Последний старец по страницам 52

Часть четвёртая. Возвращение из бездны.   

    …Протянулась тундра. На многие километры. Пурга завивала белые вихри средь едва видимых чахлых кустиков и карликовых деревьев. По ним нередко порхали пепельно-белые совы с красными, пронизывающими глазами. Ловят скачущих средь снегов пепельно-белых зайцев. Раздирают их сырое, кроваво-красное, с синими прожилками мясо длинными, заострёнными когтями. Затем: «Уф-ф-ф-ф!» Горизонт был покрыт неровными, изгибающимися волнами северного сияния. Оно поражало глаз. Оно завораживало всякого, кто становился невольным свидетелем этой игры красок. Даже часовой войск НКВД с СВТ, закутанный до глаз в бараний тулуп, с опущенными отворотами цигейковой шапки, что нёс вахту на караульной вышке и то залюбовался этими переливами. Потом обратил свой взор вниз, на раскинувшийся среди белого торжества тундры лагерь. Со звенящими на ветру проволочными заборами в три ряда. С караульными, крепко сбитыми из привозного дерева вышками по периметру. С продолговатыми бараками для зэка. Над ними вился сизо-белый, успокаивающий душу дымок.

   Хлопнула обшитая войлоком дверь одного из них. Ага, там где сидят политические. Контрики, вредители, шпионы и их пособники. Нечисть всякая. Вышли из барака двое. Первым – высокий и худой, в чёрном лагерном бушлате с номером Щ-109. Всё как полагается. Ни к чему не придраться. Заложив руки за спину. За ним в белом нагольном полушубке и валенках, с планшетом через плечо семенит… хм… гм… Вот так-так. Сам прежний опер. Денис Трофимович Кибриц. Майор внутренней службы. На должность оперативного уполномоченного и начальника опречасти был назначен хозяином ГУЛАГ Берманом ещё в 34-м. Со вчерашнего дня, ходят слухи, будет смещён с занимаемой должности. Приехал на аэросанях проверяющий из Москвы. С Лубянского главка. Нашёл в ходе проверки, что товарищ старший майор много попустил перегибов. Что ж, начальству видней.

   - Ты это… Крыжов… товарищ Крыжов, это самое, не бойся, - майор морщил своё круглое, кирпично-красное лицо. Закрывал его от летящей снежной крупы пятерней в варюшке. – Проверяющий он… это самое… мужик вроде неплохой.  Может срок тебе скостят. Может… Зовут его Виктор Семёнович. Это я тебе для информации… не подумай чего.

   - Понял, гражданин начальник, - «бушлат» с номером Щ-109 шёл согласно инструкции не оборачиваясь. Голову в чёрной ушанке держал высоко. Поскрипывал по свежему снежку валенками. – Ничего лишнего не болтать. Кормят хорошо, жалоб нет…

- Во, молодец! – Матвей Филиппович взмок от напряжения. -  Голова!

   Они вышли на широкую площадь с мачтой, где расположилась радиотарелка лагерного узла связи. «…Передаём сигналы точного времени… В эфире радиостанция Коминтерна, дорогие товарищи… Неукоснительно соблюдаются условия советско-германского пакта о ненападении… В Северной Африке продолжаются бои с переменным успехом между итало-германскими и английскими войсками…» Дощатый пятиэтажный дом под шиферной крышей, где располагалась комендатура. Вахтенный в шерстяной гимнастёрке с малиновыми петлицами вскочил как полагается, когда зэка и сопровождающий его гражданин старший майор вошли в просторные сени. Они были украшены еловыми привозными веточками и портретом человека-вождя с усами, но без трубки. Звякая цинковым ведром, в коридор вышла женщина из вольнонаёмных. Принялась надраивать шваброю дощатый, окрашенный коричневой масляной краской пол.

- Ну-ка марш мне на мороз! – грозно прикрикнула она на «гражданина начальника». - Нечего мне здесь снег разбрасывать. Кому говорят!

- Ладно-ладно, - замахал тот обеими руками. – Сейчас выйдем.

