Последний старец по страницам 54

*   *   *

...Высокие, синевато-зелёные повозки, запряженные пароконными упряжками, сменила колонна тупорылых, крытых брезентом грузовиков с вытянутыми радиаторами и шестью колёсами. Они шли непрерывным потоком по правой стороне улицы. Чередовались с крытыми же машинами на гусенично-шинном ходу. Они были закованы в броню и смотрели на мир сквозь узкие щели. На них были маленькие башенки с тонкими стволами пушек и пулемётов. Это была какая-то разновидность современных бронеавтомобилей. В колонну врывались отряды мотоциклетов или велосипедистов с брякающими звоночками. Тогда Аня с замирающим, почти неживым, не человечьим интересом рассматривала из окна четвёртого этажа бывшей купечьей квартиры с лепными потолками нахохлившиеся зелёно-серые фигурки. В чудных глубоких касках, в длинных камуфляжных и нет плащ-палатках с откинутыми капюшонами с зелёными гофрированными цилиндрами, притороченными к задам, они не были похожи на людей. Скорее на марсиан Уэллса. Уллы-уллы…

   Стреляя выхлопами синтетического бензина, машинизированно-конный и человечий поток чужой армии вполз и постепенно влился в замирающий от страха город. Становился с ним на короткое время единым целым. Он пёр безо всякий длительных остановок – Drang nach Osten! – дальше и поэтому нигде не задерживался. Словно никакого города  и в помине не было. Равно как и не было за окнами этих домов людей, что, прощаясь с жизнью, украдкой разглядывали других людей -  этих серых, с каменными, напряжённо-непроницаемыми лицами со стальными, котлообразными головами. Хлопали окна, трещали запираемые на шпингалет форточки. Колыхались стиранные и не очень занавески.

   Раздавался смех. Почти что гогот. Будто ржали лошади… Немцы смеялись не русским, горлотанным смехом. Наблюдая за происходящим сквозь щели в занавеске, Аня увидела, что в её окно бесстыдно тычут пальцами в чёрных перчатках. Смеются, раззявив тёмные рты, до красноты раздувая щёки, эти незнакомые чужие люди, пришедшие ненавидеть и убивать. Это было нереально. Как кошмарный сон. Хотелось крикнуть что-нибудь обидное. Но от одной мысли кровь у неё отлила от висков и мелкой дрожью затрясло колени. В голове у неё лихорадочно вертелась мысль о самом худшем, от чего злые слёзы закипали в девчоночьих глазах.

   Колонна на время остановилась, хотя моторы продолжали работать. Запах отработанного бензина продолжал коптить воздух под её окнами. Один фашист, чтобы разыграть или напугать её, потащил с плеча автомат с длинным магазином. Нацелил его на окно. Аня показала ему через стекло язык. Улица огласилась громким, лающим смехом. Дурни, подумала Аня. Всё же ей было приятно, что на неё обратили внимание. Во всяком случае, она уже не ощущала себя мышкой в норке, которую пугают кошкой. Да и немцы заметно приободрились. Ещё бы! Ожидали, наверное, сверху гранату, а получили высунутый язык…

   Избавившись от страха, она вышла в общий коридор и заварила на общей кухне чай. В комнате напротив раздавались неясные голоса. Какая-то возня, словно кто-то непрестанно двигал мебель. Вскоре из неё вышел Тихон Захарович, по профессии дворник. И по призванию тоже. Косолапо протопав, он робко прошёлся к здоровенному кухонному окну. Робко выглянул своим полным, поросячьего отлива лицом наружу. Его бледно-розовая, обрамлённая жидкими волосиками лысина вмиг запотела. Сделалась красной и затем малиновой.

- Что, едут, злыдни? – почёсывая грудь и не глядя на неё, спросил он. – Едут, едут… Новая власть, значит у нас.

- А старая? – Аня убрала с керосинки чайник. Завернула краник.

- Чего?

- Старая власть что? Думаете ушла?

- Ты это, девка, помалкивай.

- Вы мне советуете?

