И взметнулся дым, в поднебесный огонь

      Незадолго до великого нашествия гуннов, а именно в 370-м году новой эры, престарелый, но воинственный конунг гревтунгов Херминриг, покорив многочисленные северные народы и усмирив силой своего оружия храбрых герулов, отправился, наконец, в поход против антов, склавен и венетов. Одолев в упорной борьбе сначала венетов, а затем и склавинов, его войско в скором времени подступило к границам антов, подчинявшихся царскому роду Русов и издавна враждовавших с гутонами. В своих дерзких набегах отважные анты доходили до стен поднепровской столицы гутов  –   Днапрагарда, и только грозный Херминриг, этот седовласый «Александр Македонский» раннего средневековья, на какое-то время, смог положить этому конец.
Смело вторгнувшись в пределы антов, он послал к их царю Раксаю одного из своих сыновей по имени Вериг, и велел передать тому, что будет ждать царя росомонов вместе с его войском и князьями после празднеств в честь летнего солнцеворота на равнине к западу от реки Рось. «Так требует того древние обычаи гутов,  –  сказал надменный германец, представ перед глазами Раксая.  –  Если можешь  –  защищайся, если нет  –  плати дань». Раксай ответил, что не готов бегать от своего врага, скрываясь по лесам и оврагам как трусливый заяц, тем более что русы сами выбирают место боя для себя и своего противника. На этот раз,  –  заявил он,  –  он сделает готу эту уступку. Ибо как радушный хозяин он не сможет отказать дорогим гостям в щедрых дарах и собственной благосклонности: так как его мужи уже приготовили для Херменрига и его волков достойные их подношения  –  острые мечи и калёные стрелы. Кроме того,  –  сказал, покручивая усы, царь антов, рус Раксай,  –  было бы неправильно в такой торжественный день пить-пировать хмельной мёд в гордом одиночестве, не позаботясь о добрых соседях. Каждому из них достанет столько хмельного мёда, сколько положено мертвецу, отправляющемуся на тот свет; каждый из готов получит столько чёрной земли, сколько нужно тому для того, чтобы прикрыть его белые кости. «И в этом,  –  добавил он,  –  со мной согласны все русичи и даже спалы и напы, не забывшие той обиды, которую готы нанесли им в далёкие времена».  –  Заметил он под конец, имея в виду те немногочисленные роды и общины напов и спалов, что укрылись в землях антов после погрома гутонов ещё 130 лет тому назад. Обитая в глухих и пустынных местах, на севере покрытых лесом, а на юге изобилующих степями и равнинами, все они были «скифского корня» и признавали над собой только власть «конного племени ругов» (хросс ругов)  –  потомков древних рахсаранов, пришедших сюда в 3 веке до н.э. с берегов реки Расы, то есть Волги. Эллины называли их роксаланами, германцы  –  росомонами, сами себя они называли  –  Русами, а свою Землю  –  Русколанью. Верившие в одних богов, во всём схожие между собой, они говорили на одном языке, воевали одним оружием, и сообща оборонялись от врагов. В назначенный срок, сразу же после солнцеворота, в Русальную неделю, их войска выстроились с одной стороны равнины, а полчища Херминрига  –  с другой.
      Как всегда германцы подняли над строем значки с изображениями своих богов, и, возбуждая себя воинственными речами, всячески выказывали презрение к врагу и его оружию. Конунг гревтунгов стоял в самом центре своего войска, в колеснице запряжённой священными конями, и его легко можно было узнать по тёмному крылатому шлему и синему плащу. Змеевидная гривна сверкала у него на груди, а драконоподобный змей был вышит на его стяге. Свирепые щитоносцы с лохматыми, как у зверей волосами, окружали его плотным кольцом, а следом за ними, сидя на гривастых конях, выстроились благородные балты и амалы, над остроконечными шлемами которых реяли знамёна гревтунгов. В них заключалась воинская удача германцев, и все, кто присоединялись к этим знамёнам, так же становились обладателями этой удачи, даруемой «свыше». Гревтунги и тервинги, хаздинги и гепиды, херулы и гольтескифы плотными рядами толпились по обе стороны от них, и, прижав к губам щиты, громко завывали, как того требовал древний обычай германцев. Их бешеный вой нёсся над всей равниной, а впереди всего войска, ближе всех к противнику, стоял необычайного роста и силы великан по прозвищу Фрума (то есть «Впереди стоящий»), стоял и пел боевую песнь готов, которая называлась «Призыв к бою».

