Последний старец по страницам 41

Когда контуженный взрывом боец пришел в себя, недалеко стояли солдаты в зеленовато-синих мундирчиках и пилотках. У одного из немцев, на поясе, которого он заметил увесистую кобуру с белой металлической цепочкой, через плечо висела большая зеленая сумка с красным крестом. Их санитар или фельдшер, подумал боец. Земляная крошка слепила ему глаза. Ныла поврежденная пулей (с Рz I ранило по касательной)  нога. Хотелось пошевельнуться. Хотя бы сплюнуть накопившуюся во рту землю. Это могло привлечь внимание скопившихся возле него врагов. У большинства на плече или через локоть были переброшены короткие винтовки с плоскими штыками. У одного, явно в возрасте, с бело-черной угловатой нашивкой на рукаве мундира, Степанов заметил советский пистолет-пулемет Дегтярева (ППД-38). На опрокинутом зарядном ящике сидел немец в черном мундирчике с розово-серыми петлицами,  в черной пилотке на стриженной голове. Он, поддерживаемый  двумя солдатами, бережно подставил оголенную до колена ногу. Из нее  водопадом текла кровь. Немец с санитарной сумкой обработал ногу марлей. Залил йодом из стекляшки. Танкист не выдержал и скривился. Будто собрался помирать. Это произвело на столпившихся солдат непредсказуемое впечатление. Некоторые из них засмеялись. Один, щупленький, с выдающимся подбородком и сверкающими очками, сделал страдальческую гримасу. Протянул танкисту круглую в сукне фляжку. Помогает гад-фашист другому гаду, с завистью подумал Егор. Мне бы хоть кто помог…

   Внезапно его взгляд встретился с взглядом сидевшего в центре немецкого танкиста. У того были стально-серые глаза и большая ямочка на круглом подбородке. Немец  минуты две недоуменно смотрел в его сторону. Старался отыскать что-нибудь живое. В этом распростертом теле. В синем брезентовом комбинезоне на стянутой колоколом гимнастерке. В коричневом кожаном шлеме, покрывавшем стриженую голову. С лужей крови, что слиплась в коричневую пленку на ногах. Перед его взорванным танком Pz I. В следующий момент он понял… Русский, взорвавший его «panzer», был жив. Он смотрел на него, раненого солдата фюрера, сквозь щель своего глаза. Одна рука этого красноармейца была неестественно выгнута и лежала ладонью кверху. В следующий момент рука немецкого танкиста поползла к кобуре «Парабеллума». Однако стоявшие вокруг него солдаты вермахта истолковали его поступок по-своему. Десяток сильных, загорелых мужских рук потянулись к нему. Взяли за плечи. Уложили на носилки, застеленные пятнистой плащ-палаткой. Вскоре вдали закипела стрельба. Поднимая пыль, пронеслось два или три мотоцикла. О Егоре забыли совсем…
      
   …Бог есть, товарищи, пронеслось в мыслях у Егора. Еще несколько часов назад он висел в небе, болтаясь на парашютных постромках. Был близок, как никогда к Господу Богу. К самому Всевышнему… Мать была права, когда учила меня этому. Крестилась на свои золотые оклады в красном углу нашей избы. Видать Бог помог мне, комсомольцу и безбожнику. За что Ты, Господи, любишь меня и помогаешь мне? Ведь я ж не верую в Тебя. Умирать мне сейчас не страшно. Просто до боли обидно. До боли обидно умирать, познавши, что Ты есть, Господи. Самую малую толику от Тебя, Господи…

