавшихся хулиганов, не предпринимал.

   В доме, где она жила, проживали сплошь семьи советских, партийных работников, а также военнослужащих РККА в званиях не ниже полковничьих. У всех была домашняя обслуга. Родители ездили на служебном транспорте. Нередко на нём возили детей и жён, хотя это строжайше запрещалось.  Аня, наблюдавшая жизнь отца и его коллег по  НКИД, видела существенную разницу. Даже семьи, где кто либо из родителей подвергся в 37-ом, 38-ом и 39-ом репрессиям и не был реабилитирован, порой существовали безбедно, оформив законный развод. Но дети из этих семей, именовавшихся в учётах НКГБ как РВН, вели самую активную подрывную деятельность против режима. В этом Аня убедилась на примере «Антисталинского союза».

   После визита в серый дом на Советской, 7, она ощутила букет разных чувств. Помогло посещение церкви, что была неподалёку. Она, по совету одной сердобольной старушки в синем ситцевом платочке, поставила свечку против иконы Святой равноапостольной Анны, своей небесной покровительницы. Затем три раза перекрестилась щепотью из трёх пальцев. Отвесила земной поклон, коснувшись пальцами земли. Внезапно всё вокруг осветилось ясным, неземным светом. Люди в храме были наполнены этим небесным сиянием. Самые старые из них показались ей помолодевшими и прекрасными.

   С этого момента она поняла: всё будет хорошо несмотря ни на что и вопреки всему. Даже если люди в красных фуражках с синим верхом впихнут её в обрешётчатый кузов «чёрного воронка». Даже если бессовестный судья, подобный тому, что осудил её отца, впаяет ей срок от 5 до 10 лет. Однако в памяти тот час же возникли иные образы. Дегенеративного «Бобика» тут же вытеснило умное лицо «усатого», его тёмно-карие глаза, которые стремились помочь, а не покарать. Ей показалось, что за витой колонной храма мелькнула хитрая физиономия деда Саблина. Растолкав под недовольные охи и вздохи крестящихся старушек, она опрометью бросилась туда. Но Саблина, если он был, давно уж и след простыл.

   С ребятами из «Антисталинского союза» отношения также установились своеобразные. Ей время от времени звонили. Спрашивали о том, о сём, где была и как провела день. Пару раз приглашали на встречи. Но там, куда она приходила, её не ждали. Либо в квартире никого не было. Хотя иной раз чуткое девичье ухо слышала похрустывание паркета. Людки по странному мановению обстоятельств не оказывалось дома. Её бабушка, суровая грузная старуха в парике с седыми буклями, передвигавшаяся исключительно с тростью и носившая на мясистом носу пенсне с золотой дужкой, сурово и неизменно отвечала, приоткрыв дверь на цепочке: «Нет дома. Не изволила предупредить, когда её ожидать». В добавок ко всему вечерами Аню стали донимать странными звонками. Она снимала трубку телефонного аппарата. В мембраны наушников проникал чей-то шепот. С ней никто не разговаривал.

   К концу третьего дня своих мучений, чувствуя себя совершенно разбитой, Аня посмотрела на маленькую бумажную иконку своей святой. Поцеловала её. Затем уверенно сняла трубку. Набрала на диске четырёхзначный номер дежурной части НКГБ.

-   …Дежурный по управлению капитан госбезопасности Крутиков. Говорите!

-   Я это… Простите… - сбилась с мыслей Аня.

-    Говорите яснее или не занимайте линию, - сурово огласил ей правила игры мужской голос.

-    Я прошу вас передать одному человеку. Он заходил  в 33-й кабинет насчёт повестки на имя Крыжовой Анны. На нём был коричневый костюм… усатый, приятный…

-    Что ему передать?

-    Передайте, что Крыжова готова к встрече. Пускай даст знать когда и где.

-    Принято! Есть…

   Не помня себя, девушка осторожно возложила чёрную трубку на рычаг. Будто та была из горнего хрусталя.

   Утро следующего дня стало для неё днём нового рождения. Она встала ровно в 6-00. В пижаме выскочила на балкон с узорной оградой. Отчего-то ей захотелось сказать на весь свет что-нибудь хорошее. Она и сказала: желаю всякому живому существу счастья и здоровья. Сказала и порадовалась. Затем совершила пробежку на правый берег Кубани. Искупалась в прохладной синей воде.

   Мальчишки из соседних дворов, чья плотная ватага устремилась на песчаный пляж, на этот раз вели себя иначе. Помявшись, они расступились, дали ей пройти. Ничего обидного вслед себе она не услыхала.

   Дома на шифоньере предательски брякнул телефонный аппарат. Снова молчание. Чей-то задавленный вздох. Аня в ответ на это рассмеялась и положила трубку. Через час снова звонок. Аня, уже одетая, сняла трубку. Принялась читать неизвестному поэму Александра блока «Двенадцать». Трубку тот час же положили. «…Чёрный ветер. Белый снег…»

   Она уже собиралась замкнуть дверь, как ощутила позади себя чьё-то присутствие. Оглянулась. Так и есть. На лестничной площадке, не дойдя одну ступеньку до клетки, стоял Шпигель. Собственной персоной. Всё та же трость. Всё та же любезная улыбка. Вежливый полупоклон…