Последний старец по страницам 53

*   *   *

Из шифрограммы командующего ленинградским фронтом Жукова № 4976 от 28 сентября 1941 года:

   «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они сами будут расстреляны».

Из документов НКВД:

   «28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на охрану моста через реку Березина. Григоренко зашёл под мост, откуда продолжительное время (пока его не обнаружили) вёл стрельбу из автомата по нашим зенитным установкам и работникам НКВД. Его обнаружили замаскированным, стоящим по пояс в воде, с венком на голове. При аресте Григоренко оказал сопротивление… Органами НКВД старший политрук Григоренко расстрелян».

*    *    *

…Под Перекопом меня чуть не расстреляли свои, отче, - медленно, с чувством благоговения говорил товарищ Крыжов. – Когда Фрунзе занял остров Крым,  там начался кровавый ад. Бела Кун и Землячка, которых Совнарком и ВЧК уполномочили «навести порядок», залили остров Крым потоками крови. Расстреливали пленных вопреки клятвенному заверению Фрунзе. Где-то я читал, что Черное море стало красным от крови. Или слышал об этом на севере. Уже не помню. Память… Так оно и было, отче. Тогда-то я впервые узрел истинное лицо «красного террора». Почувствовал себя… Впрочем, белые силы сами во многом способствовали этим зверствам. Россия разродилась как больная мать дитем, потеряв премного крови. Роды затянулись, стали небезопасными… Их затягивала и та, и другая сторона. Помогали так называемые «друзья». Хороши все: те, кто кидали адские машины в кареты, и те, кто разъезжал в каретах. Террористы-бомбисты и сановники с золотым шитьем… Патриоты и предатели-перевертыши были и с той, и с другой стороны. Поделили Россию на красных и белых. Забыли, как благородно звучит простое имя – человек. Нам «помогли»  многое забыть. Забыть человека в себе, как Божье Создание. Как подобие Бога в себе…

   - Тебя взяли в 34-м по ложному навету, сыне, - с тягостной грустью молвил Зосима. – Знаю, что ты вплоть до финской войны сидел в лагерях. Тайно помогал тебе через одного хорошего человека. Он тоже, еще до октябрьского переворота, заблудился в своих служебных догмах. Путь к Свету Божьему тяжкий, но пройти его необходимо. Так-то, сыне.

   - Отче, я нахожусь в раздумье, - помедлив, сказал товарищ Крыжов. -   Враг уже на подступах к нашей столице. Мое место… Как бы мне не покоробить эти святые стены… Короче говоря, в органах. Может так статься, это промысел Божий. И руце Его направляет меня на этот путь. И крест это мой прижизненный… Совесть моя подсказывает, что отсиживаться на тыловых должностях после освобождения и реабилитации – просто трусость, а значит подлость. Пред Богом и пред людьми. Разыгрывать из себя обиженного, незаслуженно пострадавшего не лучше того. Отче…

   - Дитятко, иди с миром, - внезапно молвил Зосима. Уловив зрением своим духовным намерение Павла Крыжова, он оборотился к иконе «Спас на крови», под которой золотистым лучом тлела лампадка.

   …Искушаю, мелькнула в голове запоздалая мысль. Тем не менее, Крыжов продолжал стоять на коленях. Духовный опыт подсказывал ему, что главное еще впереди. Недодуманное, недосказанное…

   - Благослови меня, отче, - разомкнул он помертвевшие от тяжести губы. – Каюсь, что потревожил тебя в столь нелегкий час, - он замер, так как рука Зосимы легла на его стриженную «под нуль», не успевшую отрасти голову.

   - Бог благословит, сыне, - тихо молвил старец с суровой, но любящей улыбкой. – Простит всех: и правых, и виноватых. Ибо несть на свете людей безгрешных. Все мы грешные от рождения и до самой смертушки. И тот, кто свят – грешен более других, сыне. Тот же, кто говорит о святости своей – суть от лукавого, но не от Бога нашего. Прощение твое – путь к благословению, которого просишь и о котором молишь.