   Пришлось подчиниться. Вышли на крытое козырьком крыльцо. Не дожидаясь команды майора, Крыжов принялся сбивать с ватника снег. Судя по всему, откомандовался на своей должности Денис Трофимович. Вышел весь. Не даром отписано было (с оказией) целых два письма на имя «всесоюзного старосты», «дедушки Калинина». Хотя, быть может, новый нарком НКВД, генеральный комиссар госбезопасности товарищ Берия на самом деле мужик не аховый. Но дело своё знает не по наслышке. Говорят про него, что крут и горяч. Что будучи 1-м секретарём обкома Грузии кого-то из троцкистов-уклонистов застрелил прямо в своём кабинете. Из своего нагана. Что после расстрела Ежова, вычистил всех его ставленников. Что начал выпускать многих незаслуженно посаженных по 58-10 и прочим «прим». Доволен многим его делам суровый народ зэка. Медикаментов в лагерях стало поболее, кормить стали получше. Поприжали уголовную братию, что во многих местах срослась с лагерным начальством.

   Когда снова зашли, то из распахнутой двери, оббитой дерматином, с красно –золотой табличкой «машбюро», вышла вольнонаёмная Эльза Семёновна Франкенберг. Кутаясь в пуховый платок поверх костюма. Пепельные волосы были взбиты и уложены под сеточку. Румяная кожа слегка припудрена. На ходу секретарь –машинистка лагерного управления зажигала папиросу.

-       Павел Алексеевич! – при виде Крыжова её красивые, стареющие глаза засветились. – Как дела, радость моя? Что такой неулыбчивый? Надо крепиться!

-       Ничего себе, живём, слава Богу, - заметил Крыжов, состроив подобие улыбки на бледном, осунувшемся лице. – Только благодаря Ему выживаем.

-       Всё будет хорошо, - сказала Эльза Семёновна. Подойдя к нему вплотную, она затушила папиросу. Коротко взглянув в глаза зэка, крепко взяла своими нежными пальцами за грубый ворс чёрного бушлата. – Всё будет очень хорошо, дорогой товарищ. Несмотря ни на что и вопреки всему.

   На прежнего опера она даже не смотрела. Будто того не было вовсе. Впрочем, ещё по одной причине. Бумагу для письма с оказией именно она вручила Щ-109. Крыжов к тому времени уже числился библиотекарем, куда попал по её протекции. (Прежнего, беднягу, урки-блатари проиграли в карты. Был тот до судимости и срока артистом Московской оперетты. Обещался исполнить пахану «Мурку» на именинах последнего, но обещания своего  не выполнил. Это несмотря на то, что артисту светила стать заведующим кружка лагерной самодеятельности, о чём пахан брался перетолковать с самим опером. «Душа артиста тонка и ранима, - признался он Крыжову. – Не могу её калечить перед этими мерзавцами. Пусть бьют или убивают. Мне всё равно». За это его «отпетушили».  Он не вынес позора и повесился в нужнике.) Крыжов был благодарен ей за то, что она согласилась передать весточку на Большую землю. Раза два пришлось проверить эту чудную, добрую женщину, муж которой, военный летчик, погиб в Испании в 37-м. Все проверки она выдержала с достоинством. Никто так и не узнал  о переданной бумаге, не потревожил своим зловонным вниманием ложные тайники с письмом. «…Итак, контроль мною пройден?» - «Эльза Семёновна, дорогая вы моя… Простите ради Бога и всего святого…»

   В помещении опречасти было натоплено. Жар шёл из раскрытой заслонки чугунной печки-буржуйки. Перед ней на корточках, в подшитых кожей унтах, сидел совсем молодой человек. Рылся кочергой в красно-чёрноё россыпи углей в пышущих недрах печурки. Со спины нельзя было понять какого он звания. Виднелся лишь вихрастый черный затылок да оттопыренные уши.

-      Можно, товарищ лейтенант внутренней службы? – угодливо послюнявил сквозь зубы опер.
   
-      Нужно, товарищ  майор внутренней службы, - не повернув спины, ответил проверяющий.  –Дверь снаружи закройте. Ждите, когда вас позовут.

