Легенда

               
                « Легенда »
    
    Этот скрежет еще долго будет напоминать ему о криках « Так всегда было и должно быть!» Долго будут еще мелькать перед глазами его паруса тысяч   мельниц. Еще громче кричат  меж каменных  кругов ручных машинок для размола зерна.
    Но  мысли его пришли к нему в ночь, когда мельник спал. И пока твердили они ему, твердела его оболочка.
    - Посмотри на эти мешки с мукой. В ней тебе не отыскать себя никогда. Не вырастет  из тебя более ничего, и  не будет более той  весны, и под солнцем которой   впредь  не распустишь ты своих цветов. Разве  ты допустишь  того, чтоб однажды тебя съели. Ты станешь мукой,  из которой умело, будет лепить все, чего пожелает душа стряпухи. Стряпней ты будешь на радость плохому вкусу.
    А на утро  оболочка  его стала настолько твердой, что каменный жерновой круг треснул и мельник пришел в ярость.   

                ****

    Зерно его долго лежало и грубело  среди  этих криков, что рвались из душ повинующихся, и боящихся быть не правыми среди других.  Покрывало  мучной пылью холодный  каменный  пол. Но  однажды  явилась жена  мельника и  стала  сметать  шелуху  и пыль  мучную  с  пола.  Тогда, выбравший смерть с хвостом надежды на жизнь увидел, как выбранное  коснулось его руки. Оно дало ему знать, что все негодное для холодного, равнодушного механизма, отдается на корм свиньям. Но гордость и кичливость свиней, оказалась  куда большей, чем у тех, кто разборчив еде. Им так же пришлась не по вкусу его оболочка.
    Его зерно лежало среди не съеденного в остатках костей, песка и мусора. А потом пришел, вылепленный из муки и испеченный в огромной печи работник. Довольный своим запахом, и важный, с головой, что была забита чучельной соломой чужих мыслей, что вбили в нее тираны и надзиратели. Он бодро и послушно стал махать лопатой, выгребая остатки из корыт, и сбрасывая их в старую ржавую телегу.
    Работник сбросил мусор, и зерно в яму, что была в двухстах метрах от неумолимых ветряных мельниц на поле, что заливало своими лучами великое светило.
     Ученики учителя не знали, что зерно непреклонного прорастет, но если б знали, где оно растет, то непременно бросились бы они прививать к растению этому глухоту и немоту. Так учитель учит и дает увидеть одну из первых граней власти. Но тот, кто выбирает, какие картины нам видеть, слишком занят своим лицемерным делом и оттого забыл уже, что давно заблудился он сам.


                ****
   Тогда корни его впились в землю, и он стал расти, но не знал он тогда, что плоды его будут настолько манить к себе. И, хоть и думал он, что не пригожи плоды его для пищи и опасны они даже для стада овец, но не знал он тогда, как изобретателен бывает тот, у кого ничего нет.
    И  прозвали  землю его полную хлама, костей и червей пустошью,а его пустынником. Но этого не знал тот, кого прозвали  пустынником. В душе его не было более  другого  отречения, чем то, что он счел нужным.
     Вокруг него, искали пищу вороны, а корни его в это время протискивались меж хлама все глубже и  шире. А когда пришла новая весна, вырос он там, где его вовсе не ждали. Тогда и началась его война. 
     С того времени появилось у слабых духом и боязливых людей, суеверие, что там, где  взойдет росток его, там беда, и война себе землю греет.
     И вот однажды подкрались к пустыннику люди, в которых он увидел их скользкие, извивавшиеся души, что блестели и ползали в их глазах. Умело и
хитро пытались они развязать ему язык, и в  вопросах их, он слышал отзвук. И слетали с  их уст упреки, похожие на добрые советы, и подобно ювелирам, подтачивали они  в нем  его непосредственность. Эти люди желали убедить его, чтоб пелена  сомнений  окутала ему взгляд. Они  мечтали поймать его в неправоте, чтоб  объявить ему свое превосходство и прибавить себе новые права. И если бы им удалось заставить пустынника усомниться  в себе, то смогли бы они сломать в нем стержень, на котором держится его  уверенность. Но сказал тогда пустынник: - Даже  если бы вы и открыли мне  правду,  уличив меня во лжи, или в глупости, но цель ваша заставить считаться с вами, в лучшем случае быть образцом своего  превосходства,  вершина же ваша  обезоружить всех, кто рядом, но лучше законно убить. Но вы похожи на больных, и болезнь ваша оттого, что не всегда вы в силах владеть, и куда более не всегда в силах  преодолеть. Течет в крови вашей страх.  Прибывая в низах,  считаете вы, что всюду несправедливость к вам, но  не станет ли так, что, оказавшись наверху,  вы  приметесь  с  услаждением  и  злорадством глядеть вниз, плодя с  силой мщения все ту же несправедливость, что вас не  устраивает сейчас.  Но тогда  оправданием  вашим будет то, что вы не
знали, какие правила нужно соблюдать, прибывая наверху, и ради своей вершины вы даже отречетесь от своих былых недоумений. Ведь власть не может быть иной  иначе  ее цель будет  безликой. Но вы с самого начала выбрали  покорность, чтобы не ломать себе  головы, чего же  вам теперь от меня  ждать, неужели крох?
     - Но ведь мы не произнесли ни одного  слова, чтобы было у тебя основание нас  обвинить в нашем желании  подчинить  тебя или убить. Твоя серьезность опозорит тебя нашим смехом, ведь мы пришли, зная уже, что будет весело нам.
 - Тогда  примите мою к вам несправедливость. Пусть она гложет вас долго. В вас силы слишком мало, и вы уже побеждены мною. Могу удостоить вас  своим презрением. В глазах ваших и в словах нет для меня ничего нового.
    Тогда гордость этих людей нахлынула на них волной и набросилась толпа их на пустынника. И топтали они от своей  ненависти стебли, и листья, и цветы его ядовитые. И вырывали они с корнем, смеясь, и бросали на убиение великому светилу. Но, когда добрались люди до родника его жизни, то узрели глаза их  помойную яму, кишащую червями, черными падальщиками и кости, и зловонный запах ударил им в нос. Но, не желая пачкать рук, схватились все они  тогда за камни, палки и засохшие куски земли.      
    Тогда он понял, где их слабость, где их  рвет, тошнит и загибает в спазмах. И только тут на родной земле, пустынник спас свои корни.