   - Рад простить да не смогу, отче, - сутулые плечи Крыжова (поврежденные бревном на лесозаготовках в республике Коми) заметно вздрогнули. Ему вспомнилось чудовищное обвинение в шпионаже в пользу Англии, Франции и США, а также попытку совершения покушения на товарища Сталина. Следствие строилось на «слепых» уликах. Завербованный в Крыму полковник Седан, который позже был «передан» в иностранный отдел (ИНО) ОГПУ, оказывается, был «связным с троцкистско-зиновьевским террористическим центром». Сам же Крыжов являлся «его резидентом» при «вооруженном отряде партии». – Грешный я человек, понятное дело. Как я могу забыть, что идея, которой служил беззаветно, предала меня? Нет, такое не забывается…

   - Иди с миром. Защищай Великое Отечество наше, - молвил старец, который закрыл глаза.

   Лицо его было светло. Хотя и измученно бессонными ночами, которые Зосима посвящал молитве и духовному промыслу. Помогал Святой Руси на невидимом, духовном фронте. Брань эта, что велась исстари, не доступна была глазу человеческому. Но Божественному ОКУ открыта была всегда. Когда «орды» великогерманцев с железным скрежетом вторглись в пределы Советской России, Зосима осенил крестом того «наркомвнуделовца», что был прислан к нему из Кремля. Сталин давно общался с Зосимой, замаливая грехи своей буйной молодости. Одни только кровавые эксы (взять ограбление банка в Тифлисе) чего стоили в жизни этой противоречивой, но неоднозначной, колоссальной по своим масштабам человеческой личности? Несомненно, что Сталин великий грешник. Но кто из живущих на этом свете вправе называть себя святым? Только тот, кто облачился в «овечью шкуру», а внутри суть «волки хищные». Так сказано в Святом Писании.
 
   «…Возьмите эту фотографию, - сказал при встрече с ним начальник секретного отдела НКГБ, что занимался личной безопасностью вождя. – Пусть облик товарища Сталина поддерживает с вами постоянную связь. Молитесь за вождя нашего народа – это убережет нашу страну и его самого от роковых ошибок, которых было совершено немало. Взорван храм Христа Спасителя. Ведь на народные деньги воздвигнут, был…»  Зосиму хотели отвезти в Кремль или на Кунцевскую дачу. Но он воспротивился.  «Была бы на то Божья Воля, сам бы пошел»,  - сказал он начальнику охраны вождя генералу Власику, что приехал в Сергиево-Троицкую лавру в первый же день войны. – Пешком бы пошел на Московский град. С посохом, как исстари монахи совершали. Но Бог мне не дал такого благословения. Иди с миром – помогай стране и своему народу…»

   Когда же из НКВД приехал полковник  и попросил старца освятить знамя дивизии особого назначения имени Дзержинского, с радостью согласился. Перед сомкнутым строем войнов-чекистов  (среди них были спортсмены-разрядники и оперативные сотрудники) была произнесена православная молитва. Он благословил их на ратный подвиг. Россия-Мать всех рассудит. Всем воздаст по заслугам. После этого получил от генерала Власика  письмо от вождя, которое тут же (по прочтению) было у него изъято. В нем выражались истинные слова благодарности за то, что «…старец Земли Русской помогает Воинству Земли Русской в святом деле: борьбе с немецко-фашистскими захватчиками». Далее, Иосиф Сталин, которого многие считают палачом русского народа, писал: «Слово Божие – такое же оружие как танки и самолеты.  Советский народ с нетерпением ожидает Слова Божьего.  От тех, кто скрыт от глаза простых смертных. Один из них это вы, отец Зосима. Каюсь, что раньше, в годы индустриализации и коллективизации, очистительных процессов над врагами народа я не обратился к вам. Мы избежали бы многих напрасных жертв, происшедших в ходе оплошности, злоупотреблений и открытого вредительства. Прошу вас молиться о спасении нашей великой державы. Впрочем, и моем личном. Последнее не является обязательным. Свою жизнь товарищ Сталин не мыслит без жизни России».

   - Сильно наступает немец-то? – спросил Зосима, продолжая стоять спиной к товарищу Крыжову. – Мне важно это знать с твоих слов, сыне.

