Подборка для альманаха Литораль

Валерий Андреевич МАРТЫНОВ, писатель-прозаик, г. Боровичи. Автор восьми прозаических книг: «Близкие люди», «Черта», «Фагоцит», «Ворошить прошлое…», «Свиль», «Единица, делённая…», «Вопреки», «Искус». Почётный гражданин города Надым и района. Ветеран Ямала. Ветеран труда. Член Союза писателей России.


    Было или не было…

У Клавдии, соседки, муж заявился домой никакой. На ногах едва стоит. Клавдия, понятное дело, раскричалась. Такая их, бабья суть: не разобравшись, сразу на ор переходить.
-Пьяница…Ни стыда ни совести… Залил зенки…Кто бы глотки свинцом позалил вам… И не подавится же ни один…Другие всё в дом, а этот в магазин…Чего таращишься? Никакой жизни, всю кровушку выпил…Подам на алименты…Карман дырявый…
«Карман дырявый» слушал молча, потом протянул вперед руку, попытался из трех пальцев сложить известную фигуру, но пальцы не слушались. Говорит, едва ворочая языком: « С-с-ложи для с-с-воего кармана з-з-атычку…»
И вот тут соседу втемяшилось в голову, озарение снизошло, что жена орет из-за того, что не получает удовольствия. Такая, вот, ему досталась женушка. Он знал других баб, а жена только с ним. Может, больше мужиков и не пробовала.
Возникшая в пьяной голове мысль, словно заноза, гнила и зудела, зрела и росла. Заткнуть навеки поганый рот жены, из которого потоком изливалась одна  чернота не так-то просто, тут нужно такое придумать, чтоб эффект был, как обухом по голове. Сосед ничего лучшего не надумал, как сделать попытку вляпать жену в грязь, так сказать, свести женушку с мужиком. Спровоцировать. Убить двух зайцев разом: и рот жене заткнуть, и случай для попрека припасти.
Требовалось найти мужика завалященького,  чтобы жена сравнила, сделала вывод: лучше пьющий муж, свой, родненький, чем не пойми что. Для такого дела, понятно, нужен не Геракл в постели, а хлипик -  интеллигент, цифирью попорченный.
«Эка, дурища! Сто грамм выпей, литр – варежку разинет, зенки вылупит, верещит, будто динамик. Зациклилась баба. А то, что деньги все, домой, приношу – это для нее не авторитет. Пью, так друзья наливают. Наливают - значит уважают. Тут не откажешься.  Слава Богу,- размышлял сосед,- характер имеем, пить или не пить – разве это вопрос? Главное, мужиком нужно быть в постели, прощупать бабью суть, огонь уметь их поддерживать…».
Сразу одним ударом решил сосед и ее утихомирить, и себе руки развязать.
Мысль зрела не один день. Подступиться к реализации было не просто. А ну как промахнется, выпустит джина из бутылки, и добропорядочная женушка вразнос пойдет. Баба ведь это зверь в клетке, выпусти – непредсказуемая ситуация. Бог с ней, что орет, а ну как полноценно рога наставит, не дай бог, связь укоренится, возьмет и уйдет к тому, приведенному. Потом найди другую!? А к этой вроде привык.
Обдумать все требовалось основательно. Хорошо думалось не насухо, а в определенном кураже.
День думал, два, прикидывал варианты, сквозь прищур глаз посматривал на супругу, не ожидавшую подвоха, выслушивал брюзжание, с издевкой думал: «Давай, давай…Поглядим, как запоешь вляпанная…»
Пережил такое, одним словом, сосед за эти дни, опал и лицом и телом. Усох на корню! Оно и было отчего. Бабе ведь не понять таких мучений, женщина ведь не собственница, для женщины мужик все одно – кобель, допущенный к телу. Мужик для женщины – как унитаз, или занят или не работает. А соседу, свое, прикипевшее, от сердца, приходилось отрывать.
Клавдия сначала ругалась, обзывала по всякому, демонстративно мелькала перед глазами, потом запрятала все кастрюли, перестала варить еду. Сосед решил, что процесс пошел.  На протяжении недели Клавдия спала отдельно, каждый вечер уходила в обнимку с подушкой в зал. По-соседски приходила к нам жаловаться. Моя благоверная что-то ей советовала. Шушукались, сидя на кухне, затихали, как только я появлялся на пороге. Видно тоже каверзу готовили. Женщина, как моль, из-под тишка точит, поймешь суть, когда результат в руках развалится.
Уверовав, что все идет по плану, сосед, не вступая в пререкания, бросил пить. Чтобы еще больше набить себе цену и окончательно подвести к рубежу, ударился в хозяйские заботы: и пол мыл, и ковер тряс, и по магазинам ходил, и вид делал, что в доме все нормально. Но проделывал все это молча.
