Последний старец по страницам 43

*   *   *

   
Из рапорта начальника батальона полевой жандармерии при 10-ой пехотной дивизии 2-ой танковой группы вермахта при группе армий «Центр»:

«…Выброшенный русским командованием парашютный десант в 3-45 был атакован силами батальона полевой жандармерии, так как своими действиями угрожал тыловым частям 10-ой пехотной дивизии, атаковавшим соединение красных войск, имеющих намерение совершить прорыв в сторону линии фронта. После встречного боя, длившегося получаса, мною и вахмайстером Стрински, как помощником командира батальона, был сделан вывод о неравенстве в соотношении сил. Прорывавшаяся к северо-востоку русская часть использовала против тылового обеспечения 10-ой пехотной дивизии ручные и станковые пулеметы, ротные минометы. Противотанковой гранатой было подбито самоходное орудие Stug 39 от 38-ого танкового корпуса, которое не подчинялось нашим приказам, так как его экипаж нес охрану коммуникаций в целях продвижения тыловых частей самого корпуса. Имеющийся в нашем распоряжении бронетранспортер Kfdz 251 D был подожжен бронебойно-зажигательными пулями. Помимо этого был взорван мотоцикл фельдсвязи. Потеряв до 30 % от личного состава, будучи оторван от сил тылового обеспечения, которые должен был охранять, я отдал приказ своим солдатам закрепиться на левом берегу реки. По моему приказу был открыт плотный огонь из стрелкового оружия по красному десанту…

   
Из воспоминаний командующего 2-ой танковой группой генерал-полковника Гудериана:

«…Наша пехота могла подойти не раньше, чем через две недели. За это время русские могли в значительной степени усилить свою оборону. Кроме этого сомнительно было, удастся ли пехоте опрокинуть хорошо организованную оборону на участке реки и снова продолжать маневренную войну…

   Я полностью осознавал всю трудность решения. Я считался с опасностью сильного удара противника по открытым флангам, которые будут иметь три моих танковых корпуса, после форсирования Днепра. Несмотря на это я был настолько проникнут важностью стоящей передо мной задачи и верой в ее разрешимость и одновременно настолько был убежден в непреодолимой мощи  и наступательной силе моих войск, что немедленно отдал приказ форсировать Днепр и продолжать продвижение на Смоленск».
               
               
*   *   *
               
…Утро следующего дня застало их в доме одной молодухи. В десяти верстах от Смоленска.  Она оказалась статная и красивая баба. Жила, по всей видимости,  одна-одинешенька. Муж через неделю после начала войны ушел на фронт. Некому стало обходить с ружьем охотничьи угодья. Присматривать за нутриями, водяными крысами, что жили себе припеваючи в загонах-сетках да лесном озере. Война не докатилась до этих удаленных от города, одетых в зелень благодатных мест. Высокие, тяжелые кроны деревьев излучали влагу и покой. Мшистые поляны радовали посторонний глаз. Были девственны и чисты как невеста.

   - Тут немец летал, касатики! – проговорила молодуха, в спешке мешая в большущей сковородке яйца со скорлупой. –  Хвост у этого паразита был странный – точно наша буква «П». Высоко, этот проклятущий гад, кружил. Крестами своими, страшенными, на крыльях мелькал…

   - Спасибо, хозяйка, - сказал Егор. Он пожал руку этой красивой моложавой женщине с толстой русой косой, что была уложена под гребешок на затылке. Построив свое «войско» (из шести бойцов с батальона, попавшего в окружение), приказал всем представиться четко, по-военному. Особенно понравилось ему представление бойца Сергея Тищенко из Сергиево-Троицкого посада. – Ну вот, Ирина Никитична. Наша малая Красная армия. Пробиваемся к своим. Идем на соединение с основными силами. Подкормиться бы нам у вас, харчей на дорогу… Понятное дело, соснуть часок-другой, пока тихо.

   - Конечно, милые вы мои, - заторопилась молодуха, улыбаясь полными губами. – Я вам, товарищ… - она посмотрела на небесно-голубые петлицы с серебристыми пропеллерами, - …товарищ старший боец, у себя… в горнице постелить готова. Остальному личному составу – в подсобном помещении. Там кровати есть железные, матрасы чистые. Припасенные для такого случая…

    Егор, задумчиво чихнув, провел у себя рукой по подбородку. Сделал он это совершенно случайно. Без бойцов идти в избу-сторожку было как-то неловко. Прятаться от молодухи было глупо. Он поправил ремень винтовки с приткнутым штыком. Подтянул ремень с брезентовыми подсумками. Глупо все это, Господи.