   - Сильно, отче, - подумав с минуту, ответил ему Крыжов, облаченный в диверсионный ватник и стеганые штаны. Решением  оперативного штаба НКВД он, восстановленный в рядах органов госбезопасности, в составе диверсионной группы 4-ого управления  готовился быть заброшен в тыл наступающей группе армий «Центр». – Сильно… Немцы взяли Смоленск.  В ходе недавнего наступления прорвали линию фронта. Взяли в «котлы» несколько наших армий под Вязьмой и Брянском. Умеют воевать, черти, прости меня, Господи… - он спешно осенил себя православным крестом. – Еще бы: вооружали их, готовили на наших полигонах. Теперь вот сетуем. Какие у них генералы, какая у них тактика, какая разведка! Техника, правда, ни к черту. Кроме авиации, конечно. Все у нас было, где теперь то «все»? В лагеря были отправлены лучшие кадры НКВД и армии. Конечно, там тоже не без греха. Кто товарищей своих предавал, кто на Тамбовщине и Рязаньщине мужиков газами травил да из «Максима» косил. Вроде генерала Тургуева… Рокоссовского и иже с ним Хозяин, правда, сберег. Отфильтровал да выпустил. Идите мол, воюйте… Или действительно, такая наша кара: «лес рубят, щепки летят»? И меня также, отче. Сто раз могли извести. Зэкам отдать на растерзание, бревном придавить. Или пулю пустить. Будто при попытке к бегству. Не долго, что ли? Нет… Пощадили. Смилостивился Господь, сподобил на ратный подвиг. Только ты, отче, меня не благословишь. Вот немец и прет… - он засмеялся. – И оружие у нас первоклассное, и танков много. Самолетов еще больше. Было… Все одно: он пока нас сильнее, а не мы его. Потому что силу мы ему отдали. Думали, что он французов да англичан сокрушит. Европу нам на блюдечке преподнесет. Гитлер смекнул, что товарищ Сталин его руками жар загреб. Вот и решил нас наказать. Крепко наказать. Что б до самой смерти помнили, в тайге сибирской, что в Европу соваться можно было только Петру Великому. Он окно в нее «прорубил» знанием своим, а не силой. Стремился нас, мужиков сиволапых, к океану европейской мысли вывести…

   - Выговорился, сыне блудный? – вновь раздался тихий голос Зосимы. – Ничего, это пройдет. Благословляю тебя, сыне, на подвиг ратный. С миром иди. Сражайся с врагом. Одолеем мы Гитлера. Будет у нас Великая Победа и Великое Отечество. Будет… - он обнял и благословил Крыжова крестным знамением. Затем прижал к своей груди, пропахшей воском и ладаном – глухо зарыдал…

   До Москвы он добрался на электричке, которые, на удивление все еще ходили. По пути, вглядываясь в леса и перелески, а также поля с деревенскими крышами, влажными от дождя, Крыжов того ни с сего вспомнил: в 1812 году отряду «великой армии» Наполеона-Бонапарта так и не удалось найти Сергиево-Троицкую лавру. По преданию, небывалый для этих мест туман ее заволок. Будто был это Лондон, столица Туманного Альбиона, а не Центральная полоса (тогда, губерния) России-Матушки. Вот, заразы… Всем неймется нас завоевать, подумал Сергей Крыжов.  До сих пор лезут и лезут  на Отчизну все, кому не лень. Действительно, не лень кому-то…

