Последний старец по страницам 51

- Заладил – стало-обосс…! Конкретно давай, внук Ротшильда!

- Товарищ Пыжиков! Пожалуйста, извинитесь!

- А то что? Напужал меня, ой-ой-ой! Уже боюсь!

- Остановись!

   Носилки были вновь водружены на крытую мхом и хвойными иглами землю.

- Я не внук Ротшильда. И никогда им не был, - Розенбаум снял с плеча трёхлинейку. Отставил её к стволу. Ослабил зажим брезентового ремня с подсумками. Размял небольшие, но хваткие кулаки.  – Вы это прекрасно знаете! Знаете, а издеваетесь! Это подло! Хоть вы и ефрейтор… И при женщине так скверно выражаетесь! Вам не стыдно? Хотя бы перед ней – извинитесь!

- Да пошёл ты!

   Кулак Розенбаума достал его в подбородок. Тот, неловко взмахнув руками, завалился в мох.

- Уф-ф-ф!

   Команда носильщиков притихла. Все, затаив дыхание, следили за развитием событий. От мёртвой тишины канонада стала ещё звучнее. Розенбаум не дожидаясь особого приглашения, занял боксёрскую стойку. Его худые, в обмотках с ботинками ноги пританцовывали. Туловище изгибалась. Голову он прятал за выставленные вперёд руки с согнутыми кулаками. Правую он держал костяшками к подбородку, левую – точно на линии подбородка.

- Ах, сука! Ну держись, сын Моисея!

   Пыжиков, отбросив СВТ-40, бросился на своего обидчика. И получил серию ударов. Левой Розенбаум, изогнувшись и уйдя от замаха, ловко врезал ему двойным хуком в нос. Правой, когда ефрейтора перекосило от боли, он вырубил его коротким свингом в почку.

- Пристрелю-ю-ю! – дико взвыл Пыжиков. Он в полупрыжке оказался возле оружия. Рванул его за приклад.

   Тут лейтенант-танкист оттянул на себя стальную шишечку затвора. Поднял вровень с грудью дырчатый круглый кожух ППД-38.

- Товарищ ефрейтор! Немедленно прекратить! Успокойтесь. Взять оружие на ремень. Иначе будете арестованы. Вам ясно?

- Есть… - отёр кровь Пыжиков.

- Идите к носилкам. Рядовой Розенбаум!
- Я!

- Сопровождайте женщину. Я займу ваше место.

- Есть!

   Розенбаум, взял винтовку, послушно занял место у Настасьи Филипповны. Когда лейтенант подхватил носилки, они снова двинулись. Танкист стыдил Пыжикова. Тот, опустив голову, понуро вещал: «Не со зла я это, товарищ лейтенант! Воспитательные меры! А то больно самостоятельный. Старшинство не признаёт…»

   Сверху пели птицы. Они как будто временно замолкли, прислушиваясь к грому далёкого боя. Но теперь вновь ожили.

- Где так драться навострились? – с затаённым восхищением спросила женщина.

- Я, знаете, родом с Ленинграда, - замялся Розенбаум. – Потомственный петербуржец, можно сказать. С детства учусь на скрипке. Сперва в школе, затем в училище. Поступил в консерваторию. Отец скрипач, дед скрипач. Ну и я тоже. Зачем терять преемственность?

- Этому вас в консерватории учат? – чёрные крылатые брови точно переломились.

- Нет, что вы! Этому нас в консерватории, конечно, не учат. Просто… Вы
представляете себе, что такое двор? Колодезный двор, где стены сдавливают кусочек неба? Петербургский двор! По нему надо было ходить со скрипичным футляром. Мне, еврейскому мальчику. Мама шила мне короткие штанишки на подтяжках. Расчёсывала, пока был маленький, волосы на прямой пробор. Ну, а местная шантрапа… Вернулся с синяком раз, вернулся два. Отец стал учить драться. Потом, когда я подрос, записал на бокс в спортклуб «ОСОВИАХИМ». Вообщем научил меня постоять за себя. Хотя вы не поверите… ой, не споткнитесь о корень! Я как-то иду домой с футляром. Шпана меня не задирает – можно схлопотать. Смотрю, отец устроился на лавочке: забивает «козла» с родителями этих мальчишек. Он с ними в детстве также на кулаках знался. А как подросли, так стали друзья. Не разлей вода.