Повод, для претворения изуверского плана, сосед придумал простенький, пошел в магазин, якобы за хлебом, а сам  в общежитие. Был у него, на примете, мужичок знакомый, в конторе, в плановом отделе сидел, то ли холостяк, то ли находящийся в разводе, говевший по женской части уже давно. Выпивали с ним несколько раз вместе. Прямо в лоб тому так и выдал, что есть одна знакомая вдовушка, которая всем хороша, но вот достала, интеллигента-мужика в мужья заиметь хочет. Свататься через газету не может, боится нарваться, так по-соседски просит помощи.  «Я бы и сам не прочь,- добавил для вескости сосед,- да жена коситься стала. Так что тебе и усилий никаких прикладывать не нужно. Для этого, первое время, нужно показать себя, затравить женщину, представиться в лучшем виде, так сказать, вести себя культурно, а потом, как выйдет. Не хамить, конечно, не бить посуду. Не цапать, нагло».
Интеллигентик, плановик, правда, сначала малость покочевряжился: мол, женщины не главное, женщина не цифра, обхождения другого требует, баланс всегда в ее пользу. В нужном месте ее и округлить нельзя, она всегда «итого» требует. От женщин у него изжога, гемоглобин сразу падает, а давление растет. Да и настрой нужен, без длительной подготовки  можно опростоволоситься, и вообще, вдовушки страшный затратный строительный материал, а у него рука болит…Но сосед насел, уговорил.
Пришли. Клавдия в образ страдалицы-брошенки за неделю вполне вжилась. Чего-то поняла. Инстинкт сработал или самосохранение, все это вылилось в то, что она краситься стала больше, прическу новую сотворила, как говорится, хочешь хорошо выглядеть, завяжи болячки в узел. И при виде постороннего, не фыркнула, как было раньше. Вроде даже повеселела. Видать подумала, что примирение наступит. Помогла стол накрыть. Интеллигентик чисто одетый, представительный, нервно-разговорчивый. В галстуке. Походил кругами по комнате, потирая руки, словно кот, скрадывавший мышь. Где ему подвох заметить, он все больше на бутылку смотрел. Посидели, выпили. У Клавдии и глазки заблестели, конечно, неделю, попробуй, помолчи, это какая выдержка должна быть, она вроде и смеяться стала. Оттаяла. Сосед, чтобы довести дело до результата, спохватился, похлопал по карманам, говорит, что забыл купить сигарет.
-Вы тут посидите, я скоро…
Ушел, час прошел, может, больше, возвращается. Интеллигента нет. Жена на кухне посуду моет. Сердитая.
-Чего, как мышь на крупу надулась?
Она, не разговаривая, ударила его по лицу журналом… «Было у них что, нет - не знаю,- сказал сосед.- Ломаю вот голову… А жена молчит…»
               
Знакомство.

Дмитрий Моисеевич, Димыч, как мы его звали, мужчина лет пятидесяти, холостяковал. Это накладывало определенные неудобства: нужно было ходить по магазинам, посещать базар. Цены, стирка, уборка. Разве это мужское дело! А еду варить! Свободного времени после работы мало оставалось. Да и не барское это дело, стирать хоть и свои, но штаны. Вот он и стал, осторожненько, приглядываться к женщинам, по молодости обжегся на молоке, а теперь и на холодную воду дуть приходилось.
И накопления кой-какие у него были, и квартиру успел получить, даже обставил мебелишкой. Только вот отдушины не было, живого собеседника Бог не сподобился подсунуть. Очень боялся Димыч в очередной раз ошибиться, но лелеял надежду, мечтал покончить с опостылевшим одиночеством.
Раз свела его судьба с женщиной. В очереди рядышком стояли на базаре. Говорливая такая женщина, веселая, симпатичная. Пяти минут хватило, чтобы почувствовать родственную душу. Пять минут стояли в очереди за творогом, потом еще походили по рядам уже просто так, боясь расстаться. Димыч, расщедрившись, цветы купил своей даме. Нина, так звали женщину, свободная оказалась, сына имела. Это тоже о чем-то говорило. Доходились до того, что Нина, возьми и пригласи, Димыча в гости. Оказалось, в домах на соседних улицах жили, недалеко друг от друга.
Нашел Димыч заветный дом, четыре пролета лестницы перемахнул, словно за плечами и не было пятидесяти лет. Он знал, что сын этой обаятельной дамы будет у бабушки, и восхитительное одиночество вдвоем заставляло его, чуть ли не всхрапывать, чуть ли не бить копытом землю.
Квартира у Нины была четырехкомнатная. В зале уже был накрыт стол. Димыч тоже не пустой пришел, принес с собой коробку конфет и коньяк, цветы и яблоки. Отдал все хозяйке. Огляделся. Культурно, чисто. Сервиз стоит, хрусталь. Состояние эйфории переполняло. Сели за стол. Выпили, поговорили за жизнь. Такое умиротворение наступило. И вдруг, тихонько без скрипа открывается дверь, и в зал заходит мужчина. Ростом выше Димыча,  в трико и тапочках, заспанный, вроде, как. Одним словом, крепкий такой мужской представитель. Остановился в дверях, и говорит.
-А, у тебя, Нин, гость…А, ну ладно…
-Да ничего, ничего, Коль, заходи, посиди,- говорит в ответ, как будто так и надо, женщина.