                ***
     Сезон сменял другой, и каждый был сезоном войны для людей  и  пустынника  оттого, что никто  не желал делить землю, на которой жили и считали каждый своей. Пустынник отныне не ждал, когда начнется война. Он сам стал агрессором, не желая глядеть себе в совесть и искать в себе свою неправоту. Оружием его был яд, а жертвы его враги. И стоило врагу забыться, и опустить свой щит, как лозы  пустынника обвивали его шею и иглы, впиваясь в кожу, ломались, и яд находил себе путь.
    Но не этой войны желало сердце  пустынника, когда отказалось  оно быть стертым в пыль и от неимения плода, глядеть за ростом других. И сколько бы не искал он того, кто не искал бы в нем признания без принуждения, он не находил. Одно лишь любопытство  манило тех, кто желал объявить  пустынника зеркалом и увидеть через него то, чего никогда в них не было.
    А в одно дождливое утро, пустынник задумался о том, что возможно лучше так, чем так, как не знал и он сам. И возможно, все ненавистное ему, что замечает он в людях, есть одна  из  ступеней, без которых было бы сложно  ценить редкое красивое и не дающее усомниться.  Ведь он и сам не раз тонул от своего незнания в грязи своей глупости, и  не раз  пробирался к запретным черным полям, где ему доводилось видеть изъяны в том, что раньше считал идеалом и так высоко ценил.
    Тогда оглянулся он вокруг, и увидел травы кусты и деревья, и пришла к нему  мысль, что люди подобны тому, что он  видит, и он сам подобен травам кустам и деревьям. Подобно плодам на дереве, что  созревают не в один день, созреваем мы, а травы, кусты и деревья берут от солнца и земли то, что им по силам.
     - Все неравномерно!  – Воскликнул пустынник и устремил свой взор в темные серые тучи, что проплывали по небу, отдавая земле капли воды.
     Поглощенный в раздумьях, пустынник  не сразу услышал звук, что приближался  к нему. А вскоре, мимо него, пронесся шквальный  ветер, что был из черного дыма, в котором мелькали красные пятна огней. Топот копыт лошадей, высокие  флаги и молчание воинов громадного   войска, что было сплочено в единую цель.  А потом этот грохот и ветер из дыма  спустился в низину и ненадолго исчез, а  через минуту, увидел пустынник с холма своей поляны, как  черная  волна, накрыла город, и стал доноситься внизу с равнины  шум пчелиного роя. И заполыхали дома, и улицы все превратились в улицы смерти.   
   
                ****
    На утро город пал под натиском войска, в котором скрывалась тайна их силы и непоколебимости.
     Пустынник не смыкал глаз всю прошедшую ночь и был свидетелем гибели своих врагов. А серым утром, пришел к нему человек, который вел свое войско к победе.
    - Приветствую тебя, ты враг моих врагов!  Ты тот, кто решает сам, и тот, кто еще не  видел многого вокруг себя.
     Длинные черные волосы человека,   говорящего эти слова, были влажными от моросящего теплого дождя, а одежды его  были сшиты из грубой кожи зверей. На широком кожаном ремне, с карманами, проклепанными бронзой, был прикреплен чехол, что был жилищем короткого меча. Могучую шею и плечи его берег от холодных ветров воротник из волчьей шкуры, чья серая шерсть из-за дождя была пропитана влагой.
    Воин стоял перед ямой, со дна которой возвышалось растение, что молчаливо  глядело на гостя сверху вниз.
   - Твой родной дом спасает тебя, вызывая отвращение не только у твоих  врагов, которых больше нет, но  признаюсь и у меня. Ты довольствуешься слишком малым, и твоя молчаливая власть над этой ямой, скорее похожа мне на существование  среди всего, что есть. Хоть в этом и есть твоя чистота знания, но должно когда-то прийти и твое время упасть в грязь.
     - Но к чему мне это? – Спросил  тогда пустынник, удивляясь словам пришедшего воина.
     - К тому, чтобы узнать, на что ты способен и чего тебе не хватает.
      Воин обернулся, чтобы  обозреть  с этой  высоты город, что все еще полыхал и чернил воздух густым непроглядным дымом.
     Через год, мое  войско  залечит  свои раны и отправится покорять  этот прекрасный мир. – Продолжал  говорить  человек, рассматривая город холодным  спокойным  взглядом. - Закон  жизни гласит, что мир наш, прекрасен особенно тогда, когда враги  твои  не  мешают  любоваться  им,  потому  что они у твоих  ног, в остальном  наш мир не дает насладиться собой сполна. В остальном он скуп и опасен. Но если пожелаешь, ты  можешь отправиться с нами.
     Воин  посмотрел на пустынника, а  потом в ту сторону, откуда пришло его войско.
     На днях прибудут на эту землю мастера каменщики и воздвигнут четыре дома  мыслей. И если ты пожелаешь узнать о нашем знании больше, то  приходи к нам и узнай, то, чего еще не знал.
   - Но зачем вам дома  мыслей?  Не для этого ли нам голова, чтобы могли мы думать о жизни?
    - Да ты прав, но я признаюсь слаб во всех этих мудреных науках, по мне, так  война и есть жизнь. В ней  и мои  мысли. Спроси лучше наших шаманов и книголюбов, что уже в пути. Они идут  всегда вслед за нашей победой. Но должен тебя  предупредить, то, что они нам однажды позволили увидеть, может тебя сломать или убить, как сломало и убило многих.   

               

