Последний старец по страницам 39

Глава третья. Тени  предков.

      Дождь в Париже был не просто  дождь, но потоками воды из разверзшейся небесной хляби, что имела начало от всех начал – самой Великой Матери Вселенной. Потоки блестящей на солнце воды, разбиваясь о черепичные крыши каскадами сотен блестящих слез. Стекали тут же, по отполированным сотнями колес, шин и подошв, древним мостовым. В узких, подчас темных даже в летнюю погоду улочках с нависшими со всех сторон балкончиками, с витринами и вычурными решетками, происходило то, что древние мужи, именуемые пророками,  назвали Великим Потопом. Высилась в мутной пелене чудо из чудес – Эльфелевая башня. Крылатые кони на зеленом куполе гранд опера, казалось, плыли в океане. Бурлящие потоки серой воды, пузырясь и вспениваясь, несли в белых барашках всевозможный мусор. Они делали свое дело. Париж снова выглядел чистым и прежним. Как это было тогда, в то далекое лето 1905 года. Совсем юный лейтенант-фендрик Седан поссорился с милой Сезанне Легустье. Навсегда порвал с ней, заподозрив в коварной неверности. Узрев рядом с ней, на плетеном соседнем стульчике уличного кафе драгунский палаш в полированных ножнах и синий кепи с красным помпоном, с перекрещенными  серебряными клинками…

   С тех пор прошло немало лет. У Сезанне Жане родился и подрос сын Христиан. Его мать всю войну была занята на работе в полевых госпиталях. По конец, в 1918 году, ее перевели в самый большой военный лазарет Франции – в Доме инвалидов, что был основан еще мадам Помпадур. Там судьба познакомила ее с капитаном Депо, что служил всю войну в артиллерийской разведке и состоял при штабе артиллерийского дивизиона Лионской бригады. Осенью 1916 года в ходе боев за местечко Сент Антуан капитан лишился ступни, так как шагнул на неразорвавшийся снаряд бошей.  (Так он всем говорил.  Хотя снаряд мог быть вовсе не от бошей, а от кого угодно.)   Капитан помнил ту кошмарную атаку на неприступные позиции Веймарского гренадерского полка. Под вражескими пулями и снарядами полегла значительная часть 145-ого полка Лионской бригады, которым командовал полковник Анри Седан. Депо не знал, кто был (возможно, так и остался) первой и единственной любовью его жены. Он усыновил 13-летнего Христиана. Сезанна стала его супругой и взяла фамилию Депо. Сам капитан, освоившийся ходить (со временем, довольно сносно танцевать) на протезе, уволился из рядов французской армии. Его давно занимала мечта стать директором, воспитателем и содержателем частного приюта для бездомных. На них он насмотрелся во времена войны. На часть суммы, которая осела на его фамильном и личном счете, а также вырученные с государственной ренты  две тысячи франков, он приобрел в тихом предместье Сент-Женевьевы двухэтажный домик с земельным наделом в шестьсот акров. Христиан, достигнув двадцати трех лет, поступил на службу в префектуру полиции. В тридцать восемь лет числился помощником отдела криминальной полиции префектуры Монмартре. «Что ж неплохо, сынок. Совсем неплохо, - говорили ему престарелые родители, отец и мать. – Троих внуков нам подарил наш мошняга  Христиан. А что с женой не решились на четвертого, то этот шаг – как раз для первых седин…»

   После того, как боши ( они же сосисечники, они же пивохлебы) оккупировали милую Францию, оставив на юге правительство Виши во главе с маршалом Пэтеном, многое в Париже изменилось. Стало откровенно чужим и отталкивающим. Ordnung оставил местные власти, включая мэрии и префектуры полиции со всем прилагающимся штатом. Христиан, помощник начальника отдела криминальной полиции, как и все парижане, недоумевал: как боши, разгромленные Антантой, могли оказаться сильнее? Откуда ни возьмись у полуголодной, задыхающейся от безработицы и сотрясаемой кризисами Германии появилась мощная армия, состоявшая из моторизованной и механизированной пехоты, а также целых танковых дивизий! Об этом в Европе и не мечтали. Только в большевистской России -  еще раньше! - было заведено точно также для вторжения в свободную Европу. Так пугала социал-демократическая пресса. Она же «насвистела» о том, что армии Французской Республики не нужны автомашины и танки в больших количествах, так как от этого страдает чистый воздух – его портят выхлопные газы…

