112 - 113. Это гордое слово жид!

Хотя у журнала «22» появилось в последнее время (что вполне естественно «при наличии присутствия» 700-тысячной московитской алии) несколько ещё более толстых конкурентов; хотя некоторые из них нельзя не признать успешными, всё-таки  он остаётся старейшим из выходящих в Израиле русскоязычных повременников и уже по одной этой причине заслуживает особого внимания и читателя, и критики. Изо всех сил старается редколлегия держать марку высокоинтеллигентного, элитарного издания – и в чём-то здесь, возможно, пересаливает: к некоторым материалам без специальной подготовки (хотя бы в виде знаменитой расейской поллитры!) подступиться невозможно! Статьи религиозно-философского характера (Константина Фрумкина, Эдуарда Бормашенко, Бен-Баруха) требуют по меньшей мере адекватной эрудиции, специфического читательсклгл интереса. Но ведь именно в этом и заключается элитарность! Любители и знатоки философии и богословия найдут в этих статьях изысканную пишу своему уму. К услугам прочих – другие разделы: например, «Литература».

В 113 номере эта рубрика (и весь журнал) открывается небольшим романом «Полуостров Жидятин». Сакраментальный морфологический корень этого топонима (может, выдуманного, а может, и нет: ведь есть же где-то в Прикарпатье городок Жидачов!) подвергался в Израиле строгой инспектуре. Помнятся, например, статьи и выступления Льва Беринского, предлагавшего слово «жид» начисто исключить из лексикона русского еврея. Не станем напоминать о том, что по своей этимологии оно (в столь неузнаваемом виде) восходит к ивритоязычному йеуди; общеизвестно, что в польском, чешском, литовском языках  еврей – это «жид», и никак иначе; что в русском и особенно украинском ещё в начале и середине ХIX века оно не обязательно несло в себе оскорбительный смысл.

Обратимся к роману, главный герой которого – подросток по фамилии… Жидята. И это не случайно: он принадлежит к русской по происхождению семье, относящейся со старинных времён, чуть ли не с ХV века,  к секте жидовствующих. Оказывается, последователи этой ереси  сохранились на Карельском перешейке до наших дней и считают себя (прошу Лёву Беринсмкого закрыть поплотнее уши!)  ЖИДАМИ, но никак не евреями, потому что «еврей» (вы только послушайте!) – это «чёрное русское слово», дразнилка, которую юный герой романа воспринимает как обиду и оскорбление. Сам-то он себя считает представителем великого жидовского народа, держа это, правда, в глубокой тайне: за века преследований жидовствующие привыкли скрывать свою истинную веру и даже посещают, для отвода глаз, православную церковь, исповедуются, причащаются, носят нательные кресты, но тайно исповедуют Моисееву веру и молятся так: «Адонаю, Адонаю, Ты Один Есть, Ты Один Свят. Спасибо, что далъ намъ дожить до этаго дня, какимъ возставится Ерусалимъ…» Кстати, Иерусалимом они не шутя считают Хельсинки. А соседний «Ленин-город», он же «Питер-город» - это, по-ихнему, Рим. Приехавшего из «Рима» ленинградского дачника Якова Марковича или «большого русского начальника» Яков-Борисыча Фридланда за глаза презрительно называют «необрезанцами христьянскими», а сами в условиях строжайшей конспирации отправляют священный обряд, который мы называем «брит-мила», а они… Вот как герой, от имени которого ведётся повествование, сам говорит об этом: «Баба Рая … сушит там (у плиты) одно кожаное колечко, я его срезал сегодня с мужеского уда себе, в знак рожденья и завета». Причём, срезал – каменным ножом! И вся «рукопись» - от имени мальчика, который отлеживается после операции… Да-да, вы поняли правильно: жидовствующие мальчики делают себе обрезание собственноручно! Правда, в возрасте 13 лет. И, таким образом, у них брит-мила (обрезание) совмещена с бар-мицвой (мужским совершеннолетием)…

Всё это чертовски интересно, особенно в Израиле, так как показывает в неожиданном свете мировой характер иудаизма, его поразительную живучесть, а. с другой стороны – его неоднородность (оборотную сторону долговечности и жизнеспособности). Мне пришлось здесь видеть воронежских субботников и даже близко общаться с ними: государство Израиль признало их право на репатриацию, и эти  русские люди по всему укладу своего быта, конечно, гораздо больше иудеи, чем ваш покорный слуга, не имевший в обозримом прошлом  среди предков ни одного нееврея в своей родословной. Не удивлюсь, если я кажусь этим своим знакомым чем-то вроде того русского начальника Фридланда – «необрезанца»…