-Ну, если так, то я сейчас, приоденусь…
И мужчина скрылся за дверью.
Димыч оторопело посмотрел на Нину. Видел же, как она закрывала входную дверь в квартиру на замок. Никого не должно быть в квартире. А Нина спокойно сидит, словно ничего особенного не произошло, словно мужик не свалился с луны, говорит.
-Не бери в голову. Это муж мой бывший. Живет в одной комнате. Не боись, он тихий.
Что-то стало не по себе Димычу. Николай же, приоделся в чистую рубаху и брюки, пришел. Сел. Выпили. Слово за слово, общее нашлось, оказалось, что Николай тоже любит рыбу ловить. Поговорили про рыбалку. Мужик как мужик, ни злости у него нет, ни любопытства.  Сидят. Пьют. И так все хорошо, идиллия, одним словом. А у Димыча мысль скребет в голове, одни были б, давно в любовной лодке качались, а тут…Погрустнел, словом, Димыч. Нина видно почувствовала  состояние гостя.
-Ну, вот что, Коль, посидел и давай к себе. Я спать ложиться буду…
Николай молча встал, протянул Димычу руку, и вышел. Нина, словно так и надо, словно ничего не происходило, и Николай был сном или привидением, полезла в шкаф за постелью. Димыч молча поднялся и пошел в прихожую. Нина с подушкой в руках выглянула, мнет ее.
-Ты чего?
-Так, только на тебе пристроюсь, а этот зайдет и по голове… Не, так я не могу…Уволь, не судьба…
А женщина хорошая была, веселая.

                Не пью…

Витек Зинин, не подумайте, что он принадлежал какой-то там Зинке, это фамилия у него такая была, Зинин, проснулся. Минут пять полежал на кровати расхристанным, позевывая, почесывая как-то усладительно бок, медленно соображая, словно бы выползал из небытия. Этот процесс был ритуально отлажен. Сначала все затягивало серым, потом, щелчком, рябью проявлялись просветы, затем шторка открывалась и можно было вытянуть картину вчерашнего.
- Эх, пивка бы холодненького знатно испить было бы…- проговорил он, не относя ни к кому свою реплику.
Жена, Анна, обозвав его, лодырем и лежебокой, ставя табуретку, демонстративно стукнула ею по спинке кровати, чем вызвала приступ тошноты и амнезии.
- Кваску, слыш, нет у нас что ли?- продолжал гнуть свою линию Витек.
- Может тебе бочку вина доставить,- ядовито заметила Анна.
- Не, бочки много будет, бочку я не вытяну, да и где такого дурака найдешь, чтобы бочку выставил…
Витек замолчал, задумался, смог бы он одолеть бочку вина, потом громко зевнул, конфузливо посмотрел на жену, которую раздражать не стоило.
Витек отлеживался. Вчера была питница, так мужики давно перекрестили пятницу. По заведенному правилу сбросились по червонцу на работе, посидели вечерком. Что три раза посыльного в магазин отправляли, это Витек точно помнил, а вот финал, что в конце было, жена этой проклятой табуреткой, напрочь, вышибла из памяти.
«Стареть, не иначе стал,- подумал он,- Раньше литровку заглотишь, и ни в одном глазу, во, проклятая перестройка до чего довела, во, что значит капиталистическое производство, кровососы, кошки чтоб их легали, радости жизни лишили. Дожил, силов на вечер не хватило…Ай, чтоб им всем издохнуть! Ну, перебрал, так самую малость, но домой ведь тихо пришел, и вообще, не заслужил такого обращения: по кровати табуреткой стучат, обзывают по всякому».
Виски словно кто вилкой ковырял. Сушняк стянул нутро, проглотить слюну не было никакой возможности, будто рашпилем  горло продрали.
« Нет бы,- продолжал размышление Витек,- вместо того, чтобы табуреткой стучать, женушка, воды подала. Не переломится же. Все ж мужик я, не баран начихал. А еще лучше б, стопочку лекарства поднесла, поправила б здоровье своего благоверного – она по-хорошему, и я, гляди, уважу…Куда там, фыркает, взбеленилась, навроде кошки». 
Его отлучка на улицу длилась, может быть, минут пять. Что может случиться за пять минут с человеком, вставшим по нужде? А Витек вернулся в комнату совсем другим. Какой-то тихонький, съеженный, вроде там за дверью его, как снежный ком, потискали со всех сторон. Опал мужик и лицом и телом. Ни слова не говоря, Витек доплелся до кровати, иначе и не скажешь, вытянулся поверх одеяла, бросил руки вдоль туловища, голова запрокинулась.
Анна удивленно - вопросительно, осуждающе - гневно пронаблюдала за этими манипуляциями, ничего не сказала. До нее сразу не дошло, не допетрила, что муж, вместо того, чтобы помочь ей, опять демонстративно завалился на кровать.
Витек лежал, молча, уставившись в потолок, лишь на лбу прорезались, видать выжатые думами, мозговые извилины. Он почему-то только сейчас рассмотрел бурые разводы на потолке. Крыша весной протекала. Каждый год он выслушивал едкие замечания Анны по этому поводу, и каждый раз обещал все подлатать, но стаивал снег, и вместе с ним испарялись обещания.
