Последний старец по страницам 55

Все солдаты тотчасже вытянулись, двинув каблуками. Их груди распрямились, а локти оказались оттопыренными. Котц едва не угодил в Аню. Там, где примостился Денис Трофимович, что-то хрюкнуло.

- Что же вы замолчали? – обер-лейтенант и барон прошёлся по кухне среди застывших истуканов в зелёно-серой униформе. Его безупречно сшитый, подогнанный по росту мундир украшали бронзовый крест «За заслуги» 2-го класса, а также золотая нашивка «За храбрость в танковом бою» с серебренной эмблемой Pz IV. – По-вашему, наследство и война способны разрушить такие обязательства? Разлучить жениха с невестой? Даже если это был обет, данный перед лицом Бога?

- Герр обер-лейтенант, я затрудняюсь вам ответить.

- Тогда не смейте лгать молодому стрелку! Ему завтра идти в бой. Это предстоит каждому. Чтобы остаться в живых, Акселю и вам, Хауссер, нужно чувствовать плечо товарища. Всех, кто ждёт вас в милой Германии. Это как нить! Если её оборвать…

   Он не закончил. Посмотрел в пространство. Аня впервые прониклась к нему чувством глубокого уважения. Хоть и враг, но сказанное им от души. От чистого сердца. Это надо учесть. Тем более, что в её нелегальном положении, на подпольной работе по заданию резидента НКВД «Борода» доверительное общение с солдатами и офицерами врага – самое главное. Только через него можно владеть полнотой информации. О передвижении танковых, механизированных и пехотных колонн. О складах боеприпасов и продовольствия. О планах гитлеровского командования. «…Вам надо понравиться. Вы должны вызвать у них симпатию. Тем самым завоевать доверие. Если потребуется, даже через… ну, вы понимаете. Разведчик не должен гнушаться ничего, что идёт на пользу дела. Там, где можно получить оперативную информацию из проверенных источников или подвергнуть её оперативной проверке, любой способ допустим. Кроме измены Родине, делу партии, Сталина-Ленина, разумеется…»

   Набросив жакетку, она вышла на улицу. Вечерело. Возле домов толпились осмелевшие жители. Они с испуганным любопытством осматривали войска и технику германского рейха. Двухрядным потоком по обеим сторонам улицы двигался артиллерийский обоз и танковая колонна. Посредине перекрёстка у сгоревшего Дома Культуры железнодорожников, стояли двое солдат в длинных плащах с металлическими нагрудниками. Они регулировали движение взмахами жезлов с красными кружочками. Тяжёлые орудия с передками и зарядными ящиками перевозились четвёрками лошадей. Маленькие, точно игрушечные танки с двойными рядами катков, с пулемётами из башен, мягко перекатываясь на гусеницах, включали форсаж на перекрёстке.  Поворачивались на одной вращающейся гусенице.

   Она обошла сгоревший Дом железнодорожника. На задах, у сквера, памятником товарищу Сталину (мраморная фигура усатого человека во френче не вызвала у оккупантов антипатии) виднелся автомобиль-фургон с огромным красным крестом в белом круге и литерой G. С него  ссаживали немцев, обмотанных бинтами, с пятнами крови. Тут же в сквере устанавливали зенитные пулемёты с тонкими, расширяющимися на концах стволами, на поворотных механизмах. Часовой в глубоком шлеме, с приткнутым штыком-тесаком, сказал Ане по-немецки, что здесь ходить нельзя. На его лице блуждала нехорошая улыбка. Девушка, кивнув, тактично отошла. На Монтажном переулке, где находилось типовое здание гастронома с полукруглой аркой, с каменными фигурами колхозников и рабочих, венками из колосьев, дымилась походная кухня, запряжённая парой огромных лошадок с пышными гривами. Германский повар в белом фартуке поверх шинели разливал в плоские котелки «зольдат» дымящееся варево. Те благодарно хмыкали и улыбались. Очкастый солдат в пилотке, что сидел на мотоцикле с пулемётом, играл на губной гармошке в футляре из красного дерева. Он подмигнул Ане. Затем жестом позвал её.

- Не бойтесь! -  сказал он вполне серьезно, но благожелательно. – Я не сделаю вам ничего дурного. Я – Гельмут Кальб, из Дрездена. Как зовут вас, милая фройлен?

- Милую фройлен зовут Аня, - ответила девушка. – Что вам нужно, Кальб?