- Понятно… Спасибо вам.

   Она помнила Санкт-Петербург. В далёком теперь уже детстве возникли набережные, одетые в гранит. Бронзовая статуэтка Чижика на парапете Фонтанки. Золотой шпиль Петропавловки. Отец, коллежский асессор, водил её на прогулки. Затем, получив повышение в жаловании, нанял гувернантку. В 17 лет она влюбилась в гусарского корнета. В красно-чёрном ментике и доломане Ахтырского полка он был потрясающе красив. Обвенчавшись против воли родителя, она бежала с ним в первопрестольную. Но Северная Пальмира осталась в её сердце навечно. Как и проклятие отца, что умер, так и не простив её. После октября 17-го у него, действительного статского советника, был выбор. Либо служба новой власти, либо эмиграция, либо… Отец был неисправимым либералом. В молодости, начиная коллежским секретарём при министерстве внутренних дел, он умудрился спрятать на квартире своего друга. Тот, будучи студентом юридического факультета, разбрасывал прокламации «Народной воли» у Полицейского моста. Увлёкся. Сзади неслышно подкатили «архангелы». Тот сумел прыгнуть на извозчика. Приставил тому к виску револьвер. Романтическая получилась поездка, ничего не скажешь. Впрочем, её супруг был не лучше. Корнет Ростовцев, в 1905 году воевал в Манчжурии. Лишился пальцев левой руки – оторвало японской шимозой. После этого, «неисправимый Пестик» (так она называла его дома) всерьёз увлёкся марксизмом.

   Настасья приезжала в город на Неве 25 декабря, когда толпы народа с иконами и хоругвями двинулись с рабочих окраин к Зимнему дворцу. Ей надо было увидеть мать. Пасть к ногам батюшки. Постараться вымолить его прощение. Последнее не удалось. Могло не состояться и первое. Если б… Людской водоворот подхватил её на Литейном. У моста ровной серой цепочкой, с винтовками, стояли солдаты. В заиндевевшем башлыке прогуливался офицер. «…Господа, па-а-апрашу разойтись! Приказано открывать огонь!» Затем – команды: «Товьсь! Цельсь! Пли!» Залп…

- Долго ещё? – не думая спросила она. Сев на пенёк, подвернула полы плаща. Сняв туфлю, помассировала левую ногу в телесном фельдепсе. – Может передохнём, товарищи?

- Вообще-то здесь у меня надо спрашивать, - нахмурился товарищ лейтенант. – Пока я здесь старший.

- Извините, - пальцами она коснулась висков. – Можно сделать короткий привал? Так это называется у военных?

- Можно, - улыбнулся танкист. Щекастый добрый мальчик. Он ослабил хватку рукояти носилок. – Привал на сорок пять минут. Засекаю время, - он поднёс к глазам командирские часы с компасом. – Розенбаум и… Пыжиков! Сходите, осмотритесь! Что б мирно! Тьфу ты чёрт, часы как нарочно стали…

   Через час разведчики пришли. И привели с собой группу бойцов с младшим командиром. Оказывается неподалёку разместилось несколько сот человек из состава 145-й стрелковой дивизии, потрёпанной танками и авиацией Манштейна под Даугавписом. Остались после боя четыре 45-мм противотанковые пушки с половиной боекомплекта. Кроме того к ним прибился танк КВ-1 с 152-мм гаубицей. Эта танковая часть встретила войну на границе. Попала под удары бомбардировщиков и штурмовиков. В считанные минуты были уничтожены с воздуха склады топлива, боеприпасов. Пострадали сами танки, что стояли безо всякой маскировки в открытом поле. Из ста, в числе которых были такие тяжеловесы как Т-35 с 60 мм бронёй и тремя пушками (одна 67-мм и две 45-мм), КВ-1, КВ-2, Т-28 с бронёй в 80 мм, Т-34 с бронёй 48 мм, лёгкие БТ-5, БТ-7, а также Т-26, остались всего тридцать. Но без заправки, снарядов, запчастей… Только парочка Т-26 Т (танк-танкер) и осталась на всё про всё.
   Однако танкисты хвалились, что разгромили из засады колонну лёгких танков противника, а также транспортный обоз с пехотой и артиллерией. «…До двадцати машин сожгли. Правда, он вызвал авиацию – появились пикировщики с гнутыми крыльями. И ну в нас бомбочки кидать! Но мы тоже не пальцем деланные. Манёвры совершаем, от разрывов уходим. Повредили только Т-35. Пришлось бросить».