     Он вспомнил события 1940 года, при штурме линии Маннергейма, о которых ему поведал знакомый чекист-особист из Ленинградского военного округа. Завывающая пурга, пятнистые кроны карельских берез, из которых (рассеченных пулями финских «кукушек») не капал душистый сок – мгновенно смерзался в прозрачно-стеклянные, каменные по своей прочности комочки. Разбитые танки БТ-5, БТ-7, Т-26, которые финские противотанковые 37-мм пушки пробивали навылет, громоздящиеся в сугробах, подорвавшиеся на фугасах или просто застрявшие советские грузовики и тяжелые гусеничные тягачи с гаубицами. Танки КВ, СМК, Т-35 и Т-28 ломали себе катки и разрывали гусеничные траки на вековых валунах, что покрывали целые поляны и не были заметны под снегом. На 30-40 градусном морозе отказывали самозарядные винтовки Токарева (СВТ), которые исправно лупили (одиночными и очередями) на маневрах, в летнее время. Одетые, поначалу,  в тонкие шинели и суконные буденовки бойцы обмораживались. Их обледенелые трупы громоздились на дорогах и карельских равнинах, на подступах к предполью финских укреплений. Из-за каждого снежного кустика, из каждой заснеженной кочки и груды камней могла вылететь смерть. Летучие отряды финских лыжников, облаченных в белые маскхалаты (прозванные «белая смерть»), появлялись внезапно. Обстреливая проходящие на марше или вставшие на отдых колонны из винтовок, пистолет-пулеметов «Суоми», а также ротных минометов, они исчезали под землей, в замаскированных от чужого глаза бункерах. После того, как, названный в честь бывшего свитского офицера и лейб-кавалергарда последнего русского императора, ныне президента Суоми барона Маннергейма,  УР удалось взять, многие ломали головы: почему так плохо сработала разведка генштаба РККА и НКВД? Неужели на территории Финляндии, бывшей с XVIII века провинцией Российской империи (княжеством Финляндским) не было достаточно оперативных источников, могущих поделиться информацией о глубоко эшелонированной линии Маннергейма? Начертить или скопировать схемы укреплений, дотов и дзотов, бетонных надолбов, проволочных заграждений и минных полей? К тому же, как и линия Мажино, данный объект широко рекламировался в зарубежных журналах. Нередки были и фотографии дота «Миллионный» и «Поппиус», а также других оборонительных полос, запечатленных крупным планом посреди снега и карельских берез. Так крупно, что можно было разобрать пулеметные и орудийные амбразуры, калибры «Максимов» и толщину бетона…

     Да, измена в нашем высшем руководстве налицо, еще раз взвесил все «за» и «против» товарищ Крыжов. Лично он, чистый по своей совести человек, чекист, член ВКП (б) с 1920 года (приняли в Крыму, после того как разобрались и не расстреляли) ни на минуту не сомневался: страна Советов должна выстоять и выстоит в тяжкую, лихую годину. Но как объяснить это простым советским людям, бойцам Красной армии? Почему и еще раз почему в недалеком прошлом, самая сильная боевая (в техническом и человеческом отношении) мощь все пятится и пятится от самой границы, позволяя вермахту, хуже вооруженному и оснащенному, овладевать все новыми и новыми пространствами нашей необъятной страны? Это было уму непостижимо… Вернее, нет: постижимо, но для того ума, который постиг многие тайны жизни  советского руководства. Ведь армией до сих пор руководят все те же изменники, неожиданно для себя открыл известную истину Крыжов. Те же «шпионы и диверсанты», что положили на линии Маннергейма, в сугробах и заснеженных болотах Карелии многие тысячи бойцов и командиров РККА. А Хозяин их (шпионов и диверсантов) так и не призвал к ответу. Неужто потому, что сидят они в наркомате обороны на московской набережной в неприступных кабинетах, а на воротниках у них горят золотым шитьем маршальские звезды? Выходит, что чистка высшего командного состава с 1937 по 1938 год была еще как оправдана, противу того, о чем мололи в колымских и магаданских лагерях!?! Скорее всего, тайна моего ареста сокрыта в председателе коллегии ВЧК Якове Петере. Недаром, пользуясь своим положением, следователь НКВД, что вел (вернее «шил») дело Крыжова, после давящего вопроса «…Что вы можете сказать о товарище, рекомендовавшем вас на нелегальную работу в иностранный отдел ОГПУ?», успел шепнуть: «Знаком с высшим нацистским руководством…». Ну, да: он же латышский немец, этот Петер. Вполне мог шпионить за Россией уже тогда, будучи в марксистских кругах и на рабочих маевках. Нехитрое дело. Наши органы свое дело знают. Копнули верхушку – низам, конечно, не поздоровилось…