Любопытно явное сходство представлений  тайных евреев Карельского перешейка и …Африки. Недавно у нас в Афуле выходцы из Эфиопии отпраздновали свой традиционный этнический праздник Сигд. Оказывается, на их «доисторической» родине есть гора под этим названием, которой их пращуры отвели роль своего рода псевдо-Сиона. В памяти об обычае древних наших общих предков раз в год восходить к Сиону, к Храму, они, также раз в год, посещали эту гору в течение столетий. Теперь, на Святой Земле, праздник остался в силе, но после  окончания его участники сели в автобусы и отправились в самый настоящий Иерусалим. У русских жидовствующих, правда, псевдо-Сиона нет, но «Моисеева гора» была: в Финляндии, где её, однако, срыли «белоголовые ханаанеяне» - финны, поставив в образовавшейся яме «языческую церковь». Зато псевдо-Иерусалим стоит – это, как было сказано, финская столица, которую Жидята считает Иерусалимом истинным. (Между прочим, для тех, кто желает подробнее ознакомиться с историей ереси жидовствующих, в том же номере журнала обстоятельная статья М. Сидорова «Несостоявшаяся  реформация и российское христианство»)

Очень интересен язык героев романа: забавнейшая смесь древнего олонецкого говора с .ультрасовременным полублатныцм жаргоном и библейскими включениями. Вот так: «Подкараулю где-нибудь без евонной шоблы, и мало не будет. Вот они шасть на шоссе, жевачку фарцевать под двухэтажным хананейским автобусом…» Словом, почитайте, не пожалеете!

Публикации романа предпослана одна мистификация, которую я принял было за чистую монету. Оказывается, весьма наукообразное предисловие, якобы организованное редакцией, написано  вовсе не «профессором Лапландского университета Яковом Гольдштейном», а самим автором - живущим   .во Франкфурте российским писателем Олегом Юрьевым. Не купитесь же и вы!

Другой российский писатель, Сергей Каледин, опубликовал (№ 112) повесть «Клуб студенческой песни». Автор «Смиренного кладбища», «Тахана мерказит» и других ярких произведений на этот раз предпослал новой вещи своеобразный эпиграф из сочинений её же героя Ивана Серова: «Быть или не быть? Не знаю, не бывал». Но я Каледину «не верю», Видно, что он как раз «Да бывал» в среде этих своих персонажей – так же, как и всех своих предыдущих.

Криминализованная Россия, где даже премьер «ботает по фене», собираясь «замочить в сортире» террористов, на этот раз представлена выокоинтеллектуальной организацией КСП (о нет, не Клуб студенческой песни, как в ироническом заголовке, а Клуб свободных писателей, возглавляемый бывшим гебистским стукачом, а ныне российским и международным барышником по фамилии Сикин). Выясняется, что именно он в своё (то есть в советское) время донёс на соученика по институту Ивана Серова, и того посадили. Иван, талантливый поэт и художник,  стал после лагеря также и  талантливым изготовителем фальшивых бумаг.  Между тем, среди его друзей – как преуспевающий беллетрист, так и преуспевающий же торговец автомобилями-иномарками (возможно, и угнанными). У этого (как говорится в анонсе на журнальной обложке) «братства гангстеров и интеллектуалов») появляется благородная цель: отомстить мерзавцу Сикину за сломанную жизнь Ивана. Но дело не только в этом, достаточно тривиальном, сюжете. Как и всегда у Каледина, его вещь написана языком естественным и невымученным (одна «историческая терминология» чего стоит: «во времена жидобоя», - каково?!), его персонажи не придуманы, а взяты из жизни, их видишь и слышишь, их понимаешь, им сочувствуешь. Как и стране, которая никак не даст сама себе ладу. О чём, по-моему, и вся повесть.