   Опер, пятясь задом, неловко вышел. Напоследок он кивнул в сторону гражданина зэка. От жара, исходившего от печурки, тому стало на мгновение дурно. Пол качнулся под ногами и поплыл. Перед затухающим взором пронеслись нелепые воспоминания. Он увидел свой арест в марте 34-го. Ночью, когда под окнами донесся рокот двух моторов, он без сомнения понял: это за ним. Чёрная «эмка» (она же «маруся») и ЗИС-5 с закрытым кузовом. В просторечье «воронок». Под окнами возникли неясные тени в фуражках и военных шинелях. Появился ствол винтовки бойца конвойных войск НКВД. «Ну, вот и всё, - сказал он своей жене, Настасье. – За мной пожаловали, Настасьюшка. Ты уж не плач. Веди себя молодцом. Дождись, если можешь. Вот ещё что. Как вызовут в Большой дом на горке, немедленно от меня открестись. Мол, подаю на развод и точка. Поверь, так будет лучше». Пока по ступенькам клацали их сапоги, он успел сказать в её заплаканные глаза только это. Жалел потом на всю оставшуюся жизнь. Сейчас  Настасья замужем. Живёт в Берлине, при  нашем полпредстве.

- Виктор Семёнович Абрамов, лейтенант госбезопасности, - раздался голос.

   Крыжов увидел себя лежащим на дощатом полу. Будто был подвешен над собой. Своим бренным телом.

-           Зэка номер Щ-109, - через силу произнёс он. Приподнявшись на колени, стал медленно вставать. – До ареста был Крыжов Павел Алексеевич. Был и остаюсь чекистом. Был и остаюсь членом партии.

-           Не сомневался в этом, - Виктор Семёнович резко хлопнул заслонкой. Отставил кочергу и плавно встал. – Об этом после. Подойдите к столу и садитесь.

   Крыжов, цепляясь пальцами в рукавицах за стену, повиновался. Виктор Семёнович, отведя в сторону взор своих ястребиных, пронзительно-синих глаз, стоял как вкопанный. В петлицах у него горели блики на рубиновых треугольниках и серебренных жгутиках. Со стены в глаза Крыжову поддерживающе смотрел сквозь стёкла пенсне новый нарком «внудел» товарищ Берия. С фотографии  в добротной рамке.

-           Курите, - кивнул Виктор Семёнович на раскрытую пачку «Северной Пальмиры». – Хоть с куревом здесь не обижают?

-           Где там, - Крыжов скептически усмехнулся. Ему было всё равно, что последует за его красноречие. Лишь бы отряд наказан не был, подумал он. – Пачка махры в сто грамм. На весь барачный контингент. На весь отряд. Такая, что горло дерёт как рашпилем. Или отсыревшая. Для нашего брата зэка и такого дерьма не жалко.

-           Всё так, - с изумительной простотой ответил Виктор Семёнович. – Здесь ещё что… Вот на Соловках, там был просто шалман. Тамошнее начальство с опером срослось с блатными. Вовсю грабили спецконтингент. Пользовали зэчек как хотели и когда хотели. Сплавляли на большую землю крупу, масло, сахар и медикаменты. А заключённые мёрли как мухи. Пришлось туда пребывать с вооружённым сопровождением. Знаешь, осназ наркомата? То-то… Работ было не впроворот. Как стали чистить эту мразь так по сей день копаем. Кто сколько украл. Кто кого порешил. И за что…

-           Занятная у нас беседа происходит, гражданин начальник, - Крыжов смотрел на папиросы, но к ним не притрагивался. – Зачем мне всё это знать?

-     Не гражданин, а товарищ , -  Абрамов побарабанил с улыбкой по стеклянной поверхности стола. – Это во-первых. Во-вторых, в вашем режиме те же проблемы. Но, так сказать, в смягчённом варианте. Имеют место хищения со складов. Утечки медикаментов, продуктов питания, топлива. У вас сколько лиц из числа спецконтингента померло в ту зиму? То-то… По отчетности, что ваш кум да начальник сплавлял нам, не более 10 %. А по-настоящему… Получается все сорок!  Это ещё по-божески, товарищ Крыжов, - заметил он, глядя в расширяющиеся от ненависти глаза зэка. – По-божески, говорю я вам. В других лагерях и лагпунктах умерло от голода и болезней от половины и более. Вот такая суровая статистика.

- В помощники к себе призываете? – Крыжов оценивающе посмотрел в глаза новому наркому с фото. – Я лучше вас знаю, что в лагере происходит.