                ****
      Прошло четыре ночи с того дня, как к пустыннику явился воин, а на пятый  вечер,  увидел он старого шамана, что опирался на трость, проходя мимо. Он шел с той стороны, откуда пришло войско, и шел он в город.
     - Постой. - Крикнул тогда пустынник, но шаман шел своим путем по тропинке, что змеей вилась с холма в низину утихшего города.
     Свою самую крепкую и длинную лозу стал тогда спускать пустынник с высокого дерева, лозу, которой обычно он  держался, спасаясь от лютых ветров, какие начинаются сразу за сентябрем. Лоза зашуршала по опавшим  листьям, догоняя старика, что не обратил  никакого внимания на  крик  пустынника. И вскоре лоза преградила шаману путь.
     - Ты  подобен всему, что преграждает солнечным лучам путь, и оттого даешь свету рассеяться в тебе. Отражаясь от тебя, он  обретает  новый путь, что  даруешь  ему ты  сам. – Сказал старик. - Так и мне ты даешь рассеяться в тебе, а излишкам отразиться от тебя. Но разве это был не ты,  что все не мог уснуть и говорил себе о том, как все  хотят увидеть сквозь тебя свои надежды на самих  себя и поверить в свой  невинный обман? Не побоишься ли ты сам обмануться теперь? Ведь я не только  свет,  но так же  зеркало  и  тень,  что по ту сторону зеркала.
   - Но откуда ты узнал, о моих  бессонных  ночах и о моих негодованиях?
   - Ты все узнаешь, ведь ты моя преграда, через которую  перешагну и все  преодолею черные углы твои, где ты  скрываешь  острые  ножи стального  усомнения. Но знай, я пройду мимо твоей фабрики по  сплетению полотен. Во времена, когда я был таким же  молодым,  как ты, то фабрик у меня таких чуть  было  даже больше,  чем одна. Но так  не много тканей мне полезны  были.  Все  механизмы фабрики без колебаний  вплетают  меж  благородных нитей те, причина  коих   будет непрочность вещи.  Полезны  ткани  эти  лишь  тогда, когда поймешь, что начинать придется снова и пересматривать дела. В таких ошибках кроется полезность, но только если ты достигнешь цели, потом воротишься к своим обманам, и их заменишь найденным ответом, а также словом « понял», но главное не оправданьем. И если ты поймешь, что если  их убрать с пути, то весь итог твой рухнет в раз, то лучше выбрось с головы или начни сначала.  Поверь, уж лучше быть совсем не правым, чем  быть  слепцом, но много этой правды  говорить. К тому же эта полукровка правда, что полукровка только на устах твоих и только по твоей  вине, возможно, может  потускнеть в лучах полезной чистой  лжи, что без вкраплений благородных нитей, становится все той же правдой,  только  добрей и, как обычно с целью. Тогда ты и проверишь прочность ткани, но лезвия ножей  ее проткнут, и ты тогда поймешь, что где-то, что-то  упустил, пока  ты слепо собирал и ткал.  Ты будешь  в силах все исправить  в  первом, но во втором же случае возможно будешь  обречен. Хоть ты и выбрал эту яму, знай,  что даже здесь ты оказался  тем  работником,  который  хочет все сорвать верхушки  и утопить  в том безприградном море тьмы свет элементов. Ты засыпаешь, говоря себе, что вот итог в моих руках, вот инструмент,  деталь, что я купил у продавца, чье имя даже не спросил и не спросил, кто мастер вещи, что купил ты? 
     Пустынник, слушая шамана, вдруг осознал…
    - Но я не увидел сквозь тебя самого себя. Значит, моя ткань все же крепка.
    - Старик  улыбнулся  и,  переступив  через лозу, сказал: - Зато я увидел и должен  сказать, что наши ткани не так  крепки, как бы хотелось, но мне уже пора.
    Пустынник растерялся от чувства неполноты.
    - Гляди глубже и  возможно ты  увидишь  себя со спины. И если так будет в твоей жизни, то не медли и скорее опереди себя. Так у тебя появится тень и опыт преодоления. 


      Пустынник не мог сдержаться, чтобы не насытиться своим любопытством, и тогда он пустил ростки на тех местах, где  когда-то  горожане, при виде вестника раздоров  и  войны, вырвали стебли с глаз долой.
     Он тянулся к солнцу три недели. Хоть  и  не так, как весной, но свет шамана  и воина, что впитал он, сколько мог, грел изнутри, не давая ему уснуть.
     Первым стеблем, что набрался сил и дотянулся до роста человека, стал  тот, что  в прошлом рос у ворот  внутри  города.  Следом  за первым, окреп и второй, тот, что когда-то жил на площади.
     За  время, пока Пустынник рос и  креп,  он не увидел  той  толпы - людей, что  собирались в толпы, шумящих и часто улыбавшихся друг другу. Воины и работники всегда ходили то по двое то вчетвером, беседуя, шутя, но на глаза  пустынника чаще попадались одиночки,  что шли  куда-то по своим делам.
     И вот, когда солнце начало  спускаться к горам и ветер стал стихать, Пустынник вновь узрел толпу, подобно той, что когда-то собиралась каждый день на этой площади, вымощенной  черными и серыми  скальными  камнями. Это  было собрание, в котором участвовали  только  воины. Они  стояли  вокруг большого кострища, и шум невнятный доносился с той толпы.
    Пустынник глядел на мерцающий свет  огня, среди людей, похожих на деревья в  наступивших сумерках, что качались в порывах ветра.               
    А потом  тот воин, что приходил к пустыннику на холм, стал громко говорить о военном деле и что-то обсуждать с людьми.
   Пустынник вскоре начал  засыпать, как только понял, что у всех дела и не с кем  поиграть или поговорить, но вот  знакомый хриплый  голос он в полусне услышал. И то был громкий голос старца, того шамана, с кем встречался он на днях. Шаман стоял  в кругу все  тех  же воинов, молчащих и слушающих речи старика.
   - Что вижу я!  Дорога  стала  тяжелей. Она извилиста  в  ней грязь и пыль, и зной  по ней ползет за вами. Как  скоро ваше благородство для вас в дороге этой будет не снести? Как скоро  кто-то отойдет и закопает в ней его до тех желанных лучших дней.  Но, сделав выбор этот,  знайте, дороги эти так  ревнивы,  они  на самом  деле в вас, что вскоре вам придется вернуться, чтобы откопать свое былое  благородство, что не ржавеет никогда. Это и есть ваше спасенье, возможно даже,  что ценою в жизнь вам обойдется это  искупленье для воинов как вы! Но никогда не смешивайте ценности  свои,  которыми  вы благородны с теми, что носят их с собой для дорогой продажи.  Учитесь сами у самих  себя  вы  господа  и  право вам на становленье и закон!  И не давайте никому ломать хребет ваш пополам чужими нравами и не бросайтесь вы в объятья им,  тех, у кого забиты сундуки блестяшек, проверьте золото ли это,  серебро ли  это,  бронза  или сталь. А если это будет  жесть, которая блестит лишь потому что  потрудились отточить, уйдите  прочь  от  этого  раба своих стремлений! Давно  пропал он, заблудившись в лабиринте  жизни. Но если золотом окажутся слова  его,  то  не стыдитесь в дар принять. Пусть будет вашей благодарностью принятие  в свой разум этих слов. И вот еще что,  не тянитесь за грошами, иначе  цену  сами установите себе. Все эти люди так  бедны.  В словах их бедность смысла, а под ними закопана не благородная слепая месть. И в их карманах не ищите их грошей, они и без того полупусты. Добытые разбоем  деньги вас сделают бедней душей. Никто  не даст вам более того, что можете вы дать самим себе. Теперь идите, но не  вздумайте чинить войны там, где отвоевали мир себе.
    