Теперь разводы привлекли внимание. Чем дольше глядел, тем все четче и четче выпячивались свинячьи рыла, за ними еще какие-то каракатицы с пятачками, рожками, мохнатыми ушами. И все эти рожи кривились, ухмылялись, ехидно подмигивали, словно подавали знаки.
Витек тяжело вздохнул. Прислушался, как из него вышел воздух. Ему показалось, что внутри и правда все набрякло, заболело, заныл даже давно вырезанный аппендицит, стрельнуло в правый бок, подступила тошнота, а главное, главное…улика была на улице.
Он замер. Сложил уныло руки на груди. Сквозонуло, что прожил жизнь зря. Про героическое думать вообще не стоило, но выходило, что и вспомнить о нем будет некому. Когда вот он умрет, Витек закрыл глаза и представил, что за гробом пойдут лишь те, кому он должен, долг, правда, невелик, рубль там, трешка…Человек пять-шесть наберется…А ведь Анна и это не отдаст, даже если список – завещание оставить. Она - жила, сквалыга, не побеспокоится об его честном имени. Она, наверное, и не заплачет…
Анна между тем вышла на улицу, вернулась с охапкой дров. Шумно бросила поленья возле плиты.
-Ты что ль чернила вылил возле крыльца?- недовольно сказала она.- Будут, на ногах носиться в избу…Чего лежишь? Чего лупишь зенки в потолок? Счас тоже вот  все брошу, тоже разлягусь. Кому я себя вверила, как проклятая живу! Кровосос, не только жилы, соки все высосал, радости лишил…Что ты из меня душу-то вытягиваешь? Ни денег, ни…Чего лежишь, говорю, хвачу вдоль спины…Водку лакал, небось, по-ученому, тогда ничего не болело, чуть живой приполз…
Витек скосил голову, не меняя положения тела, сказал.
-Дура, ты! Человеку, может, осталось жить кроху, может, и говорим последний раз, может, у меня все нутро в студень разложилось…Чернила вылил?!- страдальчески выдавил он из себя, не замечая, что губы дрожат.- Это ж из меня такое вылилось…Понимаешь, дурья твоя башка…Может, мне и жить-то ничего осталось…
-Допился, ирод, страмоту выдумал, ты кому эти сказки рассказываешь?.. мне что ли?- всплеснула руками Анна, присматриваясь к мужу, врет или правду говорит,- то-то гляжу, что на удивление тихий…Чего лежишь, в больницу надо…
- В какую больницу?- раздраженно взъерепенился Витек,- в больнице унюхают, что с похмела и аля-улю, гони гусей, в больнице этот нужен, как его, полис, а у меня он на старой работе остался…А без полиса деньги платить надо, а денег нет…Живи тут…
- Живи, живи,- ядовито заметила, передразнила Анна, скорчила при этом смешную рожицу, но тем не менее посмотрела на мужа жальче,- меньше водку лакал бы, тогда и полис был бы, и на работе ценили б…Опять, поди, тормозную жидкость или стеклоочиститель жрали? С кем бражничал, ирод? Может, и они загинаются? Мучитель,- Анна окрысилась из-за того, что, даже собираясь помирать, Витек все не по-людски делает, нашел время помирать, когда земля мерзлая, какие деньги за рытье могилы платить нужно, да и продукты к весне подъели, чем угощать на поминках. Так называемый муж одно расстройство и хлопоты доставлял. - Может, еще, окромя водки, чего пили? Вот нутро и выворачивает. Ты давай, вспомни, а я пока молочка принесу… Займу у соседки. Молоком всё отпивают, всякую отраву…И давно из тебя такая зелень лезет?
-Зелень я счас только заметил, может, и раньше бегло, там за углами не смотришь, что и куда льется…Накопилось дряни, прохудился мужик,- попытался робким шепотом пошутить Витек, в то же время умилостивляя жену.
-Копилось - накопилось,- угрюмо-укоризненно передразнила Анна,- умные люди копят в банках деньги, а ты заразу копил в себе…Лежи уж, копильщик…Пойду, сбегаю к Ваське, узнаю, как он…Вместе с ним приволоклись, значит, и пили вместях…Уж если отравились, то… Васька послабже тебя будет. Если его скрутило, то он часика два наперед загинаться начал, может, ему какое лечение уже прописали, вот и ты тут без полиса причепишься…Лежи, уж не вставай…
Анна торопливо накинула на плечи пуховик, так она называла старую курточку, подбитую рыбьим мехом. Витек запоздало подумал, что совсем не ценил жену, про ласковые слова и говорить не стоит, даже одеть прилично супругу не сподобился. Окромя « эй ты и Ань», разбавленных еще матерными словами,  больше ее никак не называл. Туг был на хорошие слова, все не к месту казалось, эх, как бы все по-другому теперь сделал.