     –   «То не восток светится,      
              то не змей подлетает,               Вы вставайте,
 то враги подпустились,                воины, просыпайтесь,
              птицы свищут,                снаряжайтесь мужи,
 бренчат доспехи,                о дружине порадейте,
              щит копью отвечает                поспешите в сражение,
 и рожны звенят;                нестрашимые бейтесь!»

       Но с другой стороны поля, из враждебного войска, ему отвечал почти теми же словами другой не менее могучий исполин, чем сам Фрума, антский богатырь  –  Буривой. Он стоял у мохнатых копыт боевого коня белокурого царя Раксая, и, потрясая тяжёлым копьём, вдохновлял витязей Русколани к предстоящей битве. 
      Рядом с Раксаем, тоже на конях, сидели сразу четыре вождя: вождь спалов Палк, вождь напов  –  Наупор, вождь склавен  –  Богумир, и вождь антов  –  Бож. Священные стяги поднимались над их головами, и у каждого князя был свой стяг. В нескольких метрах от них, столь же грозные и многочисленные, как и гуты, стояли пешие полки спалов, напов, склавен и антов; и только закованные в броню конные отряды росомонов-роксалан,  –  главной ударной силы объединённого славяно-иранского войска  –  располагались с флангов.
      Мало чем отличаясь от светловолосых и голубоглазых северян гутов, они так же распаляли себя перед боем различными громкими звуками, но в отличие от тех же германцев  –  били о червлёные щиты мечами, а не дули в них губами. Из-за этого шум и грохот над разношёрстным войском Русколани нёсся более грозный и нестерпимый, а злобные демоны битв, которые уже выбрали себе будущую жертву, приходили от этого грохота в самое дикое, неописуемое неистовство. Они всеми силами подстрекали к сражению рвущихся в бой витязей, и буквально взревели от восторга, когда одержимые боевым безумием воины, понеслись навстречу друг другу, и сшиблись в неистовой сече.
      Долго бились с врагом храбрые всадники роксаланы и их союзники, но к вечеру, на закате, пали стяги Богумира и Божа, легли рядом со своими верными дружинниками Палк, Раксай и Наупор, были порублены непреклонные сыны Русколани. Увы, но на сей раз, удача была на стороне гутов, и тяжёлый мир пришлось заключить Богумиру и Божу с надменным Херминригом. А сыновьям Раксая  –  Сару и Аммию, пришлось отдать ему в жёны красавицу сестру Лебедь, известную в германо-скандинавских преданиях как Сунильда-Сванхильд. Не лёгкая им выпала доля, и испить её пришлось сполна; и были здесь и ложь, и коварство, и месть. Но пока…но пока, коварство заменила мгла, а зёрна мести не дали ещё свои всходы  –  высокие погребальные костры загорелись на холмистых берегах угрюмого Днепра-Данапра, окрасив воды реки в багровые тяжёлые тона. Кровавый закат запылал над поверженной Русколанью. И Желя затянула унылую песню о своих погибших детях, а Карна вторила ей вслед, роняя слезу на ковыльное поле!
       Однако не было на лицах богатырей ни горя, ни тоски, ни печали  –  мрачны и суровы оставались их лица. Печальные песни распевали у пылающих костров дружинные певцы антов и угрюмые скальды готов. Германцы хоронили своих бойцов практически по тем же обрядам, что и усмирённые ими русичи. Побеждённые пили те же самые мёд и брагу, что и победители.
    –   «…И взметнулся дым, в поднебесный огонь,  –  пел старый готский певец, играя на арфе,  –  пламя под облака; кости плавились, кожа углилась, раны лопались, и сочилась кровь. //  Так пожрал дух костра, пламя алчное, лучших воинов, дух враждебных племён  –  и не стало их!»