     Прошли дни с того времени, как  состоялось собрание воинов, и в город пришли каменщики. Они начали строить  на площади один из четырех домов мыслей.
      Пустынник день ото дня становился все сонливей. Он чувствовал скорое  приближение осени, но держался в надежде, что в этом сезоне ему удастся узнать тайну этого дома.
      И  вот, когда дом был готов, шаман обратил внимание на пустынника, чья надежда  начала готовиться вместе с ним ко сну.
     Шаман растолкал своей тростью вялый стебель, и пустынник вышел из дремоты.
     - Поднимайся уставший ждать!  – Ворчливым голосом  прохрипел старик.  – Я  обещал тебе  рассказать, откуда  знаю  твои  мысли, и вот пришло время, чтобы сдержать свое обещание. Прорастай через землю в дом, искренний в своей лени. Она мне по душе.
     Тогда пустынник вдруг удивленно  поглядел на шамана.
     Но разве ты не должен укорять меня за мою лень?
   Шаман не ответил и пошел, упираясь  о трость.
    Пустынник собрал все свои силы и вскоре пробил себе путь в каменный дом  мыслей. Шаман уже ждал его, сидя на дубовом чурбане, а когда пустынник был готов слушать, заговорил своим хриплым голосом: - В этом доме, ты увидишь то, что  возможно тебя погубит, но тебе будет проще, чем всем тем, кто боится самого себя. Но перед тем, как оставить тебя наедине, отвечу на твой последний вопрос.
    Шаман  поднялся на ноги, подошел к открытой двери и взглянул на темное  серое небо, чей цвет предвещал скорое падение осеннего дождя.
    - Людское общение есть манипуляция, что в мере своей и тюрьма и те ключи, что открывают нам эти клетки. – Сказал шаман, идя обратно к дубовому чурбану. – Хотя пожалуй нужно начать с другого. Устои людские не терпят лени.  Ты искренен к своему  духу, хоть твоя  лень и делает тебя часто голодным. Твоя лень опасна, она склоняет тебя стать паразитом. Вот чего избегай всегда. Ты тот, кто хочет  не убивать себя, хотя порой ты все же наносишь вред здоровью духа. Не избегай того процесса, в ходе которого  ты оказываешься все ближе  к смерти. Изучай  природу своей смерти. Люди рождаются и учатся убивать и погибать. Они медленно убивают друг друга и самих себя. Мы сами  инструмент  своей смерти, хоть и не мы ее создатели. Смерть есть перерождение, хоть нам и нет до этого никакого дела. Мы состоим  из элементов смерти. Вот, что я понимаю под чистотой, в которой  заключена и жизнь и смерть, слушай внимательно.  – Старик  замолчал, закрыл глаза, и некоторое время сидел  подобно  каменной, неподвижной  статуе, а потом заговорил отчужденным  спокойным  голосом: - Свет солнца  радует, особенно тогда, когда так хочешь ты тепла. Увидев свет не бойся и отдай число еще одно той легкой безмятежной  смерти.  Проснулся  если  ты и рядом просыпается она, любовь  твоя, то  радуйся  и ей, в то время, как  протянешь  руки,  чтобы отдать весам еще одно число то буйной, то спокойной  смерти. Увидишь если молний свет и гром,  и дождь  польет с небес, ты  сам,  не зная  этого,  отдашь  в копилку  смерти  новое  число. Освободишься  если от незнаний  и  даст познание ответственность тебе, то  снова выполнишь, как прежде обещанье,  хоть и забыл о нем давно уже. Круговорот событий сменит тоска твоя среди толпы  людей, и в миг такой в руке ты держишь число пусть малое, но ей.
    Шаман замолчал, потом поднялся на  ноги и, опираясь о трость, снова подошел к проему, чтобы поглядеть, как скоро  начнется дождь. - Мы убиваем себя, но  жизнь  нас возвращает? – Спросил
пустынник, глядя на старика, стоящего в проеме, чей взгляд застыл где-то высоко  в сером темнеющем небе.
   - Люди просто воскресают, пока они совершенствуются.
   - А когда они станут совершенными?
    Шаман тревожно посмотрел на  пустынника, потом отвел взгляд и  запахнул полы  шерстяной телогрейки,  почувствовав холод, про который совсем забыл, пока говорил.
  - Никогда. Мы все равно будем умирать  в свое время  и  точно  так же  воскресать.  Просто в нас будут иные элементы смерти в ходе нашего развития. Они  будут  более  совершенные. Нет одной и той же цели,  как  и  самой ее для жизни. Но есть разные способы этой жизни и качество жизни определяет, по какой причине нам  умирать. Возможно даже, когда мы научимся по-другому  убивать себя, мы даруем себе иную смерть, ту, которая  будет приходить  к нам не от болезней. Возможно,  эта смерть будет намного прекраснее нынешней, и мы не будем уходить в неизвестность такими старыми и больными.
   - Но звери умирают так же, как и люди, от тех же болезней и старости. Почему же  их  не забирает смерть иначе?
    Люди и  звери  на одном и том же холме, на котором нужно выживать и снова воскресать в своих детях. Но даже если мы не будем ущемлены в еде, и нам не нужно будет обороняться, мы все равно будем умирать, как прежде, и как прежде на свет будут приходить наши дети. Но нужно многое, чтобы улучшить нашу жизнь и нашу смерть, если  мы хотим,  чтобы одна  приносила нам все больше смысла, а другая посмею сказать, чувство  счастья, когда будет приходить за нами. И  так однажды будет.
    - Но откуда ты это знаешь?
    - Я не знаю, я в это  верю. Жизнь и смерть всегда будут искать способ, чтобы рождать и забирать нас, а мы в свое время в силах видоизменять их, но не более того. И знай  еще, что боль необходима человеку. Она дает нам знать, что мы есть. Но тут мы так же можем придать этой боли особый оттенок. Другое дело, что почти всегда впереди ошибки. А теперь мне пора. Тебя  ждет то, которое, я верю, ты преодолеешь.
               
      Перед тем, как оставить пустынника в доме мыслей, шаман развел огонь в очаге, что был в центре комнаты, выложенный из черных скальных камней.
     Через малое  время пошел  осенний прохладный дождь и пустынник обвил  своими  лозами  очаг, чтобы не уснуть, как  ему подобает в это холодное осеннее время года.
      Долго лежал пустынник у очага, и думал отрывками мыслей. Он не заметил, как стал самим собой, но, когда это  понял, то свет огня пропал и явилась страшная тьма, в которой уже не было стен того дома  и пустынник  вдруг  осознал не определимость самого  себя, а страх в нем  перешагнул через границы его знания о страхе. Тогда увидел он то, что не увидеть тысячам и тысячам глаз, взятых в единый взгляд, и познал он то, чего  не познать многим тысячам умов, взятых в единый разум! Время, в котором было то, что явилось взгляду, стало другим. И в этом едином, движущемся  пространстве,  он увидел, как формы сплетаются друг с другом исчезают, и вновь рождаясь, начинают  сливаться  в  причудливые  формы. Пустынник понял, что видит  он  процесс  самой  жизни.  Он  видел  волны, бледные, подобно волнам воды. Они пронизывали   все   перерождающееся  и  умирающее и придающее друг другу разные формы. Эти волны проплывали и через пустынника, который совсем не заметил того, что распался  сам и частицы его стало растаскивать все, что было готово к перерождению. Волны несли в себе знания обо всем, что есть, и каждое  знание, что оседало в пустыннике, имело так много делений и перерождений.
   Когда одна из волн прошла сквозь  разбросанные, затянутые в другие  формы его частицы, он понял что умирает. И  этих смертей было много, пока  пустынник  не перестал отделять себя оттого, что есть. 
   - « Это паутина мира »! – Воскликнул пустынник в мыслях  всего  живого, и в это мгновение частицы медленно стали стягиваться с разных  уголков вселенной в одну точку. А потом пустынник обратился в свой прежний образ.
      Он смотрел на танец всего, что есть и узрел в этом танце великую гармонию. Его взгляд уносился в самые дальние уголки, в глубину, в высоту, в ширину. Он созерцал огромные и самые малые процессы, где формы материи содержали пространство, а пространство содержало материю, движение перерождения содержало время, а время движение перерождения.
      Но случилось вскоре то, отчего пустынник вдруг замер. Он стал вглядываться  в палитру цветов плавных движений всего сущего. Вдалеке он видел черный, как  сажа  силуэт, что приближался к нему сквозь танцующую  материю и волны. Силуэт нес в себе последнее знание. Он прятал за соей спиной то, что могло бы убить пустынника.
   