Витьку стало жалко и себя и жену, и то, что жил не так. Вот надо бы крышу подлатать, и сарай подправить, и в подполье завалинку, нарушенную крысами, засыпать. Опять же ремонт внутри: там побелить, покрасить…Все на бабу остается…И работу стоило подыскать более денежную, на этой выпивать можно, а денег не платят…И костюмчика приличного нет, чтобы на том свете предстать, чтобы место выделили не совсем уж завалящее и к должности приставили, не все ж в грязи ковыряться, тоже, поди, по одежке встречают…
Витек пошевелил ногой. В горле совсем пересохло, страсть хотелось пить. Но терпел, ждал молоко.
На крыльце раздались шаги. Распахнулась дверь.
- Лежишь, обабок трухлявый, пьяница…Ишь, выдумал…И язык как повернулся! Гниет он! Надо ж такое сморозить! А я поверила…Ты, чем запивал вчера? Кому хвастал, что отстой из-под Тархуна выжрешь, и тебе ничего не будет? Рожа, твоя, прокисшая! Поднимайся, а не то, правда, поленом вытяну. Урод, окаянный…
Из-за спины Анны в проеме двери лыбилось круглое, лунообразное лицо Васьки. Живого и даже как будто подлечившегося.
-Витек, да то не страшно, то осадок, как чернила красит, у меня так було…То ты не лежи, шевелиться будешь, все зараз пройдет…
Витек Зинин решил бросить пить окончательно. Третий день не пьет.

               Телефонный роман…

Я, Милка Струнцова, Людмила Ивановна, если хотите, так меня зовут на работе, женщина в какой-то мере взбалмошная. Авантюрная. От этого и попадаю в разные переплеты. Быстро зажигаюсь, вспыхиваю страстью и быстро разочаровываюсь. Умная; чего не отнимешь, того не отнимешь. Смазливая, говорят, на мордочку: русые волосы, скуластенькое лицо, зеленоватые с нахалинкой глаза. И рот сладостный такой, с короткой верхней губой, чуть припухшей,  с чувственной нижней губой.
Не эталон красоты, писаной, неотразимой фифочкой и в молодости не была, а теперь чего уж выдумывать, но многим нравилась, а еще больше самой себе.
Это, правда, было в пору цветения, сейчас же речь веду о времени сворота с магистрали, время про которое говорят: укатали сивку крутые горки, или «приехали». Но главное, я считаю, что никогда руки опускать нельзя.
Оказавшись у разбитого корыта; годы к сорока подобрались, с мужем разошлась, сын вырос – времени, чтобы подумать и заняться личной жизнью, хоть захлебнись этим временем, предостаточно, но так уж вышло, что все, более-менее путевые мужики, оказались прибранными оборотистыми особами к рукам. А   оставшиеся не у дел, которые шарохоются, болтаются, как что-то в проруби неприкаянными, которых, сама слышала от непривередливых женщин, что если отмыть, приодеть, «торпеду» или иное антиалкогольное средство вшить, можно приспособить. Глядишь, и сошли, сгодились бы для дела, кровь разогнать, только никакого резону, мне, одинокой женщине, тратить на них время, нет.
Без мужика, конечно, зрелой женщине тоскливо. Просто никуда! Настроение, болезни, даже раздражение не на ком сорвать. Урывками, то там жена у кого уедет в отпуск, то командированный на территории объявится, я заполняла свой досуг. Не без греха. Как говорится: не пойман, не вор. Конечно, это все было не то. Не то! Кроху отщипнешь от чужого пирога – ни радости, ни удовольствия для тела, травишь только себя и ничего более. Тело же, сбитое, ждущее, неуработанное, полное томления, как податливое тесто, готовое льнуть к рукам, только помни и оно отзовется,  поднимется, из него ласковыми руками слепить все что угодно можно – требовало свое.
Одиночество тяготило. В последнее время наваждение прицепилось, страшно одной засыпать стало. Стала бояться темноты. И это я - женщина без предрассудков.
Как-то тут легла на спину, так сладко уснула. Почувствовала, как на живот кто-то теплый и мягкий улегся, тяжесть какая-то стала давить. И звук такой ласковый, как кошачье мурлыканье, и коготки кожу теребят. Блаженство по телу разлилось. Хорошо так стало. И тут, мысль, просквозила: какой кот, отродясь, в доме котов не водилось! Во сне ли, спросонья ли, рукой схватила и отбросила это нечто. Не поверите, услышала, как что-то, шмякнулось, об пол. Окончательно проснулась оттого, что оно навалилось на меня. Схватило за горло, душит. Затрепыхалась, рукой горло освободить стараюсь. Ничего не получается. Сложила щепоткой пальцы, понимаю, перекреститься нужно, молитву произнести надо, а оно не дает, схватило, за руку дергает.
После такого не только сон пропадет, и седые волосы на голове появятся, после этого ум за разум заскочит. Со светом спать стала. Предупреждение или знак, какой, это было.
А тут как-то в субботу звонок телефонный. Поднимаю трубку. Голос.
- Мне бы Веру…
- Была,- отвечаю.- Вся вышла…А я ее не заменю?