    Сойдя на Белорусском вокзале, Крыжов тут же угодил в лапы патруля погранвойск НКВД. Трое бойцов в фуражках с зелеными околышами и петлицами на шинелях, с винтовками, противогазами и саперными лопатками, а также младший лейтенант тех же войск. У него помимо кобуры с «тэтэшником» с плеча свисал пистолет-пулемет Дегтярева с круглым дырчатым кожухом и круглым патронным магазином. Младший лейтенант, откозыряв как положено, попросил предъявить документы. Двое бойцов обступили Крыжова с обеих сторон, третий остался (стоя уступом) за своим командиром. Блюдут инструкцию, черти, с приятным сожалением отметил про себя Крыжов. Документы все же пришлось предъявить. В отделе кадров НКГБ на Лубянской площади ему по прибытию с «северного курорта» успели выдать военный билет, паспорт и предписание НКВД СССР от 17 сентября 1941 года № УЧ-35/А, что он поступает в распоряжение в/ч  449/8. Что эта за часть, ему предстояло узнать сегодня ровно по полудню. Было 6-00,  когда Крыжов добрался на метро до площади Дзержинского. В вагонах метрополитена было масса военных с оружием и без, людей в штатском, имевших за спинами упруго набитые вещмешки и винтовки. В сумрачном небе висели серые туши аэростатов, которые москвичи уже успели окрестить «слонами». Ряд зданий как стратегически-важные объекты усиленно охранялись, были заложены мешками с песком, закрыты от воздушной разведки врага маскировочными тентами, где были нарисованы тушью ложные окна и двери. Кое-где раздавались одиночные выстрелы. Все окна были заклеены косыми бумажными полосками. «Соблюдай светомаскировку!» гласили суровые плакаты с женщиной в косынке, что, сделав почти зверское лицо, показывала красным нарисованным пальцем на горящее во тьме окно и трафаретные черно-белые кресты немецкого бомбовоза. Подняв к небу тонкие стволы, на перекрестках стояли скорострельные зенитные пушки. Ничего, выстоим…

   Когда со двора углового дома послышался женский крик, он не особенно испугался. Облаченный в защитную стеганую куртку и брюки, Крыжов напоминал бойца Красной армии. Но в цигейковой шапке вместо звездочки темнело. Придерживая за лямки вещмешок, он вбежал с улицы во двор с песочницей под деревянной крышей. У подъезда одного из московских домов двое обступили женщину в пуховом платке и коричневом драповом пальто. Один из них выкручивал у нее из рук сумочку. Другой, придавив рукой горло, заглушил рвущийся наружу крик. Так дело не пойдет, ребята, отметил про себя Крыжов. Заложив руки в карманы стеганки (авось за дезертира сойдет), Павел, намеренно громко топая кирзачами, приблизился к двум бесстыжим молодчикам. У стоящего на стреме вмиг отвисла челюсть. Лицо, крупное и рябоватое, с настороженно бегающими сизыми глазками в складках морщин, тут же приняло зверское, сумрачное выражение. Мастерски присев, он выхватил из правого кармана затасканного брезентового плаща с опущенным капюшоном заточку – отточенную до блеска отвертку. «Ну чё, падла, покумекаем? – зашептал он, точно завороженный, сквозь щербатые зубы. – Покумекаем, говорю, баклан… фраерок ты, гребаный…»

   - Какой я тебе фраерок, братан? – расплылся в намеренно-широкой, глуповатой усмешке Крыжов, широко расставив локти. – Загибаешься, небось, со страху? Не боись, легавых поблизости нет. Не срисовал, братишка, - и, видя блеклое недоумение в глазах рябоватого и его длинного, худого подельника, парня-несмышленыша, снова «подхватил знамя». – Так что, такой расклад. Бабу эту потрошим вместе, по-братски. Потом перо ей в бок, а ключики от хазы… Ловишь мою мысль, братан?

