Галина Кисель. Одиночество

          Галина  Кисель.               
                Одиночество.         

 Она  остановилась  у начала лестницы,  как раз под  надписью « 3 путь» и устремила  взгляд вдоль  туннеля.  Люди спешили к поездам, катили тележки с   чемоданами, несли детей. Она  смотрела поверх  голов, выискивая  его  глазами. До отхода поезда оставалось  пятнадцать минут. Чего  это  он  опаздывает? Ведь договаривались встретиться  у  лестницы на  третий путь! Может быть, он ждет ее с противоположной стороны? Но нет, там под такой же надписью никого не  было.  Она опять  посмотрела  вдоль  туннеля. Люди  шли, шли. Поток становился то  гуще, то  реже. Осталось  десять минут. Пять.
     Поднялась  на перрон. У вагонов  его не было.  Поспешила спуститься. Поезд сейчас отправится! А билеты у него. И глянцевые  книжечки- проспекты  на  корабль, который ждет их в  Гамбурге. Круизный корабль. Такие многообещающие  книжечки. Каюта  бизнес – класса с большим окном, бассейн, концертный  зал. Шезлонги на  палубе. Рестораны. Лунная дорожка по  морю далеко, далеко за горизонт. А в конце пути - Канары. Песок, море,  пальмы…
   Подняла голову. Крыши вагонов тронулись и поползли, набирая скорость, прочь от вокзала. Что могло с ним случиться? Заболел?  Машина застряла в пробке? Так он бы позвонил ей на мобильный. Где же ее мобильный?   
    Сунула руку в один карман, во второй… Нету! В нагрудном  кармане…Но кармана на груди вообще не было. Что  такое?  Надела вместо  элегантной  кожаной  куртки   что – то ужасное. Мятое и выцветшее.  Она растеряно осмотрела себя. Старые  туфли, вместо модных, вышитых  внизу  голубых  джинсов -  черные брюки. 
 Не мудрено, что  он ее  такую и не заметил. И сейчас сидит  в поезде один.  Переживает. Злится. Как же теперь? Она   медленно пошла обратно  в здание  вокзала. Постой, а где  чемодан?  Оставила   у выхода на перрон? Ринулась  обратно. Но у лестницы на  третий путь  чемодана не было.  Увели…  Все ее лучшие  наряды!  Что теперь делать?  Идти в полицию? Она побежала по   туннелю, мимо освещенных и темных  окон  каких – то  магазинов. Отражалась в черных стеклах. Как в зеркалах. Она? Боже, разве это она? Остановилась и приблизилась  к  витрине. Худое  лицо. Морщины у рта. Волосы неряшливо  забраны за уши. Давно не крашеные, седина  чуть ли не до середины  головы. В глазах слезы.  И медленно  нарастающий ужас.  Она оглянулась. Может, это кто – то другой смотрит  из-за ее спины? Нет, нужно  успокоится. Это  сон. Конечно, это ей снится! Эта старуха – не она. Сердце колотится  у самого  горла. Проснуться! Она  ущипнула  себя за руку.  Больно.
    А люди шли и шли по туннелю к поездам и обратно, кто –то  задел ее  чемоданом. Извинился. Нет, это не сон, это  на самом  деле.  Нужно   уйти отсюда. Домой. Он позвонит ей домой. Корабль  отплывает  завтра. Она еще успеет  привести  себя в порядок и приехать. Поезда на   Гамбург  отходят  каждый час. Не смотреть  в витрины. Там не она. Она  стройная, высокая. Пышные волосы.  Синие  глаза. Нравится мужчинам. У нее есть  друг. У него  фирма…Что за фирма?  Она мучительно напрягает мозг, но не может  вспомнить.
   Чемодан… Нужно заявить в полицию.  С  трудом  составила  вопрос  на немецком, но в информации ее поняли. Милая женщина посмотрела с сочувствием, что – то сказала своему  напарнику. Расслышала  только «Ди альте».  Кто «альте»? Она? Не стала ждать  ответа.  Отошла  от окошка. Ей  страшно. И холодно. Руки дрожат. Спрятала  их в карманы куртки. Нащупала ключи. Один большой, другой совсем маленький. От входной двери и почтового  ящика.  Ключи от ее квартиры. Нужно вернуться  домой и позвонить ему на  мобильный. Тогда все  прояснится и этот кошмар  кончится.
   На привокзальной площади  дождь и ветер. Тяжелые струи  бьют  по камням, брызги  летят за ветром.  Машинально натянула   капюшон до самых глаз.  В этой куртке она ходит на работу. Теперь вспомнила. Ну конечно! Это  же  ее рабочая куртка!
   Трамвай  довез  до ее остановки. Вышла под  дождь. Перебежала, согнувшись, до  подъезда.  Передняя  встретила  знакомыми  запахами. Она скинула туфли, повесила  влажную куртку и, не надевая тапок, в одних  носках, зашла в комнату.
   Глянцевый проспект круиза на Канары  лежал на журнальном  столике. Он будто светился в полутьме. Взяла его  в руки. Перелистала.  Ну да, вот и каюта бизнес класса с большим окном, за которым  солнце и синее море. Бассейн и шезлонги.   Проспект  кончался видами Канарских  островов. Море, пляж, пальмы…
  Разве не Ингрид  дала ей вчера в бюро этот проспект? Похвасталась, что летит в  отпуск с другом.
   Резкий  звонок  заставил ее   броситься к телефону.