   Дождавшись темноты, Егор, кое-как читая молитву «Отче наш», пополз по изрытому воронками полю. Полз, честно говоря, наобум Господа Бога. Иссиня-черное, с миллиардами планет и звезд небо чертили десятки осветительных ракет. Их пускали немцы. Фосфоресцируя, эти синие, белые и зеленые «звездочки»  бросали на почерневшую землю  блики. Болела поврежденная пулями мякоть ноги. С болью отдиралась кровавая короста от сукна. Пару раз он упирался головой в бездыханное тело. Ощупывая плечи (на предмет погон), грудь, лицо, он определял кто это. Фриц-ганц или поверженный им советский боец. За черной щеткой редкого леса было спасение. Там струилась речка. Оттуда веяло прохладой.  Он заметил окопчик будто бы  заброшенного НП. Это оказалось не так. Из-за оплетенного жердью бруствера поднялась глубокая каска, которую скрывали ветки с листьями. Для маскировки гад привесил… Немецкая каска то приподнималась, то опускалась. Маячила в пяти шагах от лица Егора. Затем ее обладатель чихнул себе под нос. Тихо сказал «verdammt!». Поднял над каской  толстый парный ствол…   Егор видел такую штуковину (правда, с одним стволом) у командира десантного взвода.  Сообразил, но не сразу, что «треба зенки прикрыть». Едва не ослеп от яркой вспышки. Вылетел фонтан серебристо-белых искр. Взметнулся освещающий все и вся ярко-красный шарик…

    Минуту-другую Егор лежал безо всякого движения, зарывшись носом в землю. Ему снова вспомнилась мать, иконка в золотом окладе при меркнущем свете лампады. Он с новыми силами зашептал «Отче наш». Чувствовал при этом необычайный прилив сил из небесной выси. Бог, если Он есть повсюду, в живом и неживом на планете Земля (впрочем, во всей Вселенной), действительно помогал ему, что было диковинно и непонятно.

   …«Стеур», немецкий транспортный тягач, лязгая гусеницами, вытягивал на стальном, скрежетавшем тросе поврежденный Pz II. Это случилось у самого редкого леса. На оперативных картах Красной армии и вермахта он так и значился «Редкий». Несколько немецких саперов-солдат в серых хлопчатобумажных комбинезонах стояли по сторонам. Они щурились от света мощных фар, защищенных предохранительными колпачками с прорезями. «Хорошо, Холлингер! – приговаривал один из них, делая водителю «Стеур» пассы обеими руками. – Очень хорошо, дружище! Хорошая работа, парни. Почему-то пехотинцы 10-ой дивизии считают нас засранцами. Странно… Правда, ребята? Если бы не наша помощь, их обоз, санчасть и ремонтные мастерские достались этим красным бандитам». «Сами они засранцы, старина Стефан, - отвечал ему другой. – Теперь наш «лысый папа» подумает перед тем, как оказывать помощь этому тощему журавлю, оберсту Кранцу. Пусть от большевистского десанта его лошадей и его самого защищают одни полевые жандармы. Уж они-то навоюют из своих дробовиков…» Эх, гранату бы сюда, подумал Егор. Противотанковую или хотя бы, осколочную… Он плюхнулся в воронку от  авиабомбы. С запахом немецкого тола, что походил на жженый гребешок. Пальцы на ощупь взяли несколько гильз и затвор от мосинской трехлинейки. Внезапно, его нога, обутая в тяжелый, подбитый гвоздями ботинок  (в старое время он назывался «американкой»), уткнулась во что-то мягкое и податливое. Кто-то живой застонал и всхлипнул. «Мама… Мамочка! Пропал я, мама… Пропали мы все… Советская страна и товарищ Сталин…» - зашептал юный, почти мальчиший голосок.
      
   - Ну-ка заткнись, падаль! – шепотом напустился на «живое» Егор. – Сейчас мигом удушу, ерш твою медь! Сопли распустил, ядрена канитель. Заткнись и подыхай, как человек. Как советский человек. Понял ты, слизняк вонючий?

   - Кто ты? – испуганно спросил его голос постарше. – Кто ты есть, человече?

   - Я-то кто? – удивился Егор. Он начал различать в темноте блеск чужих глаз. – Я-то есть боец Красной армии. Непобедимой и легендарной. Прославленной в боях… Кто ты есть, друг сердечный? Мне тебя пока не видать…

   - Тише вы, черти громкогласые, - испуганно зашептал кто-то третий. – Сидим тихо, покуда всех не переловили. Мне этих гадов-фрицев охота на штык попробовать. И пулей достать. К своим хочу успеть… Кто не хочет, пусть идет в поле с поднятыми оглоблями – как раз под прицел их…

    - Помолчали бы все, - с сомнением протянул Егор. – Тут в ста метрах немецкий НП. С него эти ракеты десятками пускают. Что б таких разговорчивых за версту было видать.