- У вас голос приятный! Судя по голосу, лет вам тридцать, глаза большие, может быть, голубые или зеленые, лицо круглое…И росточка вы небольшого…
- Это что в трубку видно?- переспрашиваю я, а самой удивительно: по голосу обрисовал, может, думаю, нравлюсь кому, рассмотрел на улице, в экстрасенса решил поиграть. Любопытно.- Ну-ка,- говорю первое пришедшее на ум,- дуньте в трубочку, может, и я чего учую, может, вы не только номером обознались, может, вы подшофе и говорить с вами – время терять…
- В трубочку я, конечно, могу дунуть,- говорит он,- только наше мужицкое естество проявить на расстоянии себя не может…Женщина же, так устроена, отдает, принимая, флюиды источает, а они, как нейтрино, для них преград нет…
- Ну, какой умный! А флюиды имеют запах,- разговор меня почему-то заинтриговал, прерывать его не хочется, хоть бы тот, на другом конце провода подольше не клал трубку и говорил, говорил. Приятно слушать, когда тебя разгадывают вслух. Общение.
На мое замечание, про умного, собеседник не отреагировал, действительно умный, а про флюиды, про запахи выдал совсем заковыристо:
- Люблю, когда женщина баней пахнет…
- В каком смысле? Угаром, исхлестанными вениками, слитой водой со стиральным порошком? Вы мазохист, что ли? Извращенец?
Мне-то что, я его не вижу, могу говорить все, что на ум взбредет. Не понравится, так положит трубку, я-то его номер наверняка не наберу, это он, методом тыка, может снова на меня выйти. Но нет, не кладет трубку, слышно, как в нее дышит.
- Чего сопите, как паровоз? Провода на улице болтаются, как от ветра от вашего сапа… А вот если я вас обрисую?
 - А  сама думаю, э-ка хватила! Потом соображаю, да им, мужикам, лей бальзам в уши – все за правду сойдет. И тут опомнилась, чего это я перед ним соловьем разливаться должна? Мужик, он и есть мужик, как его ни ряди. Две ноги, на несгибаемой шее голова, руки с кулачищами. Ладно бы у мужика теплой жилеткой отдушина была бы, куда поплакаться можно, выговориться, теплом, откуда веяло б – так, где найдешь такого? А нас, мерзлячек, погреть нужно…
А этот сразу прицепился.
- Ну,- говорит,- слушаю…
- Нукать на лошадь нужно. А я – женщина,- отвечаю.- Чего это вас от самовлюбленности распирает?- зло отчего-то взяло.- Детям,- говорю,- своим носики утрите, сказочку на ночь расскажите, да жене лучше помогите картошку начистить…
- Так-так,- говорит,- комплекс одиночества! Серьезная болезнь. Да не злитесь вы на весь белый свет. Все хорошо будет…
Я машинально кладу трубку. Тут же спохватываюсь, мне хотелось бы продолжить разговор. Легко разговаривалось. С другим ,начинаешь говорить, и тяжесть чувствуется, подбираешь слова, вымучиваешь, а с этим не так. Но, как говорится, сама виновата…
Попеняла себе. А настроение улучшилось. Много ли нам, бабам, нужно: погладит кто, доброе, участливое слово скажет и вот она, радость. Солнышко обозначилось.
Закрутилась с домашними делами, завертелась, и из головы телефонный разговор выскочил.
Назавтра в это же время звонок. Снимаю трубку. Тот же голос снова Веру спрашивает. Вот прицепился. Свет клином на Вере сошелся. Нужна Вера, так и набирай ее номер.
- Уехала Вера, в Америку уехала…Вся уехала,- отвечаю.
- А, это вы! Здравствуйте, незнакомка. Зачем же вчера так некстати разговор прервали? Хотели меня обрисовать…Не передумали?
- Вы же не дули в трубку,- говорю,- а я только так могу угадывать: или глядя в глаза, или по дыханию…
- А в глаза, это как?
- А это, как в зеркало глядя…
-Я на себя, когда бреюсь, каждый раз гляжу…Мужик, как мужик, ни молодой ни старый, ни толстый ни худой…Дунуть? Извольте, дуну…
В телефонной трубке послышался шум. Эге,- думаю,- я тебя заинтересовала. Попал на крючок…Как же мне тебя в таком положении как можно дольше держать?
 - Мятной пастой зубы чистите,- говорю я уверенно, так как другой пасты в городе месяца два уже как нет…
- Надо же,- удивились на другом конце провода.- Вот тебе и женщина…Эй вы, ясновидящая, как хоть вас зовут?
- Вообще-то не эй вы, а Людмила Ивановна…Эй вы – это там, наверху…И что у вас женщина вообще ничего не стоит?
- Хм, Людмила…Надо же…
- Что хмыкаете? Имя не нравится? Таким родители наградили… Не хуже чем Юлия или Анжелика…
- Что вы Людмила,- помялся,- Ивановна… Я почему-то сразу подумал, что у вас такое имя, вот у меня на листке записан ваш номер телефона и имя рядом – Люда! Не верите?
И он проговорил мой номер телефона.
- А номер кто вам дал?- спрашиваю.