- Люся? Наконец – то!  Тебя ждут  твои клиентки. Телефон обрывают. Фрау  Ангелика очень  недовольна. Чего ты молчишь?  Люся!
-  Ка-кая фрау?  Это кто?
-  Я это, Нина!  Ты что, заболела? Почему не позвонила, не предупредила?
- Не понимаю…Вам  кого?      
Не стала  дальше слушать.  Опустила  руку с трубкой.
     Кое - что  начинает проясняться.  Люся – это  Людмила Гранфельд.  Бывшая учительница  русского языка  и литературы. Из  России. На  ПМЖ  в Германии. Работает  в бюро  нахбарсхильфе. « Помощь  соседям». Убрать, сварить, сделать покупки. Погулять  со старушкой. Очень трогательно. У нее три  клиентки.   Люся  их   жалеет. И охотно  им помогает. Они одинокие. Деликатные. Не очень обременяют ее работой. И можно  поупражняться в  немецком  языке.  Каждая из них  угощает ее  кофе с печеньем  и долгой  беседой. Им не с кем поговорить, кроме  Люси.
   Но какое  это  имеет отношение  к ней? Она молодая и красивая.  Пышная прическа  и синие  глаза.  Работает в фирме … Она надолго  задумывается. Что – то ей  мешает.  Ах да, телефон. Частые  гудки  едва слышны. Осторожно подносит трубку к уху.  Гудки врываются  в  мозг. Сморщившись, она  кладет  трубку на  аппарат.
   Нужно  вспомнить  все  по  порядку. Как получилось, что  они решили  вместе  поехать в  круиз? Был  трудный  заказ, и они его успешно выполнили. Какой заказ?  Ноги не держат,  она   опускается на пол, обнимает  колени  руками и  тихонько раскачивается. Так легче голове. С кресла свешивается  серый  пуховый платок.  Мамин  платок.  Теплый и мягкий.  Она сжимается в комок, укутывается  им,   поджав ноги. Закрывает глаза. Не видеть, не слышать, не ощущать.
     Звонят. Уже  утро? Кто это  может быть?  Господи, заснула!   Что это с ней? Заснула  на полу, едва прикрытая  платком? Опять звонок!  Длинный и требовательный.   Тело не слушается, ноги  свела  судорога. Но она заставляет себя  подняться и   дотащиться  к домофону.
-  Алло! Алло!
- Фу, наконец- то! Я уж думала… разное. Открой, это я,  Нина!
- Нина? Ты чего так рано? Что  случилось?
 Она  открывает дверь, и ждет, кутаясь в платок, пока  Нина поднимается по  лестнице.
- Рано, говоришь? Уже  почти  час. У меня  еще  один  клиент  остался. 
-      - Это    что же? Я  работаю   с восьми… 
- Не было тебя на  работе!
 Она отмахнулась, не слушала. Только одна мысль владела ею.
- Сон такой приснился… Смешной… Будто я  собралась на Канары. Пароходом.  Чепуха  какая- то… Не понимаю. Что  со мной?   
- Я тоже не понимаю! – Нина пытливо вглядывается  в ее глаза. - Сходила  бы  к врачу. Странная  ты  какая-то. С тобой  говорят, а ты  будто и не слышишь.
- Какому  врачу? Я не больна.  Нет, просто я  вчера  очень устала. А в бюро говорили  об  отпуске. Ингрид   собирается  на  Канары.  Вот и приснилось.
- Ты что же, с вечера не ложилась?
- Не знаю…Но может быть! А ты иди, твой клиент тебя, наверно,  ждет.  Мне нужно подумать.  Собраться с мыслями. А завтра  встретимся  в бюро, я приду.   Фрау  Ангелике скажи, что я  приболела. Хорошо?
Они  вышли  вместе  в переднюю. Люся  теснила  подругу  к выходу, Расстроенная, недоумевающая и  порядком  напуганная.  Вокзал? Да никуда она не  выходила! 
Спала, вот и приснилось!
Линолеум в передней  холодил ступни. Внезапно попала  ногой в воду.  Что  это? Лужа на полу? Откуда тут вода? Едва удержалась от крика. Почти вытолкнула  Нину  за дверь. Кажется, даже забыла попрощаться? А, неважно!  Провела рукой  по  куртке. Мокрая! Это с нее стекло  на пол… Ходила под дождем. Совсем  недавно… Куда? Смутно припоминался  широкий туннель, люди с вещами…
   Чемодан… Женщина  в  информационном  окошке…    Открыла  двери  в  кладовку. Чемодан  покоился  на  полке, заботливо  укутанный  в  целлофан. Провела рукой  по крышке. Посыпалась  пыль. Сколько он  уже  тут лежит?  Год? Два?   Она      вернулась в комнату, подошла  к окну. Дождь прекратился. Но ветер  срывал с деревьев намокшие листья и они летели, устилая  тротуар. Желтые, коричневые, осенние. 
        Зябко повела плечами. Нужно было  что – то  припомнить. Но зачем?  Хотелось  обратно в приятную  полудрему. В тот мир, где  пальмы, солнце, море…Было грустно. И тревожно. Но она  пересилила  себя.
- Может, я бегала  в магазин?  Оттого и  куртка  мокрая?
    Прошла на кухню, открыла  холодильник. Начатый пакетик  колбасы, кусок  подсохшей пиццы, маргарин, яблоки…Ничего нового. Вдруг очень захотелось  есть. Горячий чай с пиццей!  Вот что сейчас нужней всего. 