    - Приказ по личному составу малой Красной армии, - сказал он, никому не подражая. – Первое: всем принять команду вольно. Второе… - он намеренно затянул паузу. Посмотрел, не смеется ли кто. – Красноармеец Тищенко! Знаю, что ты … Принять ключи от подсобки у хозяйки. Будете меня замещать во время отсутствия. Назначить дозор у дороги. Вести наблюдение за местностью. В случае появления противника оповестить личный состав. Третье: отдыхать чутко, в одежде и при оружии. Пока я отсутствую, приказы красноармейца Тищенко становятся моими. Вопросы есть?

   - Разуться можно, товарищ командир? – жалостливо спросил высокий чернявый парень с усиками.  Вследствие контузии у него текла из ушей кровь. - Тяжко в обуви будет дремать-то…

   - Разуться можно,  - с сомнением протянул Егор. – Разуться позволяю…

   Клином на восток шли (построившись девятками, точно на параде) немецкие бомбардировщики «Хейнкель», «Юнкерс» и «Дорнье». Их сопровождали, юркие,  похожие на стрекоз, «Мессершмитты». Эти самолеты с плоскими, точно акульи носы фюзеляжами, парили тройками. Точно также эти стервятники с черными крестами в белой обводке шли на бреющем над беззащитными мотострелковыми и танковыми колоннами РККА, уничтожали маленькими, подвешенными к крыльям бомбами тяжелые, неповоротливые трактора и тягачи, охотились за отдельными машинами и мотоциклами с делегатами связи… Все это выглядело до ужаса обыденно. Ступая за хозяйкой, Егор намеренно держал голову поднятой. Хотел задержать в своей памяти эти чужие, серовато-зеленые, в желтых линиях и с крестами на крыльях самолеты. Где была наша авиация, спросил он не себя, а кого-то невидимого? Почему не летают «сталинские соколы», Господи? Непобедимые асы, которые громили немецких и итальянских авиаторов в небе Испании? Накануне 22 июня 1941года – задали жару япошкам-самураям в Монголии. Опозорились, осрамились… Ядрит нас всех разъядрит, к ядреной фене! Без матери… Мать это – святое для всех имя. Его «матерщиной» нельзя касаться. Все, что угодно, можно обматерить. И кого угодно. Кроме родной матери, Матери-Родины и товарища Сталина. Как пить дать, его окружили враги народа. Иначе откуда  у Гитлера такая наступательная мощь, что – аж дух захватывает?

   - …Что, родненький? – наливая ему в кружку молока (при сторожке был коровник), спросила Ирина Никитична. – Боишься что ли кого? Не бойся, родненький. Ты ешь-ешь, миленький. Я тебе прямо в  горнице. Тут… Рядом с собой постелю.

    - Мне бояться некого и нечего, - протянул Егор больше себе под нос. Дожевывал вареную, с топленым маслом картошку. С малосольными огурчиками и тонкими ломтями бледно-розового сала. – Ведь у своих же, Ирина. Не в лесу, среди зверей… - скорее повинуясь инстинкту, он встал и приставил винтовку к столу. – Неловко как-то получается. По второму разу меня кормишь, хозяюшка. Совсем тяжелый буду.

    - Это ничего, - молвила женщина, украдкой смахнув невидимую паутину с больших, изумрудно-зеленых, с легкой поволокой глаз. – Знаешь как в такой глуши томно и одиноко? – она теребила пуговку на вязаной кофточке, под которой обозначилась большая, красивая грудь. – Так-то, родненький мой. Тебе ж, милому, бойцу-то нашему, бабу не понять. Ты не вини меня грешную, Егорушка. Срам-то какой, Господи! Ты не гляди на меня и не слушай меня, дитятко. Соскучилась я по мужской любви. Совсем квелая стала без нее.

    Егор отложил ложку. Проведя рукой (на этот раз осмысленно)  по густой щетине на подбородке, подался было из-за стола. Невиданная сила удержала двадцатилетнего парня на месте. Заныла подраненная, промытая спиртом и перебинтованная нога, о которой он уже думать забыл. Шумно заскрипели часы-ходики. Едва не упала на пол тяжелая мосинская винтовка с примкнутым штыком. Егор, было вставший, снова водрузил себя обратно.

   - Все понимаю, Ирина, но поделать с собой ничего не могу, - сказал он, сомкнув обветренные, потрескавшиеся губы. – Подневольный я человек. Боец я, красноармеец. Войн малой Красной армии. Есть и другая. Большая и непобедимая. И ты, хозяюшка.…   Твое желание мне, как мужчине и человеку… советскому человеку… Словом, все понимаю, Ирина, -  наконец, набравшись мужества, он подошел к ней. Взял как можно нежнее ее теплый, мягкий локоть. – Времени на это нет. Самим, думаешь, легко приходится?

   - Может на меня и есть время? – с мольбой прошептала женщина. – Может, не зря судьба нас свела в этот час воедино, Егорушка?

    - Извини, - Егор запнулся, и голова его, как подкошенная, наклонилась к ее трепетным, полным губам…