Знаменательно, что и в новелле  Павла Лукаша «Этапы небольшого пути» (№ 113) действуют (хотя уже не по ту сторону двух морей, а по эту) также люди неосновательные, авантюрного склада и не слишком солидных занятий, хотя через эти два моря и перемахнувшие: мелкий жулик и приживал Колян, проститутка и сводница Мариша, недружная пара простофиль-супругов – Сёма и Сима… Жизнь взяла всех и перетасовала, как карточную колоду. Словно пазели в детской игре, они сошлись в новых сочетаниях – впрочем, и от старых не вполне отказались…У одного из них жизнь заладилась больше, у другого – меньше. Колян вообще осел в тюрьме, «где познакомился с бывшим Маришиным компаньоном». Жизнь вполне расписана по ролям – и вполне бессмысленна. ХХ век, ничего не попишешь! За исключением лишь изящно сшитых новелл…

Из остальной прозы этих двух номеров мне, жителю долины Изреэльской, невозможно пройти мимо рассказов М. Кагарлицкого, один из которых – «Дорога на Афулу». Впрочем, не для того, чтобы поспорить с юной героиней, утверждающей, будто «в Афуле кошки вальяжнее». Кошки здесь у нас, как и во всём Израиле, обыкновенные, мусорные, с грязными носами  и диким взглядом. А вот рассказец – поэтичный. Дорога в Афулу вымощена в нём вполне благими намерениями. Правда, соседний рассказ, «За стеной из жёлтого кирпича», при всей своей философичности показался мне неглубоким. И – неотделанным. Например: «Я жил с надеждой проверить прочность его кулаков». На самом деле, автор, думаю, хотел сказать совсем не то…

Чтобы покончить с прозой, назовём рассказ Мордехая (Михаила) Зарецкого «Светлее светлого», предварённый очень мудрым эпиграфом из Гиллеля: «И там, где нет людей, старайся быть человеком», И – рассказ Михаила Вассермана «Сын». Увы, такую прозу, как этот «Сын», я понимать не умею, - попробуйте вы.

Стихи в 112-м выпуске представлены двумя женскими именами: Риты Бальминой и Веры Горт, а в 113-м – ещё одним: Нины Демази. Первая из них наделала в Израиле и даже далеко за его пределами) немало шороху своими весьма сексуальными метафорами – и недавно покинула нашу страну, что, впрочем, не исключает надежд на появление её высокоталантливых стихов в здешней печати. Мой однокашник и друг, харьковский профессор-технарь  и выдающийся остроумец Эдуард Братута, под обаянием пряной образности её лирики разразился в № 112-м восторженным откликом «Об эротическом отражении действительности», где солидаризируется с мнением, что отрицательное отношение к эпатажным элементам поэзии Бальминой высказывают те, «кто в половой жизни имеют проблемы». Рискуя вызвать незаслуженное сочувствие своего друга, отважно признаюсь, что мне по душе эротизм совсем иного разбора, - более тонкий, более чувственный, что ли. «Бледный пенис» – вот  уж, в самом-то деле, нашли «шедевр поэтичности»! Но «Рождественское послание к ангелам» (в том же номере) тронуло меня крупностью, неподдельностью и трагизмом чувств: «Мой ангел, я тебя любила и потому не родила». Мне не приходилось ещё читать таких пронзительных строк, обращённых к нерождённому ребёнку, к «жертве аборта». А финал? «Post scriptum»?! – «Я кружусь в танце, в большом хороводе со своими неродившимися детьми». Только женщина способна так написать, мужчине – слабо’: «Наше дело – не рожать…»

Трагедийные строки посвятила, в связи с 200-летием со дня рождения А.С.Пушкина, великому русскому поэту Вера Горт. Сложный синтаксис, нетривиальная образность и прихотливая речь – привлекательные особенности её творчества. «Белым-бело… О том и песнь» - поэма, которая способна привлечь симпатии как изысканных любителей поэтического модерна, так и придирчивых традиционалистов.

Сочетание традиций и новаций – характерная особенность и поэзии Нины Демази, чьи три стихотворения репрезентуют поэзию в 113-м выпуске журнала.

*  *  *

                На этот раз мы сосредоточились на художественно-литературной части журнала, оставив на всё остальное гораздо меньше места. Это не слишком справедливо, но чем-то приходится жертвовать. Однако упомянем, что традиционно в обоих выпусках представлена рубрика «Иерусалимские размышления», для которой (и это также традиция) избраны животрепещущие проблемы израильской действительности – полемика ивритоязычного старожила Калмана Кацнельсона и недавно прибывшего репатрианта Эдуарда Бормашенко о будущем «русской» общины в Израиле: спор, в котором «вати’к» (старожил) вопрошает нас, новоприбывших: «Неужели вы выбросите на свалку свою русско-еврейскеую культуру?», а «хадаш» (новичок), напротив, признаётся:
                «Я боюсь, что упорное сохранение последней русской алиёй языка – вовсе не факт культуры, а  движение по линии наименьшего сопротивления». При этом самое интересное в полемике – то, что оба спорящих – люди явно умные и думающие. К их спору естественно примыкают «Записки новоприбывшего» Владимира Ханана.