        Она  включила   чайник, сняла с полки коробку  с пакетиками  чая, сунула  пиццу   в  микроволновку. Никак не  унять внутреннюю дрожь. Даже горячий чай не помогает. Обдумать? О чем тут размышлять? Она  знает, что  это  такое.  Но чтобы  так?  Чтобы  совсем потерять  себя? Вообразить  нивесть что?  Помчаться на  вокзал? Это уже не  грезы. Это  поступок. Ну,  воображать ей не впервой. Это у нее было с детства. Тайное  убежище, где можно  отсидеться от  горя  и неприятностей. Мама кричит и ругается, – а она, Люся, не слышит. Она в это время далеко, далеко. С героями любимых книжек.  Клак – и она уже не дома. И мамин голос  где-то далеко, далеко. И не задевают ее ни упреки, ни обвинения.
     У мамы  часто бывали  истерики. Она   исходила  криком, глаза  безумные, страдающие. Никогда нельзя было понять, разглядеть  причину. Предупредить приступ. Чаще всего виновным  оказывался  отец. Все, что он делал, было плохо. У матери  была поразительная память. Она помнила все  его поступки с первого дня  их знакомства. Те, что она считала  преступлениями. И выкрикивала упреки  со  слезами и злобой.  Возражений не терпела. Дочка с  мужем  должны были сидеть и молча слушать.
   Отец  никогда не перечил ей, не сердился, ничего не   опровергал. Сидел молча, сгорбившись, бледный  до синевы, сложив  руки на коленях. В глазах  беспомощность и мольба. Как - то  Люся  не выдержала,  упрекнула:
- Ну почему ты молчишь? Почему не  возражаешь?
Он печально  покачал  головой.
-Нельзя.  Мама  еще  больше  рассердится.  Ей будет  плохо. У нее сердце  слабое. А  это все  война. Ты же знаешь? Мама  была в концлагере, еще ребенком. Она  одна спаслась, вся семья погибла.
Ну да,  она знала.  Но  зачем  так  кричать? 
После приступа  мать  долго плакала. Пила  валерьянку и засыпала. А  утром  просыпалась  как ни в чем не бывало, готовила завтрак на всех, одевалась и уходила на работу. Спокойная, выдержанная, приветливая. Ее мама. Такой ее знали  и любили  в библиотеке. Там о приступах  злобной  истерики  не знали.
А отец снимал  напряжение  рюмочкой.  Он  рано  умер. Острая сердечная  недостаточность. После очередной  маминой  истерики.  Это случилось, когда  Люся  кончала  пединститут. Для матери  это было  страшное  потрясение. На время  истерики прекратились. Дома стало тепло и уютно. Это был самый счастливый период в их жизни. Мама  живо  интересовалась  ее делами и учебой. Доставала ей книги, сдружилась  с ее подругами. Они приходили  шумной  стайкой, ужасно  занятые  собой и друг другом. Мама всегда  готова была выслушать и помочь, и все ее любили. Нет, тогда  Люся  редко уходила в себя. Не до того было. И появился  Миша. Возник перед нею на  институтском балу, пригласил на  танец. Старинное  танго « Утомленное солнце»
        Или солнцем?  Помнит  этот вечер до сих пор.  Миша  понравился  маме. Но  когда они  решили пожениться, она   потребовала, чтобы они ушли жить  в его  комнату. Люся  знала, почему. Мать боялась, что снова  начнутся истерики.  А что было потом?
Какое счастье – дочка!  Синеглазая, как мама. Приветливая. Щебетуха. Они не могли  нарадоваться.  Умненькая. В год уже начала  говорить. Рано  пошла. Но незаметно  подкралась  болезнь. Где  только  она  не  искала  исцеления для  дочки!  Нет,  они, муж сначала  был рядом.  Но  он скоро сдался, не выдержал.
-  
          Долгие  годы школа и  тетради, тетради. Сочинения, изложения, диктанты.  И все это  нужно  проверить.  Обосновать  оценку, чтобы  ученик понял и  был удовлетворен. А дома больная дочка.  И мама.  Когда с мамой случился  инсульт,  муж сам  настоял, чтобы  они обменяли  обе комнаты на  отдельную квартиру.
-  Разрываешься на два дома. Я тебя и не вижу совсем. И в квартире  беспорядок. Никогда не  поесть толком.   
    Насупленный  муж. Ему не с кем пойти в кино, в театр. Просто  погулять  по улицам. Сходить к  друзьям. Больная  дочка. Врачи, больницы. Почему не  помогаешь? Нет, он старался помочь. Ходил  за покупками, в аптеку.
        Женская  работа, мужская работа. Я работаю! Я тоже работаю! И зарплата почти одинаковая, но он  может себе позволить  завалиться с газетой на диван, а она  крутится, как белка в колесе, до поздней ночи.
- Твои болящие!
- А дочка? Она  что, не твоя?
- Согласна, мама  очень  придирчивая,  всегда всем  недовольна. Но ведь  она  больна, парализована?
- Она  истеричка! Я скоро сам таким  стану!
         К тому времени, как не  стало  бабушки  и  внучки, она  осталась одна. С уроками, тетрадями.  Но ведь это не  ее прошлое. Так сложилась  судьба у Люси.  Не у нее.  Но  Люся   здесь не  живет. Здесь живу я.  Одна. О чем я думаю? Что  вспоминаю?