     Прошла одна ночь, а на утро шаман пришел в дом мыслей, чтобы узнать, жив ли  пустынник, и к малому своему удивлению обнаружил пустынника спящим у холодных камней очага.
     Вскоре стены  дома  стали  впитывать и отражать тепло желтого огня.
     - Просыпайся. – Нетерпеливо  толкал  шаман своей тростью вялую лозу.
     Тепло огня и хриплый настойчивый  голос старика наконец-то разбудили пустынника, и сон отпустил его из своих крепких объятий.
    - Я верил, что ты вернешься! – Торжествующе произнес старик. Он  уселся на дубовый чурбан, и принялся  ждать слов пустынника, но пустынник молчал.
   - Расскажи старику, что видел и понял. - В нетерпении шаман вдохновлено глядел на пустынника, а рука  его от переживания тряслась и вместе с ней его трость.
    - Я  видел, из чего состоит мир, и понял, что им движет. – Задумчиво произнес пустынник,  все еще блуждая в своей памяти. – Я ничего красивее раньше еще не видел, но потом вдалеке я увидел черный силуэт. Он приближался ко мне, держа в руке что-то за своей спиной, и меня сразил необыкновенный страх.
   - Что? Ты видел силуэт? Ты уверен?  Может быть, твои сны просто смешались в один и теперь ты думаешь, что видел силуэт? – Спросил шаман и застыл, не понимая. – Но, ни я, никто другой, кто находил  в себе  силы вернуться, никакого черного силуэта не видел…, мы видели только  процесс  жизни и смерти. Что же было дальше?  – Взволнованно спросил шаман, но пустынник не спешил  говорить, потому как в сознании его прибывало два чувства, одно было чувством страха, а другое чувство первородного знания,которое сбивало всякую устойчивую мысль.
   -Как странно. Это знание наводит на страх, но, наверное, я еще слаб, чтобы осознать все до конца.
   - Показал ли силуэт то, что держал за своей спиной? – Настойчиво спрашивал старик.
   - Да,в его руке была моя кукла  такая  похожая на меня,  но  не живая и не такая  зеленая, как я. Вначале я не понял, что хочет  этот  силуэт  мне этим сказать, но он не  шевелился и держал  эту куклу долго, пока я не понял.
   - Куклу? Он хотел, чтобы ты что-то понял? Что же ты понял  пустынник? – Не сбавляя тревоги в хриплом голосе,спросил шаман.
   - Мне не хватает духа, чтобы объять это знание. – Продолжал говорить пустынник. Он был  не в силах еще найти покой от своих впечатлений, оставляя свой ответ и вопрос шамана в тени.
    - Говори, не тревожь мне душу, я слишком стар, чтобы ждать пока смятение твоего  духа  не смерит твой  разум, живущий  в притупленном прошлом.
    – Что ж ты меня торопишь  шаман, мне не легко отвечать.  Вначале  я должен осмыслить узнанное и придать ему форму. Ведь этому ты учил меня, говоря о фабриках  и ее  холодных  механизмах.  Я должен еще и признать то, что узнал.
    Шаману пришлось смириться  и, перед тем, как пустынник начал говорить, он терпеливо ждал.   
   
     С наступлением ночи, пустынник наконец-то поднялся с каменного пола и долго глядел на старика.
     - Тот черный силуэт человека заговорил со мной, после того, как я понял, что значит эта кукла. Он сказал, что знание, которое я приобрел, имеет  истинный не искаженный вид лишь в одном сознании. Зачем скажи тебе  знать то, что в духе и разуме твоем  будет  подобно  отражению в воде, куда бросили камень?
    Старик не промолвил ни слова на вопрос пустынника. Поднявшись на ноги, он стал  медленно ходить вокруг очага, в котором потрескивали дубовые паленья, а  на них танцевали желто-красные языки пламени.
   - Ты прав, но ты не ведаешь еще о том, что любое знание это лишь  начало  следующего. Даже искаженное  знание  плодоносит  и бывает, приносит  в итоге плод истины. Но я не стану более  спрашивать о том, что в чистом виде есть в тебе. К тебе  пришел силуэт  и поведал то, чего  не дано  другим.  В нашем мире  многое  еще не открыто и от этого я рад, что еще жив.
   Шаман остановился перед  пустынником,  добродушно улыбнулся и сел на дубовый чурбан.
    Пустынник молчал, глядя на старика,  а потом сказал: - А знал ли ты шаман, что  есть  такие существа, которые так  малы, что их не видно даже в воздухе, что  очистил собой дождь и почти все из чего они состоят это знания?
   - Ты, верно, шутишь пустынник, обойди стороной своими насмешками старика.
    -  Я и не думал. Ты дал мне так  много  знаний и я хотел лишь поделиться с тобой тоже.
   - Таких существ не может быть. Если они состоят, как ты говоришь почти полностью из знаний, то ответь мне, кто же тогда  эти  знания осознает?
   - Никто.
   - Но знание это лишь плод сознания. Скажи, разве могут яблоки быть без своей матери яблони?
   - Эти знания постигает вначале  огромный молчаливый хищный зверь,  который живет далеко от нас на краю  вселенной. Он  питается  частицами, что возникают и пропадают  в пространстве. Я видел его, когда я сам распался на крохотные частицы, и их  растащило все, что могло перерождаться. Этот зверь иногда нападает на большие материи  и превращает ее  в энергию, которой  питается. И от него разлетаются в разные  стороны маленькие существа, которых  нам не увидеть нашими глазами. Они ищут себе пристанище там,где есть  сознание. Но они так  привередливы, что могут искать подходящего носителя веками. Один  из них побывал и во мне,  но тут же выбрался и улетел. Наверное я ему не подошел.
  Пустынник хотел было засмеяться, оттого, как легко шаман, который отныне не в силах был угадывать так точно его мысли, как случилось при первой их встречи, поймался и начал уже верить в то, во что нет смысла верить. Но вместо смеха, пустынник почувствовал вдруг сильную боль в душе, и ему захотелось плакать оттого, что знание,которое он постиг пока глядел он на свою куклу, убивало в нем то, что он еще не смел признать. Пустынник хотел было возненавидеть себя за то, что в силах теперь ответить на этот не-постижимый для других извечный вопрос, но этот всеобщий проклятый ответ не давал теперь даже возненавидеть себя. Единственный вопрос, кото-рый теперь остался для пустынника без ответа, это зачем он познал то,что рушит всякий смысл.