- Поэтому и вызвал тебя, - Виктор Семёнович выдвинул полку стола. Покопался в раскрытой папке. Положил на стекло, коим было закрыто зеленое сукно, пачку листов из ученической тетради. Они были исписаны лиловым химическим карандашом. – Дошло, видешь, до назначения. Новый нарком спустил указание разобраться. С тем меня и прислали к вам. Подтверждаю, что разобрался. Факты подтвердились. Что скажешь, дорогой писатель?

- Отродясь им не был, - поморщился зэка Крыжов. – Карандаш пальцы отучились держать. Они всё больше к циркулярной пиле или двуручной привыкшие. К мастерку или лопате. Знаете? На стройках социализма за колючей оградой цемент приходилось в тачку кидать. Да раствор месить. И лес на Колыме валить приходилось. Тридцать кубометров в сутки на человека.

- Вот что, дорогой товарищ, - Абрамов сделал предостерегающее движение рукой. Пальцы у него были тонкие, как у пианиста, но, судя по всему, крепкие как сталь. – Не надо меня жалобить.  Успокойся и слушай. Вслед за мной сюда прибудет группа из следственного управления наркомата и военной прокуратуры. На пересмотр дел. Так вот, могу сказать с гарантией: твоё дело будет пересмотрено. Освободят тебя, Крыжов! Снимут с тебя все обвинения. Восстановят в прежней должности. Только в обморок больше не падай, -  полушутя-полусерьёзно заметил он.  – А то придётся в санчасть тебя отправить.

   Крыжов сидел, закрыв лицо руками. Никого не стесняясь, он плакал. Слёзы текли по его небритым, запавшим щекам. От них скоро намокла и без того влажная шапка из чёрного цигейка. Вот она, свобода. Проклятая свобода, еди её мать. От которой отвык, которой уже не рад. Которую надо принять и переварить как лекарство. «…И взял я книжку из рук Ангела, и съел её; и она в устах моих была сладка, как мёд; когда же съел её, то горько стало во чреве моём. И сказал он мне: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах, и языках и царях многих».

   …На выходе из комендантского дома топтался прежний опер. Воротник полушубка был задран. Полы поддувало подзёмкой. А на дворе уже строилось в оцеплении бойцов НКВД с рвущими поводки овчарками в черно-плотное каре лагерное население. Кашляя простуженными глотками. Скаля щербатые и железные пасти. «…Не в падлу, Валёк, подвинься, будь добр…» «…В залупу себе спрячь свои извинения, падла! Опосля покумекаем…» «А ты меня не тычь, паря! Тыканный уже на воле…» «…Морду свою спрячь. Неровён час – достану…» И – всепокрывающее: «Прек-р-ратить разговоры! В колонну по-о-о-трядно, становись! Ра-а-а-внением на отрядных! Дистанция удаления четыре метра. Конвой стреляет без предупреждения. Ма-а-арш…» И – тронулась армада зэковская. Сдвинулась с места. Погнали её в тундру под усиленным конвоем из вооружённых невиданными прежде пистолет –пулемётами с круглыми дисками и винтовками с дырчатыми кожухами на стволах и кинжальными штыками. К самому берегу. Там в скалах развернулась гигантская секретная стройка. Вырытые осенью котлованы залили бетоном с арматурным креплением. Бетон наипрочнейший – марки 600. Теперь надобно долбить в камне скальных пород углубления. Бывший военмормед, посаженный в 33-м за шпионаж в пользу Японии и Польши, так оценил происходящее: «Береговую батарею здесь закладывают, товарищи зэка! Фронтом в море. Не иначе, как 100-мм «Кане» будут ставить в башнях на аппарели. Значит скоро быть войне. Что б в секрете сохранить, они нас здесь сотнями покладут. Особенно нашего брата, политика. Пайки поэтому урезали, медикаменты убрали…»

   - Вот видешь, товарищ Крыжов, всё прояснилось, - подошёл к нему Кибриц собственной персоной. – Из своих источников скажу тебе: выпустят тебя скоро. Ты уж зла не держи, ладно? С кем не бывает. На то и революция… советская власть. Как можно без жертв, без недостатков? И без перегибов тоже? Никак нельзя. Даже сам товарищ Сталин на этот счёт что-то сказал. «Лес рубят, щепки летят»! То-то, Крыжов…