    Она вытерла слезы,  судорожно вздохнула. Устала стоять у окна, а там опять, похоже, начался  дождь. И сразу стемнело, зажглись  огни  в окнах. Уютные, теплые  комнаты, семьи  за   столом. Чужое счастье, чужая страна…      
       Куртка в прихожей  уже высохла, и лужа под ней  тоже. Эту куртку она получила
    на складе в Красном  кресте.  Тогда, несколько лет назад, ее радовала каждая  вещь, приобретенная   без денег. Германия  добрая, ей дали  квартиру,  мебель.  Не новую, но гораздо  лучше  той, что стояла у нее  дома. После развода ей пришлось переехать на окраину города. Коммуналка.  Сосед - алкоголик.  Напьется и бьет  жену и  девочек.  Они  скреблись ночью к ней, просили спрятать. Почти каждую ночь. Садились на диван и спали сидя. А она не могла  уснуть. Уходила  сонная в  школу. Попробовала за них  вступиться, так  он после  этого орал  под  ее дверью про жидов и сионистов. Недорезанных. Обещал  дорезать. Сама виновата, она после смерти дочери все  доверила  мужу. И развод,  и раздел. Ей было все безразлично. Он  взял себе  однокомнатную   квартиру в центре города, а ее поселил на окраине в  коммуналке   с алкоголиком. У  нее не было сил  сопротивляться. Он словно  мстил ей  за неудавшуюся  жизнь. Но разве она была виновата?
      Это все в прошлом.  Нужно забыть. И вообще  это не  о ней. Это  судьба  Люси.  Она  Люсе сочувствует. Переживает  за нее. Они  родственники? Подруги? Неважно.
      А ее жизнь совсем  другая. Выставки, концерты, успех..  Путешествия. Да,  но почему  не вспоминаются  детали? Звук  есть, а картинки отсутствуют.  Как в испорченном  телевизоре. Круиз на Канары? Роскошный  корабль?  Не было никакого  корабля. Утонул к чертовой матери!
   Просто она перепутала  мечты и действительность. Нет  никакого  «его». И не было. И, наверно,  не будет. Есть  одинокая  женщина  средних  лет.  Средних, но  ближе  к  старости. С высшим  образованием, но работает  путцфрау, а попросту  уборщицей. Старушка из  Питера, эмигрировавшая  еще после  Первой  Мировой и прижившаяся в  Германии,  называет  ее без обиняков  горничной. Ну и что? Нас учили, что  каждый  труд  почетен. Она  отдохнет, научится  говорить  на  немецком языке и обязательно найдет себе какое – нибудь дело.
     И перестанет  уходить в себя, находить в  фантазиях  утешение.
          Почему она  никогда не задумывалась над тем, что это с ней такое?  Никому  не говорила. Считала, что это что – то неприличное? Стыдилась? Думала, что это нужно  глубоко прятать, никто не должен  знать о ее слабости. Об этом тайном  пороке. Но  почему порок? Разве она приносит кому – нибудь зло? Только себе самой. Нет,   не правда! Это  для нее и утешение,  и  защита.
Так  считают и те,  кто  принимает  наркотики. Это – как наркотик?
   Она  надолго  задумывается. Ходит по комнате от окна к двери, не зажигая  света, и размышляет.
  Выходит, воображение может быть таким  сильным,  что  становится реальностью? Виртуальный мир, который  создается ее грезами, начинает жить? И она выпадает  на время  из  действительности.
  До сих пор  такого не случалось. Она всегда  владела  собой. А что будет теперь?  Психушка? Это  называется « душевная  болезнь». Нет, с этим нужно  бороться.
   Кто может помочь, посоветовать? Понять? Нина…Они  вместе работали в школе. Две учительницы. Нина сильная, она всегда поддержит, поможет. У нее семья, муж и сын. Это Нина  сподвигнула  ее на  эмиграцию в  Германию.
- Слава  Богу, мы  евреи. Прежде  это  был крупный недостаток, почти  порок. А теперь,  похоже,  счастливый  билет в лотерее.   И  избавишься  от соседа-  алкоголика. Да и у меня нет другого  выхода. Сама знаешь,  Сема полгода уже  без работы. И никакой  надежды.  Совсем  опустился. Сидит,  не мытый, в одних  трусах  и что-то там  чертит. Кому  это сейчас  нужно? И сын  мечтает  учиться  за границей.
    Впрочем, никаких  уговоров  не  понадобилось.  Люся и сама  мечтала   избавиться от  соседей. И боялась остаться  одна, без  единственного близкого человека, подруги. Им повезло, они  оказались в  одном и том же  городе. Нет, это  ей, Люсе,  повезло. Что бы она  делала  без  Нины?
Успокоиться, поесть, лечь в постель и заснуть. А завтра после работы  поговорить  с Ниной.
     Это рассказать  трудно, но она  постарается.   
Нина  слушала  с таким  выражением, словно  ей рассказывали  о чьей – то тяжелой болезни.  Глаза расширены, рука подпирает   подбородок. Сочувствие на лице.
- Ну  вот, кое –что  проясняется. Признаться, я  уж подумала…   Знаешь, мы  поищем   для тебя  психоаналитика, из наших. Я  даже знаю одного.  Он  из  Москвы.  Профессор.  Он в нашей  общине.   
Подруга смотрела на нее  серьезно, с сочувствием, не  подшучивала,  как обычно.
- Нет, никаких  психоаналитиков!  Я же не  сумасшедшая!  Я сама  справлюсь. Буду следить  за собой.
-   Приходи  к нам  почаще.  Старайся не  оставаться  одна.  А, может быть, тебе бы это  записать? Получится  роман.  Еще в писатели выйдешь?