                ****   

  Холодный  осенний  дождь продолжал  падать с темного неба  еще  много  дней.  Лютые ветры зас-тавляли жителей  города чаще оставаться в домах  у огня своих очагов, и лишь  нужда  продлить прия-тные чувства подстегивала их  к движению жизни. Деревья  давно  раздели  свои   ветви от  листьев, а травы засохли и уже засыпали в своих корнях.   
     Эта осень оказалась для  пустынника  новой, не такой, какую он видел раньше. Она  была новой из-за его  нового  взгляда,  который  стал  улавливать совершенно  новые, тонкие, почти невидимые  фор-мы,  что  рождались  почти синхронно в природе и в его голове. Ему были едва заметны эти  полупро-зрачные  формы, что  рождались  от бессмыслицы и превращались в смыслы,  и это  пугало пустыни-ка, ведь замечая это, он так же замечал обратную  связь, когда всякий  смысл каким-то  чудом оказывался  бессмыслием. 
      Лозы и листья  пустынника засохли, а в самый холодный день, он спрятался  под камнями площади и в своих корнях стал готовиться к зиме и к долгому  сну. В один  из  последних  дней, пустынник, почувствовал слабость, и начал  засыпать и, засыпая в этой темноте, он стал  творить  свой  стих, который он уже почувствовал, но, которого он еще не слышал.
    - «Как страшно  видеть не себя в себе,
    не доверять себе,  но знать, что  это  я.
    В  тени  смотреть движенье жизни,
    когда в один  прозрачный  день
    решишь  сопротивляться мысли, что я один  теперь.
    Игра моя решать о выводах твоих
    и мыслить в голове твоей,
    но сквозь себя, переживать за всех, кто будет рядом.
    Возненавидеть  камень  если он молчит,
    кричать реке, чтоб  замолчала,
    увидеть падающий снег
    и от кровавых этих ран погибнуть от снежинок.
    Мне страшно покидать себя,
    когда казалось бы я должен им говорить что это я.
    Поверь себе и стань собой повсюду слышу,
    но только вот вопрос был мой и не про то и не об этом.
    И мне останется смеяться, открыв глаза, когда  увижу,
    слеповиденцев, вторящих друг другу
    про то, как лучше обойти себя.
    Я знаю это потому что это я.
    Пустынник  замолчал в своих  мыслях оттого, что стал он, как уже  не в первый раз, совсем  незаметно  для себя той частью земли,  в которой жили его  корни  и стоял  этот  город. Ею, он ощутил подземные  холодные  воды и тепло,  там,  где в домах   над  пустынником,  стояли  очаги  с танцующим в них огнем.
    - Что же  мне  теперь  делать?  Как теперь мне быть? Могу ли я еще владеть силами, что берутся от  смысла,  и  есть  ли  в моей  жизни то, для чего стоит  жить?  Но,  если  силуэт  того  незнакомца  дал  мне  знание, то значит в  этом  был какой-то  смысл. Хотя постой,  мое  знание  отбирает  даже эту надежду, но  я буду  сопротивляться  ему!  Но, как же мне теперь найти этот смысл, если знание   это   опрокинуло  всякие  иные смыслы, которыми так богат живой мир.  Теперь для меня закрыты эти двери. Мне нужно найти смысл.  Я должен отправиться  в путь, чтобы  найти его, и пусть  первым смыслом моей новой жизни будет поиск этого смысла!
     Пустынник вдруг замер в своих мыслях, глядя в темноту.
     - Возможно я слишком  рано  радуюсь. – Прошептал он, но  все же  душе  его  стало  намного легче, впервые за последние несколько дней.
     - Не успел  я  еще  отправиться в  путь, как первый смысл появился подобно первой вечерней звезде в чистом  небе. Единственный  смысл, который не может  убить мое  знание.  – Прошептал пустынник, и на этой, родившей  веру мысли, он решил остановиться  и без сомнений в свое  новое  рождение весной, он ушел в глубокий сон.
   
                *****

   Долгую, холодную зиму проспал пустынник, не видя снов. Земля, в которой  покоились его корни с наступлением весны с жадностью  впитывала тепло ярких  солнечных лучей, и снег со льдом медленно таял, превращаясь в холодную талую воду. Ветра становились все теплее  и  вскоре  росток пустынника пробился сквозь землю, протиснувшись меж камней площади.
  Взгляду его предстал совсем другой город, нежели тот, что покоренный  захватчиками  прошлой осенью, тлел  и был  укрыт страхом  местных жителей. Повсюду царил шум, собаки  и кошки бегали меж шумящего множества людей, ослы, с неохотой тянущие груженые  телеги, лошадиный  топот копыт, домашние птицы, клюющие с земли рассыпанный корм, голуби, вспархивающие с крыш домов и с площади.
     Пустынник  посмотрел  вверх, когда над ним что-то громко стукнуло и красная кровь стала каплями падать на черные  камни  рядом с его стеблем. Он увидел большой длинный стол  над  собой и людей, что стояли возле него.

    - Кто ты?  – Прозвучал голос ребенка и пустынник оторвал взгляд с толстых  крепких ножек длинного стола. – Кто ты?  – Снова произнес смутившийся мальчик, стоя под столом и держа в руке короткую палку с  привязанной на ее конце серой веревкой.
   - Я человек.  – Ответил  пустынник и мальчик, испугавшись, побежал от него прочь.
    - Папа папа…! - Закричал мальчик, подбежав к своему отцу, который беседовал  с худощавым горбатым  стариком.  – Папа  там  под столом  демон! – Кричал мальчик,  указывая пальцем на пустынника.
    - Под столом мясника вестник  войны! – Стали тут и там кричать  из  толпы  и  через мгновение столы  раздвинулись, и пустынника окружила тревожная масса суеверцев.
    - Мало тебе прошлого лета разносчик  разлада и злых споров мирных людей! – Крикнул мясник, держа в набитой  руке  рубак с длинной рукоятью. С лезвия капала кровь, а крохотный росток пустынника качнуло в порыве теплого  весеннего  ветра. Толпа отринула от него, как от страшной заразы и сердца их от страха забились сильнее.
     - Я будто сплю, но я  проснулся. Передо мной все те же люди, в ужасе  трясущиеся от  неизвестности,  и по-прежнему  тонущие в  своих  оправданиях при каждом дуновении ветра. Этот город пал прошлой осенью, и вас покорил более  сильный враг.  – Тихо   проговорил   пустынник,   и   толпа стала с  опаской  нагибаться  к  его ростку, чтобы лучше  расслышать его слабый голос.  – Почему же вы снова здесь? И  где  дом  мыслей, что построили каменщики другого народа? Этот дом стоял в центре этой площади. Неужели войско покинуло этот город для будущих побед?
      - Мы  не зря  прозвали  тебя вестником войны, тебе даже во снах снится наша гибель.
     - Убейте  его,  пока  он не  накликал  нам  новых бед! – Крикнул кто-то из толпы.
      Мясник выпрямился, растолкал людей  и замахнулся рукой, держащей кровавый рубак.
     В   тот  миг   пустынник потерял солнечный свет, и боль проникла по корням его ко второму ростку, что был у ворот внутри города.
 