   Крыжову вспомнилось другое. Расширенное от ярости лицо опера. «…Всех перестреляю, твари вражеские! – орал он перед строем политических. – Сгинете здесь все до единого! Костей не найдут. Жопы драные…» Гражданин начальник был озабочен неуспехами в вербовке осведомителей. Поначалу, за пайку хлеба и сахара, многие изъявили желание. Но потом жар энтузиазма враз охладел. Кто-то из «стукачей» попал под камнепад, кому-то отрезало голову циркулярной пилой. «Опущенных» считали десятками… Всё потому, что оперу необходим был противовес в агентуре. Когда среди одной части спецконтингента её накапливалось слишком много, Денис Трофимович решал эту проблему скоро: сливал данные пахану по кличке «Князь». Тот вершил суд да дело: опускал или резал своих «ссученных», а также  политических. Если последние оказывались по распределению в одних отрядах с блатными. (В своих отрядах «последние» вершили свой суд да дело: сами убивали и сами опускали сексотов из своей среды.) Впрочем, в изобретательности оперу нельзя было отказать. Иной раз он помещал в отряд к политическим по двое или трое стукачей-блатных. Делал он это для разрядки и чтобы отследить возможные контакты с волей. Случались жертвы…

  - Послушай, что скажу, - поманил его пальцем Крыжов. Когда тот подошёл, чуть слышно сказал в мочку: - Да пошёл ты к лагерной матери…

   Пока тот хлопал глазами, сонными и воловьими, неспешна отправился на задний двор комендантской, где библиотека. Зэка гражданин (теперь уже товарищ) Крыжов, согласно своим правам на этой должности, мог ночевать там же. Но на трехверстных нарах в бараке, средь бывших работников всевозможных наркоматов, заарестованных краскомов и военморов, включая работников ОГПУ-НКВД, что расслаивались на две враждебные касты (опера из секретно-политического отдела и «тройки», что держались друг от друга особняком; сотрудники же ИНО в лице Крыжова и старенького нелегала держались красных командиров) он чувствовал себя куда привычнее.

   Тем временем в помещении оперчасти, просторном и натопленном, Виктор Семёнович беседовал с Князем. Встретившись по пути следования с Крыжовым тот, ни с того ни с сего подмигнул ему. «На волю, братуха, плывёшь, - пророчески изрёк он. – Не скоро там будет, раб Божий, Князь…» Бойцы НКВД завели его к инспектору ГУЛАГа. Князь поначалу решил, что новый нарком «перетасовывает» как  колоду привилегированных. Загнать его, вора авторитетного в дальний лагерь, где полным-полно «красных воров»… Мертвая пелена застлала его глаза. Железный ком подкатил к горлу. «Живым, суки, не дамся, - пронеслось в голове у вора. – Ни одного сучёнка на перо поставлю. Всех завалю, собаки краснопёрые!» Глядя на молодость чекиста, сидящего перед ним за массивным столом с бронзовым письменным прибором, где раньше восседал «золотой кум», решил, что можно договориться. В рыбпромхозе им. «Пролетарской коммуны», где часть зэка помогала чинить снасти и солить улов, закатывая его в бочки, обитали две крали. Их пользовало лагерное начальство. Прежние проверяющие инспектора тоже. Уж  на что суровыми  казали себя…

   Но дело было в другом. Савсэм в другом, как говаривал товарищ Сталин.

   - Заключённый Щ-135, он же Александр Филиппович Захарченко, он же вор в законе по кличке Князь,   авторитет зоны, - перечислил все регалии сидящего перед ним Виктор Семёнович. Пролистав пухлую картонную папку с уголовным делом, затёртую по краям, он подколол к ней указание директивных органов. – Вор-рецедивист. Впервые осуждён за кражу с поножовщиной в дай Бог памяти каком…  909-м. Ещё при царе-батюшке. Так, кражи складов и магазинов в 20-х… Это не в счёт. Убийство трёх сотрудников милиции. Это произошло в 33-м. На станции-перегоне Чоп. С дружками-подельниками вы, уважаемый Александр Филиппович, взламывали пломбы на вагонах с хлебом. В голодный год. Ай-яй-яй, как нехорошо. Да-с с…

   - Давно это было, начальник, - прогудел сквозь железного блеска, со смолью, спутанные усы Князь. Сквозь железный блеск сверкнула золотая фикса. – Постой… Как назвал меня? На вы, что ль? Отродясь такого с Князем не было. Добро попомню…