 А действительно!  Почему бы не  записать?  Может, что и выйдет? В  институте  говорили, что у нее есть  способности. Но когда  это было!.
 Вечерами, после  работы, в тишине   своей  квартиры  она  попробовала. Нет,  не  то, не то!  Воображение  рисовало  яркую картинку. Она  видела все  сразу – и пейзаж, и людей в  движении и в действии, и все  связи, но  на бумаге   проявлялись  отдельные  фрагменты, бледные, плоские  и неуверенные.
- Значит, дело плохо. – Поняла  Люся.
Она  позвонила  Нине.
- Ладно, давай  твоего  профессора.  Но ты  пойдешь  со  мной.
      Нина  недолго  отнекивалась.  Согласилась, но пойти пришлось  одной.
- Ты не сердись,  сама  видишь, какой у меня  грипп? Неудобно  в таком  состоянии идти в чужой дом. 
    Профессор еще  совсем не  стар.  Короткая бородка. Седая  шевелюра сильно  поредела на темени. Водянистые  глаза  в темных  веках. Ироничная  улыбка.  Он с трудом поднимает  с  кресла  тяжелое  тело, опирается  на  палочку.  Как ему  рассказывать? Разве  он  поймет? Зачем она  сюда пришла? Это  все  Нина!  Уговорила.  Открыть душу незнакомому  человеку? Нет, у нее не получится.
-  А ведь мы с вами знакомы, - говорит  он, и улыбается.  - Помните, во время  поездки в Прагу?  Я не поспевал  за всеми, нога разболелась, потерялся, а вы с подругой привели меня  благополучно  к  автобусу?
   Люся  оживляется. Ну да. Это  она  хорошо   помнит. Он  шел  с трудом, но  зато веселил их  анекдотами  и короткими  историями. Они  так  смеялись! Это  было  года  два назад. Больше  они не виделись.
-  Я  редко теперь выхожу. Ноги болят.   И сердце  пошаливает.  А гостям  я очень рад,  да еще  таким  симпатичным!
       Ей стало легче, она почти успокоилась. Неловкость прошла, они разговорились. О чем  говорили?  Книги,  телепередачи, политика. Обыкновенное «прощупывание», как  повелось  при первом  знакомстве. Люся  повеселела, расслабилась. Оказывается, у них много  общего. Любят  одних и тех же  поэтов Серебряного века.  Из новых  -  Пастернак,  Вознесенский.  Читали одни и те же  книги. Стандартная библиотека  советского  интеллигента,  собранная с  великим  трудом.  И предмет гордости. А что еще демонстрировать  знакомым?  Посмеялись.    
   Потом  пили чай  с    печеньем.  Он предложил, а  она   сама  вызвалась  приготовить. Он  охотно  согласился. Указывал из комнаты, что  и где  у него  стоит. Сидя  накрыл  стол  скатертью, расставил  чашки.
 – Операция  через пару месяцев.  Сначала сердце,  потом  колено.  Капитальный ремонт! – сообщил он. -   Получу  в подарок  от   Германии новое колено. И тогда  мы еще погуляем! Тут парк   недалеко, только мне пока  туда  не  добраться.
    И ни слова о том, почему она пришла? Действительно, ни намека. Просто  встретились  двое, поговорили, прониклись  симпатией друг к другу. И глаза у него вовсе не  равнодушные, а теплые  и внимательные.
   Когда она собралась уходить, он  задержал ее руку в своей теплой и крепкой  ладони.
-Я очень  надеюсь, что вы еще придете. Одному   тоскливо. Я  в Германии  недавно, еще  почти   не  обзавелся друзьями.  Книги, газеты, телевизор мало  помогают. Три года назад  умерла  жена, а сын с семьей  в Канаде. Только  и радости  теперь, что  поговорить  по  телефону.
Она шла домой пешком. Стемнело. Зимой  очень рано  темнеет.  Щеки  горели  от легкого морозца. Весь город  светился  разноцветными огнями. На голых  ветках деревьев – сетки из  огоньков. Каждое  окно украшено  по- своему. Везде  Санта – Клаусы,  близкие родственники  нашего  Деда  Мороза.  Здесь они почему – то  взбираются  снизу вверх по   веревочным  лестницам. Витрины  в праздничном  наряде. На углу  продают  елки. Каждая  упрятана  в  сетку, но пахнет, как в лесу. Через несколько  дней Рождество, «Вайнахтен»  по местному, и у всех приподнятое настроение.
       Дочка  так  любила этот праздник. Нет, не этот, а Новый год.  Они  все  вместе наряжали  елку. Муж становился на стул и бережно  надевал на  вершину  золотую  звезду. Нет, не  думать  о грустном.  Та жизнь  давно  прошла.
      
   Люди  шли ей навстречу, несли   пестрые пакеты  с подарками и улыбались. На душе было  приятно, и хотелось думать только о хорошем.    
    Она приходила  к нему еще много  раз  перед тем, как он  отправился на  операцию.
И  почти всегда  он звонил  ей,  и просил прийти. Она не отказывалась, шла с радостью. Сначала она надеялась, что  важный для нее разговор  состоится. Но  нет,  они  просто  болтали о том, о сем. Он благосклонно выслушивал ее новости, улыбался.  Расспрашивал   о ее прошлом.  Сочувственно кивал. Гладил теплой рукой  ее руку.
- Он знает теперь  все  обо мне. А  я?  Я почти ничего  о нем не знаю.