- Так я вчера в баню звонил…
- Так вы еще и в баню ходите,- ерничаю я.- Лодырь, вы, значит! Вам лень чесаться, облегчения хотите, легкой жизни…
- В бане, в парикмахерской знакомая работает, ей звонил, попал к вам…А сегодня интуиция не подвела, метод тыка…
- Я ведь не стригу, массажем не занимаюсь…Понятно, почему звоните: спинку некому пошоркать…
- В некотором роде,- отвечает.- А вы Людмила Ивановна работаете или некоторым образом на пенсии?- прощупывает он ситуацию.
- Да вы что ж меня совсем в старухи записали? То определили возраст тридцать лет, то теперь, на попятную, боитесь женщин в соку, в полном расцвете сил?
Мне что, я его не вижу, издевки, мои, кажется, его не трогают, хоть в баню ходит, а кожа задубелая. Такого, словом не проймешь.
- Людмила Ивановна, так, где вы работаете? Кем?
- Во-первых, прежде чем отчитываться, я должна знать с кем говорю,- запальчиво замечаю я.- А то расскажу, а вы донос настрочите…
- Ой, извините,- говорит.- Меня зовут Борис Алексеевич. Обижаете, чего-чего, а доносчиком не был…И в школе не ябедничал…
- Слава Богу, с грамотным говорю…Пай мальчик. А то теперь многие на девяти классах спотыкаются, остальное образование по тюрьмам добирают, правда, это не мешает им новыми русскими стать…
- Это хорошо или плохо,- уточняет Борис Алексеевич,-новым русским быть?
- В смысле денег – хорошо,- отвечаю я,- а в смысле, что их отстреливают – плохо… Я не хочу, чтобы сын сиротой остался…
- А, у вас и сын есть, - сразу цепляется, за опрометчиво высказанное, упоминание, про сына, Борис Алексеевич.- Я о том, что женщина без детей вызывает настороженность своей расчетливостью…Ну, подтвердите, что хотя бы один раз в жизни человек, как в омут, бросается в ситуацию, чаще это с любовью связано, и результат – ребенок…Любимый или не любимый, это другой вопрос…Просто имея ребенка, женщина умнеет…
- А рождаемся мы, дурами? Это вы, переспав с бабой, делаете ее умнее? Ваш сперматозоид буровится до мозга и что-то там настраивает, так что ли? С ребенком и ум заталкивается в нас, серое вещество густеет…
Мне что, я его не вижу, и на фиг я перед ним расшаркиваться должна. Получи все, что думаю о мужиках. Если и не все они, то через одного – самцы одноклеточные с одним инстинктом и желанием проникнуть в женщину. Хорошо если попадется, в женщине женское естество разбудить может, а в основном, только травят, диверсанты, чертовы! И этот думает, что особенный какой…Хлыщ, наверное, плешь через всю голову…Это я про себя думаю, а вслух, словно бы размышляя, говорю.
- Конечно, голова у мужчины крупнее, но зато у нас грудь есть, а в груди душа, есть где ей поместиться… А у вас что, бицепс или как его зовут? Все железное, все холодное… И вообще мы все мяконькие, лапочки…Да и, следуя вашему размышлению, все женщины, а я читала, что сношений в среднем,- гну свою линию,- около шести тысяч, так это получается, что столько мозговых извилин нам добавляется, а вы, мужики, к старости маразматиками становитесь…А, не слышу комментариев?
-Да-а-а,- протянул на другом конце собеседник.- Вот и поумничай с этой женщиной…Под корень срубила…Что-то в этом есть! Женщина, и правда, моложе с годами становится, и сил больше сохраняет, и живет дольше…
В трубке установилась продолжительная тишина, ни сапов, ни вздохов. Мертвая тишина. Я уж и забеспокоилась, не случилось ли чего. Может, паралич мужика разбил, или ступор. Я слышала, что такое бывает от расстройства, человек как бы костенеет…
- Борис Алексеевич! Ау! Вы там живой?
Молчание затягивалось. Как-то, даже нехорошо стало. Думаю, угробила, мужика, своей умностью. Разговорилась. Жалко мне его стало. А еще больше себя, в кое-то время попался подходящий собеседник и на тебе, довыпендривалась… А у него мой телефон записан, начнут таскать в милицию… Разборки, нервотрепка…Может, стоит самой в милицию позвонить? Так не знаю номер…
Наконец в трубке послышалось шевеление, какие-то звуки. Сразу стало легче. Отлегло от сердца. И возникло какое-то чувство, как я всегда говорю, на три «со» - сопереживание, сострадание, сочувствие – интеллигентская тоска, преддверие поступка. Ну,- думаю,- хана тебе, баба.
