Эгоист Ч. 3

   
     Как-то в начале декабря мы сидели с Митичем  вдвоем у него в комнате, пили чай, разговаривали. Раздался стук в дверь. В комнату вошла девушка лет двадцати. Она была среднего роста. У нее была первоклассная фигура, красивое лицо. Черные спортивные брюки обтягивали ее необыкновенно стройные длинные ноги, а футболка подчеркивала красивую грудь. 
- Можно к вам, Сергей Васильевич, - сказала она, смущенно улыбнувшись.
Она переступила порог, остановилась.
- Извините, - резко сказал Митич. – Я занят. Видите, у меня друг.
Девушка извинилась и смущенно покинула комнату.
Я был потрясен тем, как легко он «отшил» эту красотку. Он, супермен, хранил верность Тоне, хотя она была лет на двенадцать старше гостьи. 
Я узнал, что девушку зовут Галя, что она работает на факультете общественных профессий лаборантом, ведет у студентов танцы и сама танцует, что живет она  в общежитии.


  В январе мы часто встречались с Митичем вечерами: либо я к нему приходил, либо он ко мне. Говорили обо всем, но чаще всего о женщинах. К сожалению, его рассказам не хватало конкретики. Тщательно скрывая имена своих любовниц, он не рассказывал конкретных историй. Он говорил отвлеченно, намеками. Его рассказы не имели сюжета, и они  были неинтересны.  Кроме того,  было похоже, что в последнее время он хранил верность Тоне.

В марте я  с тортом пошел к Митичу в гости. Мы втроем пили чай. Я сыпал комплименты Тоне.
Она хорошо ко мне относилась. Но я не обольщался на свой счет. Умная женщина,  она старалась нравиться всем приятелям Сережи, понимая, что от их мнения  зависит, женится ли он на ней или нет.   
  Я все лучше и лучше узнавал Тоню и понимал, почему он,  плейбой, выбрал ее. Она была его антиподом. Я не встречал более пластичного, более покладистого, более женственного и мягкого человека, чем она. Она полностью подчинилась его воле. Митича называла  «Сереженькой», ласкала, нежила его.
 

     В марте меня хватил страх: я   панически  боялся, что заведующая кафедрой и коллеги объявят мне бойкот,и я окажусь в изоляции. Мне было интересно, испытывают ли другие люди  страх.
  Как-то после прогулки мы с Митичем зашли ко мне домой, пили чай с булкой.
  - Сережа, ты испытываешь страх? - спросил я.
- Испытываю, - признался он, но ему тут же стало не по себе от признания, и он поспешил внести коррективы в свой ответ:
- Боюсь, потому что завишу.
- Наверно, все зависят, - сказал я, вспомнив о своих страхах и борьбе с ними.
- Да, конечно, все мы зависим. Даже Горбачев, - сказал он. – Но на улице я никого не боюсь.
- Что удивительно: любого  из тех, кого мы боимся, физически ты мог бы уничтожить.
Сережа подхватил эту мысль и долго говорил о том, что мог бы раздавить любого.

Я вспомнил, как с неделю назад Митич угрожал Рощину физической расправой за то, что тот притащил на кафедральное празднество Дронова.  Чтобы  свою агрессию Митич когда-нибудь не направил против меня, я поспешил сказать: 
- Но мы живем в цивилизованном мире и вынуждены бояться всяких ничтожеств,  которых охраняет государство.
 