- То-то что повредили, - недовольно поморщился лейтенант Васечкин.  Он присел на полянку, заполненную сидящими и лежащими бойцами. Снял с головы кожаный шлем. Распустил ворот комбинезона и гимнастёрки с кубарями в чёрно-красных петлицах. – Вы хоть на десяток танков да автомашин счёт ведёте. Мы же… Обидно! Дивизия сильная. Шестьдесят танков. Шестнадцать бронемашин. Сто полевых пушек. Тридцать противотанковых. Гаубицы позавчерась к нам доставили. Только снарядов не успели подвести. А тут… В ночь на 21-ое  вся проводная связь накрылась. Местные совсем озверели! Дверьми хлопают. Морды воротят. «Мы по рюсски не понимайт!» Подлюки… Перед побудкой зачитали приказ наркома обороны: про боевую готовность, о скрытом рассредоточении. До часу ночи рыли полевые позиции. А часа в три по нам сверху тоже – шарах! Хорошо комдив часть личного состава  и матчасть приказал вывести в поле. Бомбы уронили прямо на склады. Всё горит, рушится. Жёны и дети командиров кричат! Под ногами трупы, оторванные конечности. Такое, товарищи, не забыть, не простить нельзя! Все согласны? – срывающимся голосом заявил он. Все, кто был вокруг, согласно закивали. Спорить было не к ряду. – А утром связались с нами по рации из штаба округа. Приказ: севернее Даугавуписа прорыв вражеских танков и мотопехоты. Нас туда – этот прорыв ликвидировать. Хорошо, двинулись. Сверху нас немец дождём из бомб освежает. Несём потери. Трёх Т-26 как не бывало. Лошадей с десяток поубивало. Пришлось часть пушек на себе тащить. И тут нас с ходу атакуют. До ста танков. Мы, конечно, как могли в боевые порядки развернулись. С десяток машин подбили. Но у него организация! Сверху на нас пикировщик да бомбовик прёт! А у нас в зенитной артиллерии некомплект! А наших «соколов» почти не видать! Три «чайки» прилетели. Сбили двух стервятников да сами два самолёта потеряли. «Туберкулёзов» штук восемь ушло без прикрытия. В сторону границы. Обратно пришли всего два. Бардачно начали мы войну!  Стыдно…

- Ну ты особо не отчаивайся, лейтенант! – пожалел его усатый старшина-сверхсрочник. – Нам тоже  южнее такой перекур устроили!

- Да уж! Перекур так перекур. Дивизию по частям в бой ввели. Кто такую диверсию задумал? Дескать, не надо ждать подхода главных сил – атакуй тем, что есть в наличии. Ну, атаковали…

- Да уж! Еди их мать, енералов энтих! Товарищу Сталину бы на них телегу! Сто танков бросили через мост – немец их по одиночке из пушек расщёлкал. Стоят сердечные «тэшки». Дымят поди до сих пор. А нас, царицу полей, немец своими танками атаковал. Танки у них не то что наши – дрянь! Одни пулемёты в башнях! Мы из ДШК один такой зажгли. Аж полыхнул синим пламенем! Но у нас боеприпасов – кот наплакал! Один ящик на орудие, всё, что в подсумке. А у него снабжение. Так что зарылись мы в землю и сидим. А он по нам из миномётов и орудий. Потом авиация. А потом снова танки с пехотою. Ну, тут мы стали отходить в лес. Потому что здесь спасение. А наши соколы хреновы почти не летают. И батарейки в рациях сели – питания нету…

- Да, хреново начинаем, - к толпе подошёл высокий танкист. На нём был серый хлопчатобумажный комбинезон, вымазанный маслом. Шлем был заткнут за портупею. – А к вам гражданское население прибилось? Кто такая?

   Его ладное лицо с усиками, светло-карие глаза и прямой нос портила свежая ссадина на лбу. Настасья Филипповна смотрела на него так, будто он был единственной защитой от прорвавшегося врага.

-       А вы кто такой? – задала она свой встречный вопрос.

- Ни диверсант, ни шпион, - начал танкист. – Простой советский человек.