     В воздухе летал заглушенный шум дня, что доносился со всех уголков городских  улиц. Легкий ветерок  приносил с собой  эти звуки и чуть уловимый запах свежего печеного  хлеба, который исходил из пекарни, стоящей неподалеку.
    У двух старых  колодцев, что стояли по обе стороны ворот рядом с  каменными  высокими стенами, поскрипывали деревянные шесты журавлей, а за стенами  доносилось пение многих лесных птиц. 
    От ворот и от стен падала длинная полоса тени. Дорога, ведущая в город, лежала  на зеленеющей поляне, и терялась в густом хвойном лесу.
    Рядом  с воротами стоял охранник, но он не собирался преследовать росток  пустынника,  лишь иногда этот охранник, впечатляющего роста, озирался на росток, и  переминался  с  ноги  на ногу, опираясь о длинное древко копья, которое сжимала его крепкая рука.
      Пустынник вначале был сильно испуган, как только увидел  он  человека, охраняющего высокие ворота, но потом увидел он, что человек  этот похоже очень  устал  и  возможно,  прибывая с самим  собой у него теперь не похожие мысли, чем мысли беспокойной толпы суеверцев.
     Собрав все свои силы, пустынник пустил корни к холму, который еще осенью он  покинул, чтобы вновь встретиться с шаманом.
      В сырой  темноте он пробивал себе путь, а в это время пытался понять, как  могло случиться так, что  все вернулось на свои места. Лишь, когда ему хватило сил добраться до ямы  на холме, пустынник вспомнил о своем знании и то, о чем пустынник забыл после долгого зимнего сна, сковало  его леденящими оковами. Оковами, в каких оказываешься, когда тебе снится счастливый сон но, просыпаясь, ты в тот же миг вспоминаешь, что завтра тебя не оправданно казнят.

                *****
   
    Я люблю, и оттого, к одному я так холоден, а другое так ненавижу,  остальное же  просто не замечаю? – Сказал себе  пустынник, глядя в след работнику, который толкал свою тележку, идя обратно в город. - Это серое небо, сквозь которое просачивается рассеянный свет  моей  звезды, его я люблю сейчас, а деревья, что скоро распустятся и ветви, что  покроются листьями   и  цветами  я,  не спросив сейчас об этом, не увидел бы, как будто бы  их и нет вовсе, пока  я их  не вижу. Где же та форма, которую я только  что  видел? – Спросил себя пустынник, как только взгляд его устремился снова к небу, что было  затянуто  серой пеленой. – Ее нет. Не существует города для меня, откуда я изгнал себя сам, пока я смотрю в мое небо, которое сейчас есть единственное, что есть.
     Пустынник замолчал от осознания, что ход невероятно сложной игры полной  вопросов, даже сейчас, как бы для него  ни показалось  странным, не останавливается. И лишь теперь он стал  понимать, что смысл, который  дает  силы жить находится в самой этой жизни, даже, если  в ней убить все ее смыслы, вернее все смыслы, какие придает этой жизни сам человек.
    - Мое одиночество вот-вот и стало бы для меня священным, как  вдруг, оно явилось в такой неожиданной для меня  и  абсолютно  чистой форме. Теперь мне кажется я  не найду таких  сил, чтобы признать такое  откровение. Оно слишком тяжело для меня, чтобы принять все, как есть,  оттого я так люблю  мои сны и мои игры, в которых я готов во многом не понимать себя, дабы я мог многое понимать. Но и здесь подозреваю, что вся эта тяжесть, что ощутил я от этого  познания, лишь тот необходимый мне самообман, который в самом деле даже не самообман, а  самая  что ни на есть игра в прядки. Не для того ли мне смерть, чтобы я мог  проснуться лишь, чтобы  вновь уснуть и забыться в новых,  бесконечных  играх?  Так почему же я не могу стать  воздухом, который меня обдувает прохладным весенним ветром? Не  потому  ли, что я боюсь  не  узнать  себя?  Ведь даже все нелюбимое во мне есть то  чем я являюсь. Я искренен к себе, настолько, что допускаю даже убить себя в моей игре, в  которой  я  так  умело  прячусь от себя самого. Но не в этой ли искренности скрывается моя неискренность?
      Пустынник умолк, ощутив на себе капли дождя, что каплями своими разбил полуденную тишину в густом соседнем лесу и  на зеленеющем холме.
     - Я не боюсь тебя  боящийся не узнать  себя!  – Воскликнул пустынник и протянул  лозу свою к серому дождливому небу. - Но в этот миг произошло то, чего совсем  не ждал пустынник. Он замолчал, а лоза его, подобно руке, которая только что выпрашивала  милостыню, почувствовав неловкость и ужасный стыд, спряталась за телом, что не менее этой руки, ощутило тяжелое, несущее боль нечто.  - Как мог я обмануть себя, в тот час, как смог разоблачить  и даже  ранее  этого часа? Но даже если я  преодолею этот страх,  который  не дает мне властвовать собой,  я только повторю  одно, замкну прямую снова в круг, только лишь для того, чтобы забыться.
      Пустынник  долго глядел вдаль, в ту  сторону, где в низине  должен  был  быть город, но его не было, и этого он совсем не заметил.
      Прошли долгие минуты  молчания, после которых  пустынник   разразился    громким,  злобным
смехом.
     Но, как же ты можешь опережать? Как  многолик я в этом мире, в  котором я  не  в силах  совладать с собой. Где тот  предел, где я перестаю играть, кто я, и где кончаются мои пределы?