 Он и у нее дома  побывал по ее приглашению, приехал на такси. Уселся в  кресло  возле полок  с книгами, перебирал, некоторые снимал и  перелистывал.   И всякий раз  это  оказывались и ее любимые книги.
  Однажды  он позвонил и сказал, что  завтра утром у него  операция. Говорил спокойно, шутил. Просил  не приходить, пока    не  позвонит. Значит, был уверен, что она  придет. Она поняла, что так  и будет.
  Даже сварливо  подумала, что, видно  у нее на  роду  написано выхаживать  больных.   Почувствовала себя обязанной, нужной.  Впрочем, это ее не  огорчило, даже  обрадовало.  Жизнь понемногу  наполнялась живым смыслом.
   Теперь она редко уходила  туда, в другую действительность. Ее мечты  стали совсем другими.  Она похорошела, перекрасилась  в блондинку, и это ей очень шло.
    Не стала дожидаться  звонка, и  пришла через день после операции. Он был  очень бледен, еще не совсем отошел от наркоза, но силился казаться  веселым  и ироничным,  как  всегда. Гладил ее руку. От  его ладони  шло тепло. Ах, эта  ирония в его взгляде и в улыбке! Это из-за нее  она себя так  неуверенно  чувствует!
- Вот хорошо, будет, с кем поговорить. А то  объясняюсь  с трудом. Я по немецки читаю свободно, а  говорить   еще  трудно. Но ничего, получается. Сосед у меня хороший.  Вот   сыграли в шахматы, пока  ничья!
  Сосед вежливо поздоровался и вышел, опираясь на  палочку.
  Она  приходила  потом почти  каждый день. Приносила  фрукты.  Иногда  борщ  или бульон в банке, обернутой  в несколько газет, чтобы не  остыл. Или  пирожки  с  мясом.             
Он  очень радовался  домашней  пище, благодарил. Теперь в его глазах ей  чудилась нежность. Или  это  опять только  казалось? Дома  она  перебирала в памяти  его  слова, взгляды, поступки. Что  она в них искала?
   Приносила  книги. Не то  легкое чтиво, что  предлагали в  русской библиотеке, а из университетской. Оказывается, он был там  завсегдатаем и даже  консультировал кое -  кого из здешних  психологов. Это ее приятно удивило. И понравилось, как он  деловито познакомил ее по телефону со своим  коллегой из  университета и продиктовал  ей  списочек  нужных  книг, которые  для него  подготовят.  В этом было что-то родственное.
   Теперь  ее дни  были заполнены.  Работа. Она поймала  себя на  том, что  гораздо теплее  относится  к своим  подопечным. И с большим  сочувствием. И мир  вокруг нее переменился.  Ее опять  интересовали заботы и радости  знакомых. Раньше кроме  Нины  она ни с кем не  поддерживала  дружеских отношений.
  А Нина  изредка осторожно  интересовалась:
- Ну, как там  твой профессор?  Еще в больнице?
Пока  однажды не  спросила:
- А как дела у твоего друга?
Друга?  Люся  вспыхнула, усмотрела в ее  словах и в  хитрой  улыбке скрытый  намек.  Наговорила  сгоряча  лишнего. Впрочем,  Нина не обиделась, засмеялась.
А  действительно, кто  он  ей?  Знакомый?  Но знакомого не  навещают почти ежедневно.  Друг? То  теплое  чувство, которое  медленно и неуверенно зрело в ней, было пугливо и нерешительно, и она даже  себе не  решалась  признаться  в этом.
Он был всегда рад ей,   улыбался. Но в  то же время она   чувствовала  некий  барьер  между ними. Он  не переходил на  «ты», называл ее по имени, а она его -  Виктор  Григорьевич, и он  никогда не возражал. Его вежливая  отстраненность была даже немного  старомодна.  А она смиренно  принимала  все, как есть.  Думала -  это  из-за его болезни.
  Она  уже  начала  забывать, что послужило причиной  их  знакомства. И тут разговор, наконец, состоялся.
     В больничном  саду  расцветали  рододендроны.  Их  огромные  разноцветные  соцветия создавали праздничное  настроение. Люди прохаживались по  аллеям,  все скамейки были заняты. Он засмеялся, опираясь на  свой «ходунок».
- Вот и хорошо!  Будем ходить. Это  то, что доктор  прописал, а я ленюсь. И нога все еще болит.
  Он помолчал. – Завтра  меня  отправляют  в  какой-то  Бад, на   реабилитацию.   Недели на три. И я хотел бы перед этим  сказать  вам, что я думаю  о том, что  мне тогда  рассказала  ваша  подруга. Я все  время наблюдал за вами…
    Она вздрогнула и  внутренне насторожилась. Наблюдал за нею? Значит, он вел себя с нею как  врач, а не как друг?  И  все это  тепло, и дружба, и ее преданность…Господи, что  она  себе вообразила? Что  она  ему нужна?  Она прикусила губу. Только бы не выдать себя, не расплакаться!