- Да не то чтобы… Целее будешь. Я жизнь прожил.

   Сквозь окрашенную в голубое дверь показалось дородное (под стать самому дворнику) лицо жены. На голове у женщины громоздились поленьями металлические бигуди, больше похожие на минный трал, что цепляли к танкам. Она отличалась тем, что была неуловима и бесшумна. Никто из жильцов, включая престарелую Азалию Викторовну, никогда толком не видел её.

- Дурак ты, дурак… Немедленно домой, простофиля! Осиротить меня хочешь?

- Иду, мамочка, иду.

     Хлопая подтяжками и семеня тапочками, Тихон Захарович прошмыгнул мимо. На Аню лишь бросил негодующий взгляд. Она вспомнила как намедни в Большом доме её предупреждали: «С вами на связи будет сотрудник».

- А вообще, конечно, ничего, - сказала она вслед, тряхнув причёской. – Ничего… Главное, что жизнь продолжается. И не такие уж они страшные. Сверхчеловеки…

- Злыдня! – это ожила за дверью старуха из 31-й. – Скинуть бы тебя туда, к ним.

   В этот момент сильно постучали с лестничной площадки в дверь. Аня так и осталась в положении – с чайником, который держала на вытянутой руке. Затем, проверив винт на керосиновой горелке, она, не выпуская его из рук, пузатый, белый, с улыбающимся рыжим солнышком, пошла в общий коридор. С замирающим, знакомым ощущением в сердце, которое едва не выскочило из груди, открыла запертую на щеколду дверь. Поставила чайник на пол.

   Это был высокий офицер. В сером плащ-накидке, с узкими серебряными погончиками, бархатным чёрным воротником и серебряным шитьём на высокой фуражке. Он стоял перед ней, сжимая рукой в кожаной перчатке светло-коричневый чемодан с блестящими замками и пряжками. Широко раскрыв светло-серые глаза, он вежливо спросил:

- Как есть квартир? Айн квартир, Битте?

- Что? – Аня испуганно заикаясь, в свою очередь спросила у него, изо всех сил прижимая руки к груди.

   Он в упор посмотрел на неё. Смерив с головы до ног уверенным взглядом, рукой в перчатке отстранил Аню с пути. Сделал шаг через порог, где «застыл» чайник. Солдат в серой пилотке с малюсенькой красно-белой кокардой, на фоне обращённого к орлу чёрного с белой каймой треугольника втащил, кряхтя и пыхтя, два чемодана. Бухая подкованными сапогами, поставил их прямо в коридоре. Оттёр со лба пот.

- Айн партизанен?.. коммунистен?.. комиссарен?.. – сыпались на Аню, как
из рога изобилия, его поспешные, нелепые вопросы, на которые он, впрочем, и не желал получить ответы, задавая их то ли из любопытства, то ли из-за неуверенности, которую был не в силах скрыть даже от людей захваченного им города.

    Аня мотала головой как телушка.

- Юден? – наконец спросил он. Округлив глаза, этот сверхчеловек ткнул в девушкину грудь донельзя длинным, указательным пальцем.

   Это прозвучало у него так, будто Анино еврейство было для него делом ясным. Установленным фактом, против которого уже ничего не попишешь, потому что писать бесполезно  - глупо да и небезопасно…

- Ага! – нашлась Аня. – Юден-юден! С самого детства…

- Колоссаль!

   Солдат надул щёки. Прыснул смехом. Обливаясь потом, потащил чемоданы дальше по длинному коммунальному коридору. Вскоре он в недоумении остановился. Ряды дверей и огромная общая кухня сразили его  наповал. Так и остался стоять с открытым ртом. Аня лишь усмехнулась. Потерпите, голубчики, ещё не то будет… Через открытую дверь на лестничную клетку было видно, как солдаты в касках, с ранцами из телячьих шкур и зелёными, гофрированного железа футлярами стучали кто кулаком, а кто прикладом к соседям. Они весело и шумно переговаривались между собой.