                *****               

     - Постой я не причиню тебе зла, которого ты ждешь от меня.
     - Не приближайся ко мне вестник войны! Не должен избранным я быть тобой, чтобы исполнилось желание твое.
     - О чем ты говоришь? – Спросил пустынник у парнишки, в руках которого была  корзина с весенними корнями целебных трав.
     - Я знаю только одно, ты демон, уста которого обладают силой внушения,  такой, что сделаешь ты из меня слугу.
     - Я ничего подобного  не слышал  о себе. - Сказал пустынник, и  хотел было  задуматься, но решил обдумать  эти  слова позже. – Ты выглядишь смешно в моих  глазах, и лучше б ты бежал, чем пятился ты от меня. Не этого ли мне  недоставало, пока я не увидел этого наивного трусишку из города, в котором хочет он, чтоб жители все говорили, какой же храбрый этот малый?
    - Я вовсе не трус, и я  не потому  остановился, чтобы тебе доказать свою  храбрость, но если подползешь ты ближе, я побегу, но знай, что этим ты оскорбишь не только меня, но и себя.    
     Он неуверенно шагнул вперед и, не сводя испуганных глаз с пустынника,  поставил корзину у своих ног. 
     - Скажи мне, как зовут тебя?
     - Лацер.
     Пустынник  вытянул  лозу,  и указал  на дерево, что росло неподалеку.
     - Скажи Лацер, видишь ли ты это дерево, на которое я сейчас не смотрю?
     - Конечно да, этот кедр рос еще до того, как я был рожден моей  матерью, но к чему ты спрашиваешь меня о том, что тебе и без меня очевидно?
    Пустынник не ответил, он обернулся к  кедру и взгляд его застыл на дереве, чьи ветви  были раскидисты и богаты хвойными листьями, меж которых совсем не просачивался  солнечный  весенний свет теплого утра.
      - Неужто ты моя память? – Спросил себя пустынник и посмотрел на парнишку, чья одежда была серой и состояла из многих клочков грубой ткани, сшитой в рубаху и штаны.
      - Ты демон и тебе свойственна вся эта чертовщина, неужели ты решил, что  все, чего не видишь ты, не существует также для других?
      - Беги Лацер, не то я тебя  съем! – Без шутки в голосе  грозно  прошипел  пустынник,  и  лозы   его, упав на зеленую солнечную поляну, стремительно
поползли к ногам Лацера, а тот, совсем позабыв о корзине, побежал что было сил с холма в низину, крича от страха и, как горный козел перепрыгивая через черные камни завалов.
     Громким смехом проводил пустынник мальчишку, благодаря его за то, что он так позабавил его этим солнечным весенним днем.

     Лацер стоял во дворе перед отцом, чей взор был строг. Склонив голову, мальчишка молчал, и с трудом, но, как учил отец, все же не давал этой страшной боли взять над собой верх. Кожа на его спине была в свежих ранах от  безжалостных ударов кнута.
    - Стой здесь до тех пор пока солнце не окажется перед твоим лицом. Когда же  солнце закончит тебя лечить, тогда иди на холм и забери корзину, которую  заставил  тебя оставить твой страх. И не вздумай говорить  никому,  что навлек ты на весь наш  род дурной  глаз вестника  раздоров и войны ты понял?
    Лацер послушно  кивнул, и только  отец зашел в дом, он сквозь  зубы застонал  от жжения солнечных  лучей, из-за которых ему казалось,  что лежит он спиной на горячей кухонной плите.
   
      Шли долгие часы, и боль уже успела притупиться, когда  настал вечер, и солнце оказалось перед глазами Лацера.
     - Если пустынник мен я съест, то я окажусь одной из гроз нашего бога дождя, в которого  верит наш род.  – Стараясь  себя  успокоить,  прошептал мальчишка и, скованный страхом, все же заставил себя идти к холму, что находился за городом в двухстах метрах от ветряных мельниц.
    - Тогда грозой я полечу к земле, сверкая, и убью пустынника, что причинил мне столько боли! - Бормотал Лацер и теперь уже не мог сдержать своих слез от обиды, стыда и боли.
   
    Миновав  ветряные мельницы, Лацер стал подниматься на холм, но не по широкой  тропинке, по которой работник из свинарни возит свою тележку, а через редкий лесок, чтобы пустынник не смог его увидеть.
     Солнце медленно плыло к вершинам высоких далеких  скал,  и теперь  Лацер  уже  знал,  что  более страшна  для  него  будет  темнота, в  которой  он уже  не сможет  видеть  насколько  далеко  от него пустынник  нежели, как сейчас, при  уходящем свете краснеющего в пелене вечернего солнца.
     Прячась  за  стволами  высоких  деревьев, Лацер подкрался к тому  месту, где  была оставлена корзина, но корзины на том месте уже не было.
     -  Я слышу тебя дерзнувший  вернуться и забрать то, что уже не принадлежит ему. – Громкий голос услышал Лацер, что донесся до него с той стороны холма. Знаешь ли  ты, кто в этом городе
тебя смелее?
    Мальчишка не ответил, в это время глаза его в испуге метались то вправо то влево, ища на поляне свою корзину.
     - Я уже не живу в яме, которая  всегда готова меня спасти от смерти, и более я  не вернусь в нее. Все потому что не боюсь я смерти. Тебя Лацер смелее тот, кто в эту яму возит  тележку с мусором. Этот работник единственный, кто так час-то по воле своей  работы  смотрит мне в глаза, не выражая ни стыда, ни страха, ни презренья, ни доброты ко мне, ни состраданья.
     - Отдай мою корзин злой демон! – Крикнул Лацер.
     - Так приди и возьми ее. Это будет единственным  доказательством  твоей   не   бессмысленной смелости. – Крикнул пустынник, и вскоре он крайне был удивлен тому, что у ствола  его стоял Лацер.
     - Отдай мою корзину.
     Пустынник протянул лозу к густому кусту, и поднял в воздух спрятанную до этой поры корзину с весенними подвившими целебными корнями.
     - Держи теперь она снова твоя, но прежде, чем ты покинешь меня, ответь мне  Лацер  на тот же вопрос, какой я задавал тебе вчера. – Произнес пустынник, указывая на этот раз своей лозой на черный хребет скал, что тянулся над темнеющим лесом.
     - Да пустынник, все, что я вижу есть несмотря на то, что  этого не видишь  ты.  Я  знаю ты что-то ищешь, но я не могу понять, что именно, иначе я возможно тебе помог, но мне уже пора. Прощай пустынник.
     Лацер побрел по полю к дорожке, что вела в город но, когда он поднялся на самую вершину холма, то остановился и, оглянувшись к пустыннику, увидел его неподвижного, глядящего вдаль на длинную полосу скал, чьи острые вершины врезались в темнеющее, вечернее небо. Лацер долго смотрел на пустынника, который долго глядел на высокие скалы, а потом  мальчишка  обернулся  в сторону леса, услышав приближение сильного ветра.
    Деревья зашумели и беспокойно стали шататься в стороны, а через миг ветер  настиг  Лацера, и он, отвернувшись оттого порыва ветра, увидел то, во что его разум не сразу пожелал поверить.
      Лацер хотел было крикнуть пустыннику, но происходящее не давало ему ни секунды, чтобы понять, что происходит.
     Пугающий своей внезапностью и силой ветер, поднимал в воздух пыль и сухие ветки, унося с холма в сторону к далеким скалам.
     Лацер во все глаза смотрел на то, как лозы, стебель и листья пустынника  стремительно рассыпались на черные, похожие на клочки жженой бумаги части и, подхваченные  этим свирепым ветром их уносило в этом порыве вдаль.
    - Пустынник… - Крикнул Лацер, при виде последних черных частиц, что взмыли в воздух и через миг исчезли вместе с ветром.
   Лацер стоял, не смея шевельнуться, прислушиваясь к тишине.