   - …Пожалуйста, - не отрываясь от папки ответил Абрамов. На самом деле он украдкой разглядывал все чёрточки на лице уголовного авторитета. – На теле шрамов, согласно общему заключению судмедэкспертизы… ага, два  десятка! Живого места нет, - он вынул из подшитого к делу конверта фотографии с номерами, где Князь был запечатлен в голом виде. Его мощное, покрытое буграми мышц, поросшее волосом тело было испещрено сложной мозаикой воровских наколок: купола трёх церквей на одном предплечье говорили о трёх «ходках», а православный крест о воровской «коронации». – Только вот какая незадача, Александр Филлипович. Интересная «малява» попала мне в руки белы. Вот так малява… Цена ей красная – чья-то жизнь да доброе имя, - он ловким движением вынул сложенный вчетверо лист рисовой бумаги. На нём стилом были начертаны каракули, увенчанные крестом с выгнутой подковой. – Итак, вспомним! Сахалинская ссыльно-каторожная тюрьма в году 900-м от Рождества Христова. Нары, тьма… Два Ивана, по воровскому, значит, авторитета лагерных, спорят. Кому бежать первому. Если сбегут оба – порядку не будет. Шелупонь всё под себя на каторге возьмёт. Фраера… Некто Князь знает: у Федьки Кривого больше прав на побег. Как-никак, четыре ходки с острожных централов. А у самого Князя только одна. Незадача…

   - Н-н-нэнавижу! – шумно выдохнул Князь. Его покрытые шрамами кацапые пальцы с хрустом сжались в кулаки.

   - Сдал ты своего братана-Ивана. Подло и вероломно. Собакам легавым, - Виктор Семёнович оторвал взгляд от папки. Погрузил его без остатка в мутно-чёрные, агатовые очи вора. – Маляву же Кривого тюремное начальство перехватило. Где тебе приговор воровской прописан. И трёх свидетелей конвой по приказу урядника застрелил на руднике. Сразу, после перехваченной малявы. Так что не обессудь за правду. Стукач ты и есть…

    С минуту в кабинете воцарилась тишина. Лагерный авторитет смотрел перед собой. Взгляда Абрамова он не выдержал. Мял в больших, изрезанных руках черный лагерный треух. На большом, корявом как кора лице блуждали неясные тени. Виктор Семёнович и виду не подал, но был собран как пружина. Готовый ко всему, он приоткрыл ящик стола. Там воронённо поблёскивал пистолет ТТ .

   - Был такоё грех в моей биографии, - молвил вор. – Был…

   - Что было, то прошло, - буркнул словно бы нехотя Виктор Семёнович. – Речь не об этом. Трёх Иванов постреляли,  да брат наш Федька остался. В Молдавии объявился. От воровских дел отошёл. На сигуранцу работает. Слышал о такой конторе?

   - Что за хрень? – Князь окончательно пришёл в себя. Нутряным чувством он понял, что всё серьезное миновало. – Контора ментовская? Закордонная поди?

- Агась… - понимающе кивнул гражданин начальник. – Курите «Пальмиру». Специально для вас припас, товарищ авторитет зоны. Так вот, значит. Авторитет Федькин, сами понимаете, подмочен. Слово его в воровском мире цены не имеет. Но козу вам сделать он сделает. Данные имеем . Хотят Федькины хозяева из Румынской и Германской конторы в наш воровской мир лапу запустить. Людей, значит, в нём своих заиметь. Разумеете к чему клоню, Александр Филлипович?

  Далее разговор пошел как по накатанной. Будто говорили два профессионала.

- Разумею… Тупоумия за собой нету. Шпиёном своим заделать меня хотите? Можа не надо?

   -     Не шпионом, не шпионом… Искупить вину кровью – как насчёт этого? В действующую армию пошлём. Форму оденешь. Винтовочку в руки. Само собой, воровские дороги для тебя закроются. Ещё! То что сейчас и прежде услышал, данные к разряду совсекретные. Вот, подписка о неразглашении. Ознакомься и распишись… Вот так. Представь нам списочек своих воров, что также для службы годны.

- Где служить придётся? Если, скажем, на юге, в Африке, многие пошли бы.

-       А что, это мысль, Александр Филлипович. Можно и в Африке. Так и скажи братве. Кто желает, тот будет служить в Африке. Или в Персии. Если анализы подойдут…