- О, сущий пустяк! – улыбнулся тот. У него было вытянутое худое лицо. Большие глаза под стёклами никелевых очков были прозрачно-синими. – Я пишу своей девушке в Дрезден. Маленькое письмо, - он вложил губную гармошку в карман шинели. Покопавшись в ранце, вынул открытку с золотым обрезом, украшенную по краям орлами со свастикой. – Но в голову ничего не идёт. Вы, может быть, подскажите?

- Ещё бы! – Аня едва подавила в себе желание сказать: «Напишите, что вас ещё не убили!». - Пишите… - у него в руке возникло самопишущее перо. – «Моя дорогая! Моя, любовь и моя судьба! Я страдаю, что не вижу тебя. Не ощущаю аромата твоих губ. Не могу прикоснуться к твоим плечам и обнять тебя». Записали? – немец потрясённо кивнул. Его рука с пером дрожала. – Дальше: «Скоро, очень скоро»,– в скобках –«скорее чем ты думаешь, я вернусь к тебе. Дождись», - немного подумав, она добавила: - «Жди меня и я вернусь. Ещё раз целую, очень люблю». Точка!

- Что я могу сделать для вас, фройлен? – потрясённый Гельмут, вылетел на тротуар, изрытый небольшими воронками. – Это колоссально! Это…

- Ничего! – Аня, немного подумав, сказала ему: - Я знаю, что среди вас есть хорошие люди. Их много. Я хочу спросить у вас: зачем? Зачем вы пришли сюда?

- Да, но… - немец, испуганно оглядываясь (его товарищи ели возле кухни), снял очки. – Я не знаю зачем. Фюрер призвал меня в ряды вермахта. Мы и не думали воевать с вами. Там, под Брестом, наш ротный Маерлинг, так и сказал: большевики пропустят нас через границу в Персию. Мы будем вместе с ними бить англичашек под коленку. Потом этот приказ на рассвете. Этот кошмар! Многие офицеры тогда  возмутились! Зачем нам воевать со Сталиным, шептались они. Русские наши союзники, - он, помедлив, спросил её: - Вы ведь это хотели от меня услышать, милая фройлен?

- Спасибо вам, - кивнула Аня. – Рада, что не ошиблась.

   Солдат, немного подумав, прибавил:

- Нас обманули. Но это секрет! Возможно, фюрера тоже обманули! Ведь у него столько завистников, столько врагов! Это ещё больше, чем тайна! Не говорите это никому. Не то… Слышали о «гехаймештатцполицай»?

- А что это?

- О, это… - солдат вздрогнул как осиновый лист. – Как у вас в России огэпэу, так и у нас в рейхе есть тайная государственная полиция. Она хватает всех неблагонадёжных. Бросает в тюрьмы и концлагеря. Мой брат сидел в Маутхаузене под Линце.  Это город в Австрии, где родился Моцарт. Сейчас рядом с ним концлагерь. Брат был социал-демократ. Он имел неосторожность заговорить в компании о фюрере. Что-то нехорошее… На него донесли.

- Где ваш брат сейчас?

- Он дал письменное обязательство не выступать против фюрера и рейха! Он был прощён. Сейчас он работает в Мюнхене, на заводах «Мерседес». Изготавливает для вермахта грузовики, - Гельмут замялся. – Мы стоим в Шмоленгс сутки. Идёт перегруппировка частей в нашей танковой группе. О, я так много говорю! Мой язык не доведёт до добра! Очень прошу вас: скажите, как вас найти?

        Здесь не очень подходящее место для знакомства.

- Ну, знаете…

   Аня, «лепя горбатого», поскромничала. Неужели в Германии все девушки сразу зовут своих знакомых парней в гости? К тому же, если  родители этих девушек в отъезде. Ага, не все… Но очкастого Гельмута такой аргумент не убедил. Он рвался ещё сильнее. Видно, в ней обнаружилась какая-то потайная ниша. Попав в неё, этот «фашист» не чувствовал себя вполне свободным. Или напротив – почувствовав себя наконец свободным, стремился в неё. Девушка сдалась.

   Тут произошло неожиданное. Из просветов лохматых туч выплыло три длинных самолёта с прозрачными колпаками вместо кабин. Шумно работая винтами, они пошли на снижение. Солдаты на улице вначале приняли их за свои. Даже принялись махать руками. Один офицер щёлкнул затвором фотоаппарата «Кодак». Но из брюха одного из бомбардировщиков вывалился рой маленьких, тёмных предметов. Возник тугой, неприятный свист.

- Ahtung! Alarm! Das ist bombes! Aller sich vebergen!

- O, Main Gott!