- Людмила Ивановна, вы еще слушаете, вы извините меня, ваше высказывание меня так поразило, ваша мысль, что я решил записать ее. Ради Бога простите меня,- бормотал в трубку Борис Алексеевич.- Я твердо решил, что нам необходимо встретиться, посмотреть глаза в глаза… Я просто сгораю от любопытства…Знаете что, давайте встретимся хотя бы…
- В Москве у Большого театра, а лучше у Главпочтамта, на худой конец, можно у памятника Пушкину…Эх, Борис Алексеевич, я ж не молоденькая девочка, чтобы бегать опрометчиво на свидание на скамейку в парк, неизвестно к кому, может, вы маньяк, я же только и знаю, что зовут вас Борис Алексеевич, может, это и не ваше имя. А мужчина, назначающий свидание, должен быть самостоятельным, обеспеченным, хотя бы на мороженое, свободным, что подразумевает наличие машины и квартиры,- гну свою линию. Ничего, милок, не в лоб, так окольно я все выпытаю.- Я должна знать ваши координаты, чтобы оставить записку в случае, если со мной что случится, куда милицию вызывать…Вот видите, какая я предусмотрительная…
Ну, думаю, что ты на это ответишь, как проглотишь мои умозаключения. Вот сейчас и выяснится наличие жены-мегеры, кучи детей, коммуналка, долги, стонота про болезни, что кроме той скамейки в парке, ему и пригласить больше некуда. Я вообще-то не переношу, когда мужики жаловаться начинают. Это уже и не мужик – «оно», что-то средне-неопределенное. Все они, мужики, горазды наобещать, а потом в кусты. Соловьем разливаться где-нибудь в овраге, где тебя не видно, мастера, а довести до дела…Но все же интересно, пригласит к себе или нет? Но думаю, дура, в чем же ты на свидание пойдешь, у тебя ж ничего стоящего нет… Лихорадочно начинаю считать, сколько нужно потратиться на прическу, маникюр, массаж, купить обнову, духи свои любимые и выясняется, что я не потяну свидание. Ну, просто не по-тя-ну!
И на фига нужно было всю эту канитель разводить, пудрить мозги мужику, самой заводиться…Для адреналина что ли? На кой это в моем возрасте, когда карман дырявый, еще нервный срыв заработаешь… Ну, а если приглашу к себе в однокомнатную хрушевку, с кухней в пять квадратов, продавленным диваном, хотя и застланным красивым пледом? У меня ж ни ковров, ни стенки, сервиз, и тот не комплект, пять рюмок, пять чашек… Все пять, пять… Хорошо еще сынулька учится, каникулы не скоро…
А все ж интересно, что за мужчина. И мой мозг начинает рисовать обворожительные картины. Полыхнули щеки, ощущение прикосновения мужских ладоней на коже, дыхание греет кожу за ушком, и томление в груди, и скатывающийся жар, словно обруч, сдавливает все ниже, ниже.
С трудом избавляюсь от наваждения. Вот тебе и Борис Алексеевич! Ввел женщину в грех! Как паук заплел в тенёта. Даже вспотела от напряжения. В трубке тишина. Соображает что-то. Затаился. А что, поставила его перед выбором, нечего волынку тянуть, сопли на кулак крутить, ходить вокруг да около. Думай, думай, милок.
Завожу себя, хотя прекрасно понимаю, что положит вот он сейчас трубку, и больше ничего о нем я не узнаю. Останется, купить очередную рамку, вставить в нее белый лист ватмана, написать снизу Борис Алексеевич и повесить на стену. Сколько же у меня таких портретов-невидимок по стенам развешано?
И на себя злюсь и на него. Молчание затягивается. Словно он там на другом конце провода решает теорему или задачу со многими неизвестными, хотя нас по сути двое. Он и я, не считая телефона. А может быть, только я, и только он. Все равно, чтобы ни случилось дальше, я своего достоинства не уронила, и женщин не опозорила, не кинулась сразу в объятья, выдержала паузу. Женщине нужно уметь держать паузу. Нас и ценят за паузу.
Но, думая про паузу, хорошо, что время течет медленно, саму червячок гложет. «Да что же молчишь, экий тугодум, решайся. Мужиков за порыв, за страсть, безрассудство ценят. Не будешь же,- думаю я,- подсчитывать, во что встреча обойдется. Тебе же, Борис Алексеевич, кроме галстука и менять в обличии ничего не нужно».
А саму зуд забирает, подтолкнуть собеседника хочется: рожай, наконец. Не мучай женщину.
Наконец в трубке снова послышались шорохи. Я замерла. Жду.
- Людмила Ивановна! Вы как всегда правы. (Отлегло от сердца) Я не изменил своего решения. ( Он, не изменил! Ха! Это я выдержала паузу. Заставила выдавить решение)  Я приглашаю вас к себе. Записывайте мой телефон и адрес…Позвоните…(Еще чего не хватало.- Лихорадочно записываю номер телефона, адрес. И как я после этого буду выглядеть? За кого он меня принимает? Я ж не навязываюсь…Я самостоятельная женщина. Я не какая-то там дамочка по вызову… В чем же я пойду? Ну, право, нечего одеть. Может быть, то, красное платье, надеть, говорят, я в нем шикарно выгляжу?)…
-Боря, налей чайник! Давай, кофейку попьем…Знаешь, а ведь уже год, как по нашему телефону посторонних звонков нет…Даже удивительно, никто не ошибается…