   Тем более странным было то, что ведущие французские танки «Билис» (В-2) и «Соммуа» (S-35) по вооружению и бронированию превосходили германские панцеры. По численности своей танковый парк республики на тысячу единиц  превосходил «проклятых бошей». То же наблюдалось и в артиллерии. Авиация республики до половины не дотягивала до общей численности германской. У рейха насчитывалось до 3000 истребителей, бомбардировщиков и прочих самолётов. Среди них – новейший истребители Bf 109 F. До 40 % французской авиации составляли самолёты разведки. Несколько сот бомбардировщиков, а также новейших истребителей – с ними авиационный парк республики насчитывал всего 1000 с небольшим машин. Кроме этого у бошей был создан «штукосбомбен» или пикирующий бомбардировщик «Ю-87». Снабжённый помимо подвешенных к крыльям четырьмя 50-тонным бомбам  и одной 100-тонной,  скорострельной пушкой и пулемётами, этот самолёт с неубирающимися шасси, заправленными в стальные обтекатели, был похож на хищную птицу. С помощью этих «птичек» боши обрабатывали танковые колонны, пехотные и кавалерийские части, бомбили французскую авиацию на аэродромах. Доты или дзоты непреступной «линии Мажино» были частью обойдены, частью оставлены их гарнизонами, частью разбиты огнём гаубиц и тяжёлых пушек, бомбами, а также захвачены десантниками-парашютистами. Их сбрасывали на Францию и Бельгию в огромных количествах, как будто бошей этому кто-то научил. Уничтожая с помощью «кессельшлахт» бронетехнику  и пехоту, панцердивизии опустошали целые участки фронта. Противник был вынужден в срочном порядке перебрасывать части, снимая их с других направлений. Таким образом, блицкриг охватывал громадные пространства с материальными ресурсами, поглощая их в себя как губка поглощает воду.

   «…Это чёрт знает что, старина, - ругался за бутылкой «Бордо» школьный друг Христиана, воевавший в составе танковой бригады под Антверпеном. Там же попал в плен, через неделю был освобождён под честное слово не воевать с Германской империей. – Этих подлецов-бошей кто-то научил отменно сражаться!  Они владеют в совершенстве тактикой, о которой писал генерал Де Голль в «Монитор». Их панцеры слабее наших, но они действуют по нашим «коробкам» довольно эффективно из засад. Расстреливают нас на марше в борт или бензобаки. Либо, рассредоточиваются, и имитируют отход. Мы же, увлёкшись погоней, отрываемся от пехоты и… попадаем под перекрёстный огонь противотанковых батарей. Сверху сыплют бомбы эти стервятники с сиреной в отогнутых крыльях, с неубирающимися шасси. В добавок по нашим тылам и боевым порядкам работает тяжёлая артиллерия. Мы её вообще не видим! « «Что ж, выходит, мы были  изначально незрячими, - грустно улыбнулся Христиан, - Оттого и проиграли бошам эту компанию. Если этот… как ты его назвал?.. мосье Де Голль предупреждал нас о тактике, которую наш генштаб так и не взял на вооружение. Поделом ! Нашей демократии досталось на орехи».

   Утром, когда боши входили в Париж, Христиан, направленный префектурой на дежурство к Эльфелевой башне, воочию наблюдал германское превосходство. Колонны пехоты в стальных шлемах, с эмблемой кленового листка на чёрном нарукавном шевроне мерной поступью  шли под арками «чуда света». Их командир с золотыми пальмовыми ветвями на кроваво-красном поле петлиц, также в стальном шлеме, восседающий на белом жеребце с распущенной гривой, приветствовал своё воинство вытянутой к небу рукой. По брусчатой мостовой цокали подковы и кованные сапоги с раструбами-голенищами. Лица бошей были снисходительны к побеждённым, что толпились по обе стороны Елисейских полей. За тёмно-синими шпалерами французской полиции, что сдерживала их натиск. Христиану (да не ему одному!) было странно видеть, как иные парижане машут руками и преветсвуют своих захватчиков. Иные выкрикивают одобрительные лозунги. Потом по мостовой залязгали гусеницами «квадраты» маленьких, почти игрушечных танкеток с парой пулемётов из башен. С выглядывающими из люков головами в чёрных пышных беретах с орлами в веночках. Самоходные орудия, похожие на гробы, с длинными или короткими пушками были немногочисленны. После – длинный артиллерийский парк. Пароконные упряжи, запряжённые пегими, рыжими и серыми першеронами, везли под детищем инженера Эльфеля тяжёлые пушки, противотанковые орудия и гаубицы. Этой грозной техникой, одолевшей Францию за три недели, хотелось любоваться.