  - Люся, то, что  было тогда -  не  болезнь. Это уход  от действительности  из-за  одиночества. Вы должны повернуться к людям лицом, ищите друзей, единомышленников,  раскройтесь. Вы все  время  как  улитка в своей  ракушке.  Вы не одна  такая. Многие одинокие  люди с интеллектом и воображением   уходят в себя и живут  двойной  жизнью. Ну, может быть не так  самозабвенно, как получилось у вас?  Слишком давняя  у вас  история.   Сейчас многие   буквально  живут в  интернете.       Создают себе  свой   мир, виртуальный мир.  Там  у них  личные отношения, привязанности, даже  любовь. « Ходят»  за покупками, в рестораны… Пишут стихи, создают  музыку к ним.  Для одних это просто  игра, но для  многих  уже замена  реальности.  А это  опасно. Может  закончится  душевной  болезнью.  Поймите,  этот нереальный мир  не дает ответа на ваш  душевный  порыв,  Вы сами у себя берете и сами даете. Человек – существо  общественное, он не  может быть  один. Ну, такие  люди бывают, но это  ущербные  индивидуумы.….
  Она слушала его и не слушала. Вот и все, -  думала с нарастающей душевной  болью.
- Вот  все и кончилось…
- Вам надо было сказать мне  это   сразу, или когда я пришла  во второй раз, - она  вовсе не хотела этого, но голос  ее выдал. В нем было все, что она в эту минуту чувствовала.
    Он замолчал. Глубокая  складка  обозначилась на  лбу.
- Да, вы правы…Я виноват. « Ты в ответе  за тех, кого приручил» - Сент- Экзюпери… Да, он бесконечно прав. Я расслабился и позволил  нам  привязаться  друг к другу.  Но ведь я и сам  был  очень одинок  и в смятении… Мы  помогали  друг другу… Поверьте, все  было бы так, как, может быть, мы оба  чувствуем…
  Они уже  давно стояли  посреди аллеи, мешая  гуляющим. На них, обходя, оглядывались.   « Ходунок», на который он  навалился сейчас всей своей  тяжестью, врезался в куст.
- Да, так бы, наверно, и было,  Но через месяц приезжает  мой сын с внуком. За мной. Ему  с огромным  трудом  удалось добиться  для  меня  разрешения на переезд в Монреаль. Я очень нужен Сашеньке, внуку.  Мы с женой его  воспитывали. Он жил с нами. Его мама…не хочу говорить. Сын утверждает, что я не справедлив к ней. Но я не могу забыть, что  она кричала,   когда он родился:
- «Из-за  вашего  сына  я должна сидеть  здесь и  няньчить  этого  младенца! А в Москве  завтра начнется  конкурс  виолончелистов!  Я столько готовилась, и вот! Все  коту под хвост!»
Она музыкант, и  хороший. Сын  считает, что  очень. Он  всецело подчинил  ей свою жизнь. А у нее на первом  плане  ее карьера. Потом  оркестр, куда ее приняли.  Потом  она  сама, ее виолончель. Сашенька ей в тягость.   
         Нам с женой  внук  заменил сына.  А потом жена  заболела. Они  тогда уже жили в  Канаде и забрали  мальчика к себе.  Сын  вообще-то  инженер, но сейчас  он  что-то вроде  ее импресарио.  Организует  концерты,  гастроли.  Носит  за ней  виолончель. Мальчик  остается с  домработницей. Она  отводит его в школу, кормит. И все  остальное. Но почти не говорит на русском и английском… Она  пуэрториканка. Мой  долг  быть с ним. Я не могу  иначе. Ему  семь лет, и он совсем один, брошенное  дитя. … При живых родителях.
- У невестки через две недели гастроли в  Лондоне. Сын  даже намекнул, что надеется для нее  на  приглашение  от королевы… Мальчика  они  возьмут с собой  в  Европу. Как я  его  жду!
  Теперь она  ему  сочувствовала. Но  мрак  вокруг нее сгущался.
« Ни к кому не привязывайся, никому не отдавай своего сердца» -где она это  читала? В каком-то пошлом  романе, но как правильно подмечено! Он что-то еще говорил, но она  почти не слушала. Напрасно она  надеялась. Тайно  от себя самой.  Отдала ему  всю душу…
  Она  поспешила  попрощаться,  пожелала  скорого выздоровления. Сколько  горечи  было в ее словах!
     Шла  домой  в тяжком  смятении. Эта страница ее жизни  закрылась. Что  будет  дальше? Ком стоял в горле, мешал  дышать.
  Светило солнце, самозабвенно  пели  птицы, По  реке  плыли  разноцветные  байдарки, обгоняли  друг друга. Толпа на  берегах  приветствовала  их веселыми крикам,  махала  красочными  флажками. Она всего этого не слышала, не  ощущала.
      Шла домой, но свернула  к  Нине.  Та сразу поняла, что  что-то случилось, вывела  ее на  балкон, Усадила.
- Тебе  кофе, или  лучше  выпьем? Есть коньяк.  Брат из  Мюнхена приезжал, так  осталось.
- Давай  коньяк, может, станет  легче?
 Нина принесла  темную бутылку, плеснула  в  обе  рюмки.
- Ну, теперь  рассказывай, что  стряслось?
-  Ничего  особенного, просто я  узнала свой диагноз.  Профессор   наконец- то  высказался. После  почти пяти  месяцев  наблюдений! Я, оказывается,  не  больна. Это  от  одиночества, оторванности  от всех. Выдал  хорошие  рекомендации, и на этом  все!
- Не  может быть!  Мы  с Таней  посетили его  как -то от нашей общины. Так  он  меня очень благодарил  за  то, что я вас познакомила.
- Ну, может, не совсем так, - она почувствовала, что   надежда еще не ушла. - 
-   Он  сказал, что  я ему не безразлична.  Хотел, наверно,  утешить. Но  все  равно.  Он  уезжает в Канаду. Там у него сын с семьей. Внук…
- Да, это  уже  серьезно.