                В той же рубрике  следующего журнального выпуска главный редактор журнала Александр Воронель и тот же Э, Бормашенко рассматривают проблемы взаимоотношений религиозного и светского мировоззрения, столь остро актуальные в  Израиле, да и не только в нём.

  .
Читатели найдут в журнале интересные политологические, исторические и искусствоведческие статьи, представленные такими авторами, как Злата Зарецкая, Софья Гутникова и Сергей Шац, Марк Азбель, Изидор Лист, Марэн Фрейденберг и др., путевые заметки Сергея Черепанова.

В библиографическом разделе «Среди книг» - несколько содержательных рецензий, в том числе Риты Гензелевой на книгу В.Агеносова «Литература russkogo зарубежья» (М., 1998);  Яна Зарецкого – о книге стихов Фредди Зорина (Бен-Натана);  Петра Межурицкого – о стихах упоминавшегося выше Павла Лукаша; Арье Бараца – «Булгаковеды и булгакоеды», в которой «-ведов» представляет Лидия Яновская, а «-едов» - кажется, М. Чудакова и М. Золотоносов, попытавшийся в своей книге доказать, будто Булгаков был антисемитом.  Любопытно, что Яновская разыскала документы, свидетельствующие: дед Елены Сергеевны Булгаковой, вдохновившей писателя  на  образ Маргариты, был (еврей или жид?) Шмуль-Янкель Ниренберг! Вряд ли, правда, это исключало бы «антисемитизм» писателя, но «доказательства» Золотоносова – по крайней мере, те, которые пересказаны в рецензии, – весьма  неубедительны. 

Хочу остановить внимание читателя  ещё на трёх рецензиях. Надеюсь, меня не осудят за то, что одна из них – моя (Феликс Рахлин, «Грешник-праведник» – о   вышедших в Харькове двух книгах: «Борис Чичибабин в стихах и прозе» и «Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях». Эти книги в Израиле пока что  библиографическая редкость, между тем, обе интересны: одна – как последний скомплектованный самим автором  сборник  его стихов и избранной прозы,  вторая,  как первый сборник статей и мемуаров о нём, снабжённый блоком его избранных стихотворений. Затем – рецензия Эмили Обуховой – и тоже о книге харьковского автора, литературоведа Льва Лившица «Вопреки времени» («Харьков-Иерусалим», 1999). Вот уж действительно вопреки времени не забывается имя этого глубокого знатока литературы, известного университетского преподавателя, который в молодые годы был «за комополитизм» брошен в лагерь. О нём вышла в Харькове года два назад книга воспоминаний под редакцией его друга проф. Б.Л.Милявского, и вот теперь – книга работ самого Льва Яковлевича, увлекательно отрецензированная постоянным автором журнала.

Наконец, А.Мышиц в статье «Большая горькая книга»  даёт характеристику вышедшему в прошлом году в Иерусалиме большому сочинению супругов Доры Штурман и Сергея Тиктина (тоже бывших харьковчан!). Дора, по специальности филолог, выпускала в Самиздате  (под мужским псевдонимом Богдан) интереснейшие экономические и политологические работы, которые мне приходилось читать ещё в конце 60-х – начале 70-х г.г., но я тогда и не подозревал, что они принадлежат перу нашей землячки. В них она ещё тогда предсказывала неминуемый крах советского строя. Сергей Тиктин – физик, известный своими работами по экологии. Новая их совместная работа – это, как определяет рецензент, комментарий к мемуарам выдающихся советских диссидентов: Солженицына, Сахарова, Л.Копелева, Р.Орловой, к воспоминаниям Юрия Нагибина, к стихам и песням Александра Галича , а также к… собственным жизням и сочинениям. Рецензент справедливо отмечает, что «комментарии авторов «Современников» служат не усилению эмоциональной картины злобных бессмыслиц и рабских радостей советскоподданных, но сухому и рассудочному анализу гниения массовой души». От себя добавлю, что читатель, который не успел в своё время ознакомиться с малодоступными в Советском Союзе сочинениями диссидентов, почерпнёт из книги «Современники» массу не известных ему сведений.

Январь 2000 г.