   Неподалёку в толпе он заметил свою жену. Полина Жидель, опершись локтём о каменную тумбу парапета, пересчитывала что-то в сумочке. Вокруг неё сновали молодцы в чёрных беретах и тужурках. Кагуляры…  Они выкрикивали нацистские лозунги: «Слава Германии! Бей жидов и их прихвостней! Смерть английским ублюдкам!» Наверх веером летели разноцветные листовки. Одна из них порхнула на плечо близстоящего ажана. Он с удивлением снял её. Повертел в руке. «Дай сюда», - Христиан почти вырвал её. Мельком задержал взгляд. Там говорилось, что правительство Франции предало интересы французского народа. За его спиной замышлялись неслыханные злодеяния, как-то: объявление войны Германии и России в ответ на пакт о ненападении и сотрудничестве от 23 сентября 1939 года.  Дескать, это было на руку Англии, стравить в междоусобной, кровопролитной войне великие державы.  «Английские ублюдки» намеревались использовать французскую  армию на Карельском перешейке. Там, где у России и Финляндии была общая «неудобная граница» - Ленинград, в прошлом Санкт-Петербург, был пограничным городом…

   Утром 22 июня 1941 года  ровно в 6-00 в кабинет Христиана Депо на втором этаже префектуры Монмартре  вошли двое мужчин, одетых в неприметные рабочие блузы. Этим людям удалось беспрепятственно пройти мимо дежурного ажана. У них  были пропуска за подписью самого префекта Парижской полиции. Пропуска и подписи были хорошо сработанной фальшивкой SD илиGeheime. Типография бошей печатала такие документы, имея на руках штампы и печати, предоставленные самим префектом полиции.  «Рабочим» удалось без труда открыть дубликатом ключа дверь. Но они не стали рыться в бумагах, что были заперты в несгораемый шкаф. Им достаточно было оставить в центре стола орехового дерева небольшую фотокарточку. На ней был запечатлен человек в форме полковника французской пехоты. Можно было хорошо рассмотреть его широко открытые, лучистые глаза; вьющиеся, закрученные усики и бородку o-la Луи Бонапарт.

   Чем-то (вернее будет сказать кем-то)  знакомым повеяло от этой странной фотокарточки. Депо не удивил сам факт ее появления. За много лет службы в префектуре полиции он навидался немало. Христиан знал, что идти докладывать по начальству бессмысленно. Все архивы распущенной французской армии хранились у бошей. К ним, понятное дело, соваться тоже не стоит. Сунешься раз: протянешь палец – оттяпают всю руку…  Возможно они и поступили так со мной, подумалось Христиану. Хотят вызвать меня в свою комендатуру, а затем в глазах моих друзей представить это в искаженном свете. Выставить меня пред всеми коллаборационистом. Тайным или явным. Уж это они могут… Христиан тут же почувствовал прилив сил. К тому же в петлицах улыбающегося полковника он обнаружил «145». Это был номер части, в которой служил данный офицер. Может быть, и командовал ей когда-то…

   Вечером того же дня, продолжая что-то усиленно вспоминать, Христиан благополучно добрался до местечка Сент-Женевьевы, где жили его родители. По дороге из Парижа он не заметил ничего необычного. Кроме молочного фургона «Рено», что двигался все время на обгон. По старой привычке Христиан хотел, было наказать этого зазнайку-водителя. Однако, почувствовав необъяснимую тревогу, он не стал этого делать.   Снова показалось, что все это не к добру и не случайно. Очевидно, за ним кто-то наблюдал. Этим «кто-то» были именно немцы из Geheime Statspolizei. Возможно, это была группа наружного наблюдения префектуры полиции, состоявшая из коллаборационистов, либо из числа завербованных SD  осведомителей. Развелось их с момента вступления «сосисечников» и «пивохлебов» в столицу мод. Как лягушек в прудике Сан-Си, не жаренных и не съеденных еще…