   Немец-офицер, перетянутый по талии, отставил чемодан на пороге кухни. Он подошёл к ней вплотную. Глядя на неё холодно-серыми глазами, которые замораживали всё и вся, сказал, чётко проговаривая каждое слово:

- Я здесь буду жить, фройлен. Обер-лейтенант барон фон Зибель-Швиринг, - его каблуки сами собой сдвинулись. Аня не предполагала такой изысканной галантности, но тем не менее промолчала. – Как я уже сказал, я собираюсь жить здесь. Недолго. Наша часть скоро уйдёт из этого города дальше, на восток. Я надеюсь что вы и остальные жильцы должным образом отнесутся к германским солдатам. Мы просто выполняем свой долг. Защищаем Европу от большевизма, - видя, что Аня понимающе кивнула, он продолжил: - Я вижу, что вы благоразумная девушка. Это меня радует. Где есть хозяйка этот дом?

- Почему вы решили, что у нашего дома есть хозяйка? – искренне возмутилась девушка, проведя мизинцем по подбородку. – В нашем доме нет никаких хозяев. В нашей стране…

- Шлюха! Проститутка! – донеслось из 32-й комнаты. – Вот придут наши – вздёрнут тебя на фонаре!

- …Мне нужна большая квартира с ванной и туалетом! – резко сказал в ответ на это офицер из другого мира. Как будто он и впрямь был из иной Вселенной. – Такая квартира есть в этом доме? В вашем доме? – он усмехнулся. Его cерые «ледышки» заметно потеплели. – Вас не будут обижать. Повторяю: германские солдаты пришли к вам с освободительной миссией. Битте… как вас зовут, фройлен?

- Меня Аней зовут, - потупив голову, оплетённую косой, сказала юная девушка. До этого она  пристально разглядывала этого молодого офицера.

- Где есть ваш родитель? Ва ист ваш фатер, мутер… есть бабка? – невозмутимо спросил офицер.

   К тому времени его денщик беззастенчиво (по совету бабки из 32-й) вызвал наружу Тихона Захаровича. Тот, суетясь и потея, как кабан на бойне, вскрыл топором дверь в нежилую комнату. Оттуда намедни съехала семья бухгалтера строительного треста. Топор выпал из рук. Загремел «по дощатый пол». Денщик сочувственно похлопал Тихона Захаровича по жирной спине. Вручил ему мятный зелёный леденец.

   Офицер, он же барон фон Зибель-Швиринг, жестом пригласил её пройти вовнутрь. Проходя в комнату, он машинально снял широкополую фуражку с выгнутой тульёй и положил её на сгиб руки. Не зная почему, Аня зардела от смущения. Она обратила внимание, что у этого барона были красивые золотистые волосы, расчёсанные на прямой пробор, и гладко выбритый затылок. Девушка впервые видела, чтобы мужчины так стриглись и причёсывались. Поэтому она попыталась скрыть свою смешливую девичью реакцию от заносчивого, горделивого германского офицера.

- Это есть от вша, - холодно произнёс обер-лейтенант, от которого не укрылся даже столь малозначительный мимический жест на  круглом девичьем личике. – Так где есть ваш родитель, фройлен? – он неожиданно взял Аню за круглый девичий подбородок с крохотной ямочкой.

   Это уже было слишком! Аня размахнувшись, влепила наглому завоевателю по арийской физиономии. Про себя она отметила, что немец был ничего себе: не лишён мужской привлекательности. От неожиданности фон Зибель-Швиринг не успел даже отпрянуть. Яркая вспышка и сноп разноцветных искр брызнули у него из глаз. Правая щека горела – в круглом, в ореховой деревянной оправе, зеркале на старинном комоде, брошенном прежними хозяевами, он  увидел себя в профиль. Красный отпечаток девичьей ладони был признаком того, что его поколотили здесь – в этом городе, «освобождённом» войсками победоносного германского рейха. Шмоленгске… Он  неплохо изучил русскую историю в военной академии. Проштудировал труды фон Клаузевица. Тот в 1812 году состоял на русской службе. Гнал через этот старинный русский город в зимнюю стужу отступающие наполеоновские войска.