В начале апреля мы договорились с Митичем погулять по городу.
В три часа дня с улицы до меня донесся  нежный  голос Тони:
- Коля!
Я быстро переоделся, пошел на улицу. По пути заглянул в почтовый ящик: мне пришло два письма – одно от Макарова, другое - от дяди Толи, работавшего в Новом Уренгое, вдали от своей семьи. Я засунул конверты в карман и поспешил на выход.
Мы пошли вниз по Тургенева, в центр города. По дороге болтали без умолку. Я был весел, разговорчив.
- Я не люблю ходить через парк: попадаются знакомые.  Предпочитаю ходить по Богданке, - сказал Сережа.
- Я, наоборот,  предпочитаю через парк: хочу быть ближе к природе. Знакомые меня не пугают. Мне даже приятно встретить какого-либо знакомого и обменяться с ним парой фразой, -  откровенничал  я.
- А как, по-твоему, к тебе относятся? – поинтересовался Сережа.
- Думаю, или с любовью,  или с равнодушием, - ответил я.
На лице Тони вспыхнуло удивление, вызванное, видимо, моей самоуверенностью.
Я пояснил:
- Ненавидят тех, кому завидуют. Я же  еще ничего не достиг и не заслуживаю зависти.  Так что у людей пока нет  повода  ненавидеть меня, и я могу спать спокойно. 
Тоня начала меня утешать, в чем я не нуждался. Я продолжил свою мысль:
- Людей же  успешных либо ненавидят, либо обожают.
Мы обошли рынок, затем спустились вниз к кулинарии, расположенной на улице Фрунзе. Тоня встала в очередь за котлетами, стала ждать, когда их подвезут. Я отошел в сторонку и начал читать письма – сначала от Макарова, затем от дяди.
  Прочитав письма, я вернулся к Тоне и Сереже.  Когда   котлеты были куплены, мы пошли по центральному проспекту по направлению к «Старой книге». Я был в ударе. Я вдохновенно болтал, даже продекламировал свои юношеские стихи – «Искушение» и «Нравиться тебе я перестал».
- А вот моя парикмахерская, - я показал на  дверь, над которой было написано «Очарование».
- У тебя здесь, наверно, есть свой мастер? – предположил Сережа.
- Конечно, есть. Только она не знает, что она мой мастер. 
Сережа захохотал, а Тоня улыбнулась.
Мы продолжали идти по улице, разговаривая.
- Сережа, с тобой лучше не ходить! –  неожиданно сказала Тоня, мрачнея.
- А что он такого сделал? – удивился я. – Я ничего не заметил.
- Тут нужен женский взгляд, - сказала Тоня.
С трудом я понял, что испортило настроение Тоне: Сережа провожал взглядом встречных женщин.
После этой фразы Тони Сережа стал ее дразнить. Когда мимо прошли две юные красавицы, он сказал:
- Вы идите, я вас догоню.
Он остановился, развернулся и стал демонстративно смотреть на удаляющихся девушек. Он делал это утрированно, пародийно.
Тоня побледнела, голос ее задрожал. Я продолжал говорить, но она не слышала меня. Я не знал, как разрядить обстановку.  Но когда Митич  догнал нас, она сразу успокоилась, заулыбалась. Ни слова упрека, укора. Она напомнила мне женщину, которую я когда-то видел в какой-то больнице. Женщина потеряла много крови, была смертельно бледна, казалось, умирает. Но как только ей в вену влили  плазму, она сразу ожила, бодро заговорила, и трудно было поверить, что всего лишь несколько минут назад она  была близка к смерти. 
Наш совместный разговор продолжился.
После посещения «Старой книги» мы разошлись: Сережа с Тоней поехали домой, я же направился в диетическую столовую.

Сидя за столом диетической  столовой, я услышал радостный женский возглас:
- Коля!
Моя голова рефлекторно повернулась в сторону голоса, и я увидел знакомую.  Но я не сразу вспомнил, кто она, из какого она периода моей жизни. Лишь спустя полминуты до меня дошло, что это однокурсница. Но ее фамилия, имя  так и не всплыли в моей памяти. (Уже дома я заглянул в  студенческий фотоальбом и узнал, что это  Шапошникова). Крупная, широкая, с простоватым лицом, с металлическими зубами, она не отличалась броской внешностью. Таких женщин не замечаешь, когда они живут рядом, и быстро забываешь, когда они остаются в прошлом. 
- Где ты сейчас? – спросила она.
Я сказал.
Она показала глазами на мальчика лет семи, похожего на нее, и с улыбкой пошутила:
- Подрастет – в институт поможешь поступить.
Я, наконец, проглотил кусок хлеба, который мешал мне разговаривать.
- Садись, посиди минутку, - предложил я.
Она села рядом со мной, поставив свой поднос с едой за соседний стол, где расположились ее спутники – сын и две женщины.
- Кого ты видел из наших? – спросила она.
Я сказал, что чаще всего встречаюсь с Сережей Митичем.
- Он еще не женился? – спросила она.
- Нет.
- Я работала когда-то в Красногвардейском районе, а он в Новооскольском. Часто встречались. Так он когда поздоровается, а когда и нет.  Ты же знаешь, какой он.
Мне не хотелось перемывать косточки своему товарищу: у него были недостатки, но его оригинальность не вызывала сомнений.
   Мне хотелось перевести разговор на другую тему, но  она с обидой продолжала долго говорить о Митиче. Мое самолюбие страдало: с кем бы из бывших однокурсников я ни встретился, они говорили только о нем. Человек уникальный, яркий, он был  притчей во языцех. Как правило,  на словах женщины сурово осуждали его поведение, его черствость, холодность, зазнайство, но, несомненно, в глубине души они восхищались им.