   Обогнув на своем «Фиате» кладбище Сент Женевьев Де Буа, он перекрестился (мысленно). Завидев золотую с синевой луковицу купола с православным крестом. Там, за высокой кирпичной стеной, были захоронены многие славные русские. После октябрьского переворота в 1917 году они не приняли новую власть, которую представляло большинство рабочих и крестьян, живущих в России. Франция тепло встретила этих добрых и умных людей. Христиан вспомнил рассказы своего приемного отца. О том, как храбро сражались русские солдаты и офицеры в составе русского экспедиционного корпуса. Если б не эта помощь, то боши еще в 1914 году переименовали город на Сене в Парижбург. Установили своих бронзовых одноглавых орлов на величественных башнях Натр Дам де Пари. А сейчас им ничего не стоило свесить из стрельчатых окон «нашей Дамы» тяжелые кроваво-красные полотнища, украшенные древней -  рунической и индуистской - свастикой.

   У центральных ворот кладбища его внимание привлек зеленый мотоцикл с коляской. На его номерном знаке было WH. Один из приехавших на нем бошей с бляхой фельджандармерии  прогуливался вдоль подстриженных кустов.  Христиан тут же ощутил на своем затылке его мысленное внимание. Сопоставив два факта (мотоцикл бошей и молочный фургон с парижскими номерами), он окончательно понял, что за ним установлено наблюдение. Произошло что-то серьезное, о чем он не знал и даже не догадывался.  (Признаться честно, это было самым страшным, получать удары вслепую.)  Разве что… Он моментально ощутил горячую силу в груди. Осознал, что его догадка, подкрепленная фотокарточкой с неизвестным, но странно знакомым ему полковником…

   …Стоп, милый Христиан, мысленно сказал он себе, когда колеса «Фиат»  хрустнули по усыпанному гравием подъезду возле приюта «Notre Dame». Название «Марсельская бригада» тебе ни о чем не говорит? Говорит, еще как говорит, бесценный мой мосье, старина инспектор… При штабе какого полка, какого артдивизиона служил мой отец? Он говорил что-то такое, что наводит меня на мысль: как и где искать в этом клубке хитроумных событий кончик ведущей нити.  Да, отец мне говорил. Не помню, увы, что именно.  Поэтому я сейчас же… Он остановил свое авто, отключил зажигание. Спрятал (очень осторожно) ключ зажигания в правый карман жилетной пары. (Поближе к семизарядному браунингу в наплечной, замшевой кобуре.)  Поставил своего Друга-Итальянца (так он в минуты спокойствия называл свой «Фиат»)  на ручной тормоз. Чтобы ты, moon sheer,  ненароком не скатился в прудик Сан-Си. К обожаемым моим приемным отцом пучеглазым жабам… Так, все у меня отлично, мосье комиссар. Нет, пожалуй, сам мосье префект парижской полиции.  «У аппарата! Вас слушают…»

   Вечерело. За высоким окном с отодвинутыми синими гардинами сгущались прозрачно-синие, летние сумерки. Закатившееся за крайнюю точку  малиновое солнце освещало мир неестественным  аккумуляторным светом.  Было в нем что-то похожее на отблеск  настольной лампы, что направляют в лицо во время допросов. Так поступали до войны в префектуре полиции. Поступают и сейчас, когда преступник упорствует. Или бьют тяжелой папкой по голове.  Через подушку или матрац – скрученным резиновым шлангом. Так как от обычной дубинки ажана остаются синяки. На худой конец раздевают догола. Прикованного к стене наручниками обливают из шланга ледяной водой. Тугой струёй. До утра… Что б сознался во всех своих преступлениях, проклятье. Merde!

   Подойдя к высокому окну с открытыми зелеными ставнями, Христиан не заметил никого и ничего, вызывающего у него, как у сыщика, подозрение. Но фотокарточка, которую он поутру застал на своем письменном столе…