   Дни  шли  за  днями. Сначала она  ждала  его  звонка. Старалась  больше бывать дома. Прислушивалась к себе. Обдумывала  его  слова. 
  Суррогат. Да теперь она  понимала, как  он  прав. То, что  она сейчас  чувствовала и переживала,  не шло ни в какое  сравнение с ее прежними грезами.  Это были настоящие  чувства, подлинная  боль. Давно  забытое  состояние  влюбленности, так несчастливо закончившееся. Но теперь она знала, что не вернется обратно  в мир грёз.  Сам  того не  зная, он  ее  вылечил.  Теперь  оставалось пережить разочарование.
-Я сильная, я теперь  справлюсь. - думала  она  о себе. 
      
        Июнь в этих  краях почти  всегда дождливый и холодный. Но зато  деревья и кусты стоят в  густой  зелени и трава  возле дома такая  пышная, что хочется пробежаться  по ней  босиком. Но мокрая. Она  и пробежалась, и  вот теперь  пришлось  сунуть ноги  в горячую  воду.
 Звонок. Кто бы  это  мог   быть?  Прошлепала босиком к двери, открыла, не спрашивая.
  Он  стоял на пороге.  Рядом с ним  мальчик в мокрой майке. Она вздрогнула.  Сразу  пересохло  в горле.
- Пустишь нас? Мы  вымокли, пока  шли  от остановки. Я забыл  зонтик. Вот знакомься. Мой  внук  Сашенька!
 Она  открыла пошире  дверь, отступила, давая  им пройти. Отметила  «пустишь». Выходит, они теперь на  «ты»?
  Мальчик смотрел на  нее смущенно, но  с любопытством, поеживался.
- Господи!  Да ему  переодеться  надо! Еще простудится.
    Она  побежала за полотенцем, принесла  свой короткий халатик, что-то говорила, превозмогая  смятение. – Вот, закутайся, Сашенька! И тебе (подчеркнула это Тебе  голосом) не мешало бы  снять  пиджак. Он кивнул, поставил палку в угол и  стал раздеваться.  Покорно и виновато. Или это ей опять  кажется?  Но чувство неловкости прошло.
 
         Мальчик  был  кудрявый, очень хорошенький. Серые  глаза с грустинкой, задумчивые. Укутывая его  халатом, ощутила  давно забытое: Хрупкие  плечики, ребячий запах. Дочка! Нет, не  надо. Не надо!
 Потом, после обеда, приготовленного  на скорую руку,   и  чая с печеньем,    он сказал:
    -Знаешь, я не смог. Сам  себе  удивляюсь, но я не смог  уехать.  Когда  ты  тогда  повернулась  и ушла, я даже почувствовал  облегчение. Обрадовался, что  все  так  просто кончилось, и я опять  свободен. Ведь я тоже  очень привязался  к тебе и хорошо  понимал, что  с нами  происходит. Но не хотел  этого. А потом  навалилась  тоска.  Ловил себя на том, что прислушиваюсь к  шагам. Вдруг это все же  ты? Даже  сердился: вот ушла и пропала, не  настаивает, значит, ей  все  равно?  Стало вдруг  так  пусто и уныло вокруг. И  мне всюду  мерещились  синие глаза, ямочки  на  щеках,  твой  негромкий смех. А потом я представил  себе, что  такого чувства   я никогда  больше не  испытаю.  Совсем  никогда.  До самой смерти! Я испугался.
  Она  молча  слушала, не поднимала глаз. Вертела в пальцах  чайную ложечку.
   Мальчик   переходил  на  балконе  от цветка к  цветку, тихонько  напевал что-то  себе  под нос. Привык, видно, никому  не мешать.  Такой смешной и трогательный в  женском халатике  до пят.   Солнце  вызолотило его головку. Брошенное дитя. Руки еще ощущали  тепло   детского  тела. Ей очень хотелось приласкать его, но  она  не  решалась.
   Не мешала ему говорить. Прислушивалась к себе. Прошло или нет? Что она  сейчас  чувствует? Сердце  колотилось у самого горла. А что, если  это опять  мираж?  Не тот, не виртуальный, а самый  настоящий? Но душа   уже рвалась к нему.
- И я чувствовала то  же самое, но я  уже прошла через главную боль.
И не знаю теперь, что  тебе  ответить.
- А ты и не отвечай!  Просто будем  друзьями, как прежде. А там – как получится. Но я  не  поеду в Канаду. Остаюсь  здесь. Не хочу  начинать  все  сначала, не  могу потерять  тебя.
Он перегнулся через стол, взял ее  руки  в свои, поцеловал.
-   Знаешь,   у тебя удивительные  глаза. Ультрамариновые.  Как морская  вода.  Почему в них слезы?
 Он смотрел на нее  с восхищением и  она удивилась. Так  на нее никто еще не смотрел. 
   - А как же  внук? -   Спросила она.
- Внук   остается со  мной. У невестки  ангажемент  на год,  гастроли по всему миру.  Сын,  естественно,  будет ездить  с ней. С королевой не получилось, но он  ведет переговоры с  каким-то  оркестром  в Европе.  Канада  для нее теперь уже  провинция.  Они  люди не бедные.  Купим  Сашеньке  пианино, я найду ему учителя.  И в школу он здесь пойдет. Ему легко даются  языки, русский и английский уже есть. Я уверен, он скоро заговорит и   по - немецки. Все  будет, как у людей!
   Как у людей… Может быть, наконец,  и у нее  будет, как у людей?

Галина Кисель
Бремен 2011