  Женщина продолжала мычать бессвязное. Рябоватый, потеряв бдительность, опускал заточку все ниже и ниже. Обойдя его, Крыжов (фиксируя взглядом свой правый бок) подошел к жертве. С задорно-развязанным: «Ну, где там ключик с ручек…», он резко выбросил руку вперед. Худой урка взвыл, закрыв лицо руками: щепотью пальцев Павел повредил ему глазные яблоки. Этого было достаточно, чтобы женщина с воем вырвалась и стремительно побежала в подъезд. Сбив коротким ударом ноги и хуком левой  длинного на землю, Павел успел увернуться от заточенной отвертки. «Ну, все, амба тебе, сучара! – заревел рябоватый. – Сашко, держись! Щас я из энтого цуцика фарш нежный буду делать…» Пока Сашко, извиваясь ужом на мокром асфальте, силясь встать на карачки, Павел дважды ушел от выпада заточкой. На третий раз, изловчившись, он поймал рябоватого в самбистский «замок»: залом с выведением руки с холодным оружием к своему затылку. Взвыв, рябоватый повалился мордой на тот же мокрый асфальт. Выламывая ему руку, Павел принудил кацапые пальцы с татуировкой «вера» разжаться: звякнула, ударившись об асфальт, заточенная отвертка с янтарной рукояткой. Сзади топали сапоги бегущего патруля. Выстоим, подумал Павел облегченно. Он продолжал прижимать рябоватого к земле.
 
    - Это я вызвала милицию, - раздался позади женский шепот. Сдавая рябоватого двум ополченцам и участковому уполномоченному в черной шинели и барашковой шапочке, что прибыли на ЗИСе, Крыжов бросил мимолетный взгляд на недавнюю жертву бандитского произвола. Выстоим, подумал он в который уже раз.
   
-     Что ж, спасибо вам, - Крыжов потер обе руки и легким движением бросил за спину защитный вещмешок, который сбросил на асфальт после того, как уложил длинного подельника. – Попадаются еще сознательные гражданки, - сострил он в пол силы. - Впредь будьте поаккуратнее, девушка. Осматривайтесь по сторонам, когда выходите на улицу. Времена нынче неспокойные: хулиганье шастает, диверсанты…

-     Вы сами-то, товарищ, кто будете? – нерешительно подступил к нему участковый, когда бандюг погрузили в открытый кузов машины. – Извиняюсь, конечно, но… документики при себе? Предъявите, пожалуйста.

   Пока Павел отстегивал крючки на стеганке, запуская руку во внутренний, обшитый брезентом карман, его изучали глаза этой, спасенной им женщины. Изучали робко и пытливо. Что, муж у нее погиб на фронте? Или без вести пропал, что по нашим временам почти что одно и то же.
               
    Эхма, дым с огнем, живы будем – не помрем… Он ощутил, как в глубинах души свернулось комочком незнакомое чувство притаившейся мужской ласки. Всем своим телом и душою он внезапно для самого себя осознал: она была ему нужна, эта женщина. На день, на час, на миг. Бог подарил ему право распорядиться ее и своей судьбой. И он, Павел Крыжов, сделает это.               
   - Вас проводить? – этот вопрос вырвался подсознательно, так как не был продуман.

   - Если только… - помялась женщина, опустив к земле серые, осененные венчиками ресниц усталые, заплаканные глаза. На правой щеке ее кровенела свежая ссадина. - Я хотела сказать, что до подъезда. До входной двери.

   - Вы, товарищ, не очень-то на гражданочку напирайте, - усмехнулся участковый уполномоченный, возвращая Крыжову паспорт и военный билет (предписание НКВД ему вручено не было). – Я извиняюсь, конечно, но успокоить ее надобно. Вам следует проехать с нами для дачи свидетельских показаний. Благодарность вам пропишем по месту службы или трудовой деятельности. А гражданочку придется после, повесткой вызвать…

  - Что я и собираюсь сделать, - Крыжов сделал скучное лицо. – Успокоить так успокоить, - он внезапно подошел к милиционеру вплотную и, проведя пальцем по  своему подбородку, сказал. – Не надо никого никуда вызывать. Очень тебя прошу. Особенно это касается меня, дорогой товарищ. Если все понял верно, то кивни…