- О, битте! Извините, герр офицер, - сказала девушка, внезапно потупив глаза. Руку с открытой ладошкой она держала над головой, предупреждая его о возможных последствиях. - Я не думала, что у меня так… Я ошиблась! Ещё раз, прошу вас…

- Нитшьего! Отшень корошо! Это есть полезно, Анья.

   …Однако, она, эта странная русская фройлен, очень хорошо воспитана и достаточно мила, чтобы закрутить со мной короткий роман. Он думал, весело массируя правую щеку рукой в перчатке. Не, бить я её не стану. Не престало германскому офицеру поднимать руку на слабую девушку в огромной, практически побеждённой нами стране. Краем глаза он заметил в зеркале упитанное, курносое лицо денщика. Глаза под съехавшей на лоб пилотке с одноглавым орлом были широко открыты. Малый понял, что стряслось с его обожаемым начальником. Или даже видел, как того отхлестала по морде милая русская фройлен. Интересно ему, этому мекленбуржцу Раусу, что же будет дальше. Как поступит с ней начальник – так поступит и он, подчинённый. След за ним – другие подчинённые других начальников. Каждому своё, как гласит Новый Завет.

- …А родители уехали давно, - сбивчиво говорила Аня. – А я осталась, потому что… Вообщем, когда началось сражение за Смоленск…

- Не надо больше, -  Зибель-Швиринг устало махнул рукой. – Идите к себе. Впрочем…

    Аня замерла в пол обороте.

- Вы меня очень обяжете, если составите мне компанию, - улыбнулся барон.– Совсем недолго. На этот вечер. Вы расскажите мне о себе. Может быть, покажите свой семейный альбом. Я покажу вам свои фотографии, которые ношу с собой. Вот здесь, - он похлопал себя по груди. – Это возможно, Анья?

- Конечно, - потупилась Аня. – Только если… Одним словом, прошу вас вести себя прилично. Если вы хотите, что б этот вечер состоялся. Я обещаю к вам прийти, а вы обещайте мне, что не будете распускать руки. Вы обещаете? – она воззрилась в его серые глаза.
      
   …На общей кухне сновал Раус Котц. Был он в чине ефрейтора от инфантерии (Аня услышала трепотню других «зольдат»), но фору в нём хватало через два звания. Он распотрошил чемодан-футляр, где хранились складные баварские судки, кастрюли и сковородки. На одной из них принялся что-то жарить, отдающее свиным салом и картошкой. Старательно помешивая алюминиевым черпаком, напевал себе под нос про рейнского часового, что стоит на часах у казармы и ждёт любимую. Та, естественно, приходит – но! Для германского солдата дисциплина есть прежде всего. Он не имеет права покинуть пост. Даже поговорить на посту. Перемигнуться с любимой девушкой. В отличие от нашего – ну, полный придурак! Аню даже замутило. А Котц, скинувший мундир с погонами и петлицами, был совсем не страшен. В серой рубашке на подтяжках, что крепились к диагоналевым брюкам оцинкованными крючками и пряжками, он скорее напоминал рабочего-монтажника. Если бы не короткие, с двойным швом сапоги, подбитые железными шляпками.

- Мы есть быть немногой кушайт! – шутил он с Аней. Другие жильцы только отваживались выглядывать наружу. – Отшень корошо! Хлеб унд сал! Кушайт… как это по русски? О, ja! Naturlih! Хлеб-соль! Русский обычай надо знайт! – он воздел палец левой руки. Потряс им в воздухе. – Вы выпить со мной, милый Анья? По-германски будет – Анна…

- Ну нет, - фыркнула Аня, зябко кутаясь в мохеровый платочек. – Вот ещё! Да меня твой барон сегодня вечером к себе приглашал! Понимаешь? – она повторила сказанное на ломаном немецком, чтобы не выдавать себя. – Vershtechen? O, Main Gott! – счастливо отмахнулась она от этого «прилипалы», который явно на неё запал.