- Поздравляю вас с тем, что в моём лице вы встретили своё я, - ответила она.
   Танкист хмыкнул. Помяв в руках шлем, отошёл. Вернулся с двумя офицерами: пехотным капитаном и майором.

- Притулились не так давно. Сидят как свои, - сказал танкист, показывая взглядом на группу Настасьи Филипповны. – Проверить надо бы, товарищ майор.

   Тот, сурово покивав головой, покрытой блином фуражки, кивнул в сторону вновь прибывших. Его широкое загорелое лицо недобро потемнело.

- Встать! Я сказал встать! – он отстегнул клапан кобуры. – Я начальник 3-го отдела 145-ой стрелковой дивизии майор Ахромеев. Оружие – на землю! Не прикасаться, - он молниеносно выхватил пистолет. Снял с предохранителя. – Вам особое приглашение нужно! – он выстрелил поверх головы Розенбаума. Тот, побелев лицом, отложил винтовку. – Вот так… Теперь, слушай команду. Красноармейские книжки, тетради, оружейные карточки – на землю! И два шага назад – ма-а-арш!

   Пока бойцы с лейтенантом (раненый с обожжёным лицом лежал тут же, на носилках) спешно выполняли команды особиста, к Настасье Филипповне  с боку зашёл капитан. Он не стал расстёгивать замшевую кобуру на скрипучем комсостаском  ремне. Он просто сказал:

- Следуйте за мной! Без фокусов.

   И она пошла на лёгких ногах, чувствуя его правоту и силу. Чувствуя, что они – с одного поля. Это было то главное чувство, ради которого она прожила этот день.

   Перед глазами Васечкина снова и снова  вставали картины утреннего боя. 57 танков Т-26, успев перестроиться в атаку, ринулись на вражеские машины. Те пёрли клином. Лишь на переднем «панцере» (лейтенант изучал на курсах переподготовки комсостава немецкий) была короткостволая пушка. В достойном смысле этого понимания. Но за весь короткосрочный бой – ни разу не выпалила. Остальные больше напоминали танкетки. Их короткие тела на двойной гусеничной передаче несли маленькие башни. Из коих торчали тонкие стволы либо 20-мм пушек, либо пулемётов.

    Командир танкового батальона майор Лепёхин оставил его при себе: раз командир взвода управления – будешь заместо убитого комсвязи. Расположившись на пригорке, он через радиостанцию броневика роты связи пытался координировать действия батальона. Вот «тэшки», грузно переваливая через препятствия, на предельной скорости 18  км в час сблизились с вражеским строем, что напоминал клин. Эх, поближе бы вынести НП – больше было б толку! Желтоватое облако пыли закрыло две танковые массы. Вспышки выстрелов. Оранжево колыхнулось пламя над первой вражеской танкеткой. 45-мм снаряд прошил её тонкобронированный борт на развороте (та включила форсаж). Вскоре с грохотом взметнулась её башенка, меченная белым крестом с широкими крыльями. Стали лёгкими хлопками рваться снаряды в корпусе. Вражеская колонна, не принимая боя, вся ушла на форсаж - в обратном направлении.  В мембранах шлемофона, что Васечкин прижимал к виску, возник злорадный вопль. Это кричал Лепёхин: «Горит крестовый! Горит, гребёна мама…» Сквозь треск и шипенье доносились команды на немецком: «Kolonne! Ahtung! Zuruk marchirt!», «Ja volle, Commandant! Ober-leutenant, Shneller! Auf nach…» Вспыхнули кострами ещё несколько вражьих машин. В наушники ворвался властный голос комдива: танкам – на прорыв! Пехоте – скорым шагом в атаку! Атаковать и сходу, на плечах врага, ворваться в предместье Даугавписа. Закрепиться и ждать подхода главных сил.

   По дороге густыми массами колыхалась наша пехота. Но не тут-то было! «Тэшки» угодили в засаду. Немецкая панцирная дивизия успела оборудовать противотанковые позиции. Грузовики «Крупп Протце» и полугусеничные мотоциклы Sd. 2 подвезли 37 мм пушки, а также пару 50 мм Pak 38. Они были рассредоточены в систему артзасад с расчётом взять танки противника в кинжальный огонь. В мембраны переговорного устройства ворвался не голос – вопль Лепёхина: «Танк! Горим!.. Первое отделение – вперёд, не останавливайтесь, вашу маму! Второе – уничтожить противотанковую артиллерию…» Грохот, скрежет…