- Барон?.. Да, да, - закивал Котц. Его глаза тут же потерялись в складках кожи. Он внезапно заскрёб себя по спине. – Битте! Прошу прощения, фройлен – русская вошь! Постараюсь её поймать в следующий раз. Пока же я всецело ваш. И не обращайте внимания на эту мелочь, - рука с длинным черпаком указала на снующих по коридору солдат с белым кантом на серых погонах. Они снимали мокрые пятнистые плащ-палатки. Сушили их на кухне. – Если кто-нибудь из них посмотрит на вас косо или будет приставать – зовите меня! Нет, лучше назовите им моё имя! Увидите, что будет…

- Сразил! – всплеснула руками Аня. Опереточно засмеялась, показывая белую шейку из-под платка. – Точно назову. Danke shoon!

   Солдаты мрачно обсуждали свои проблемы. Они промокли, устали и были злы. На подоконнике выросла горка стальных глубоких шлемов с кожаной изнанкой. Пирамидой были поставлены посреди кухни карабины. Аня обратила внимание, что ложа у многих были выделаны из фанеры, и лишь у двух-трёх из орехового дерева. Затворы были изящно отшлифованы на металлорежущих станках. В коммунальном коридоре, вызывая смех и шутки, толкались Денис Трофимович с супружницей. Они подметали натоптанный пол. Используя свои скудные познания в немецком, дворник предлагал чужим солдатам вскипятить воду и принять душ. Последнее за искорёженным водопроводом было сказано некстати. Громадного роста солдат с созвездием значков из белого и чёрного металла, где в обрамлении венков изображались танки, наконечники пик или скрещённые ружья, хлопнул его по лбу. Раздался оглушительный смех. Денис Трофимович, пятясь полным задом, углубился на кухню. Занял позицию возле Ани. Но не тут-то было! Котц, подмигнув девушке, неслышно подступил к нему. Сказал оглушительное: «Ав-ав!» Прямо под ухом. Дворник едва не упал замертво.

- О, «Волга-Волга»! – рассмеявшись со всеми, гаркнул Котц. Он потрепал Дениса Трофимовича за нос. Предложил из зелёной пачки папиросу. – Ти есть водовоз! Как есть там? «…И ни тьюда, и ни сьюда!»   Правильно, фройлен? – обратился он, окрылённый своим познанием в русском, к Ане.

- Высший класс! – покивала та с глубокомысленным видом. – Мои аплодисменты.
   Для наглядности пришлось пару раз звонко хлопнуть. Кухня огласилась жеребячьим ржанием. Германские солдаты принялись наперебой обсуждать Анины достоинства. Кто-то, белобрысый, с юношескими прыщами, совсем ещё мальчик принялся сравнивать её со своей невестой в местечке Карлхост, что под Берлином.

- Заткнись, философ! – поддел его Котц. – Тебе надо ещё молочко пить из бутылочки. А ты по невесте скучаешь! Вот узнаешь, что такое женское коварство, Аксель!

- Не смей, друг! Ты не знаешь, какая она – моя Анна! Анна Энгельс никогда не шлялась с другими парнями. Мы были рукоположены ещё с детства. Наши родители так решили. Она…

- Что ты там бормочешь, сопляк? – это был солдат увешанный знаками за подбитые танки, ярость в бою и меткую стрельбу. – Не загадывай в таких вопросах как женская любовь, война и наследство.

- Это почему же, Хануссер?

- Женщина может разлюбить по истечении тридцати лет. Бросить тебя как тряпку – уйти к твоему лучшему другу. На войне можно схлопотать пулю и никогда не жениться. Наследство могут перехватить родственники, - принялся дотошно философствовать Хануссер. – Жизнь так устроена, что каждая из этих составляющих создаёт единую цепь. Стоит одному звену выпасть – цепь распадётся. Всем ясно, фрицы?

    Все одобрительно закивали. При этом белобрысый жених из Карлхост хлопал по плечу дворника. Тот одобрительно кивал. На Аню этот тип избегал смотреть.

-       Мне   не ясно, обершутцер! – раздался знакомый молодой голос.