   Очкастый Гельмут с завидной прытью обхватил её руками. Повалил на асфальт, закрыв своим телом. Землю разорвало, она затряслась. Грохотом заложило уши. Они стали как ватные. Волна горячего воздуха прошла сквозь них. Сверху оземь шлёпал и щёлкал мусор, ввиде обломков, комьев и чего-то липкого. Когда Гельмут встал, он с ужасом посмотрел туда, где была кухня. Аня, лёжа на спине, краем глаза увидела комья риса и красноватого мяса, скорее всего говядины. Недалеко от лица лежало ещё кое что. Это был обрубок конского копыта с запекшейся розоватой костью, красно-синими, окровавленными жилами.

- Немедленно уходите! – донёсся голос Кальба. – Подальше отсюда! Ни в коему случае туда, где была кухня. Туда не смотреть! Я прошу вас, Анья! Быстро…

   Не помня себя, девушка пересекла сквер. Там также дымились воронки. У двух зениток валялись трупы в землисто-зелёных куртках, в обтянутых камуфляжной материей касках. Их лица уже обретали мёртвенно-бледный, восковой оттенок. Часового с блудливой улыбкой отнесло взрывом на памятнику. Санитарная машина, объятая пламенем, дымила. Вокруг неё корчились ещё живые. Обрубки человеческих тел, без ног и без рук. Ногой Аня потфутболила  что-то круглое, похожее на мяч. Человечья голова! С ледяным сердцем она кинулась побыстрее к дому. А кто их звал сюда? Кто? Сами виноваты! Сволочи, мрази… люди…

   
   *   *   *
   
...Жуков ехал в сторону Вязьмы. На заляпанном грязью «Бьюике», что отличала высокая проходимость. И то машину приходилось время от времени тягать с помощью досок и веток из грязи. Жидкое месиво покрыло дороги с первыми дождями. У немцев, говорят, та же история. Но прут, как черти.

   С утра была у него встреча с наркомом НКВД и генеральным комиссаром госбезопасности. Товарищ Берия также отправлялся на фронт. По дороге решил заехать к нему на чаепитие. Так пролетело время по чём зря. Однако «Лаврентий Падлыч» не был такой простак, как про него говорили по началу. Мол, способен только справки по реабилитации подписывать да «кровавого карлика», то бишь бывшего товарища Ежова со товарищи к стенке в лубянском подвале прислонять. После того, как в Ставке стало известно о прорыве 2-й танковой группы Гудериана на Ржевско-вяземском направлении, многие головы в генштабе и ЦК печально поникли. Хозяин не прощал предательства. Не то, что Ильич, что покоился сейчас в мавзолее. Тем более, что измена на фронтах и высшем руководстве проступала всё яснее. Кто-то упорно и настойчиво подсиживал товарища Сталина, находясь к нему в непосредственной близости.

   «…Георгий Константинович, как такое могло случиться? – мягко, грассируя, спросил его товарищ Берия. – Линия фронта устоялась. Враг разбросал свои силы. Его нужно было брать на измор и только. Но Гитлер нас опять перехитрил. Суворовским методом «не числом, а умением» он сумел окружить группировку из пяти армий в вяземских лесах. А как же резервный фронт под командованием маршала Будённого? Да, странно всё это… Не проясните обстановку?»


   Место было выбрано в подмосковном лесу. Мокром и грязном, хотя и мрачно-величественном. Жуков поджался. По кулуарам генштаба ходили слухи: жена Будённого, балерина Большого театра, подозревается в шпионской деятельности в пользу Германии. Вообще после дела Павлова, командующего Юго-Западным округом, обстановка изрядно накалилась. Жуков всячески добивался своего: сохранения «у руля» преданной ему группы генералов, в число коих Павлов и входил. Будучи ещё военным советником в Испании, тот не оправдал надежд вождя. Провалил все наступательно-оборонительные мероприятия республиканских войск.  Сначала продул Гвадалахару, затем пустил  франкистов к Мадриду. Всё потому, что снюхался с ПОУМ, что лелеял товарищ Троцкий. И открытым текстом призывал не ссориться с Гитлером.

   «Лаврентий Павлович, ситуацию могу прояснить лишь побывав на месте, - заикнулся Жуков. – Пока же… Более обширной информацией владеет разведка генштаба и товарищ Шапошников. Я же, будучи отстранён от оперативного руководства, не в состоянии что-либо утверждать…»

   Он добавил ещё что-то о внезапности удара. Но Берия его уже не слышал. Или не хотел слышать или не подавал виду, что информация, которой не располагал Жуков, ему интересна.

   «Ситуация усугубляется тем, что в наших рядах есть предатель, - сказал он улыбаясь той холодной улыбкой, что бросает в дрожь. Его узкие, в прищуре глаза под стёклами пенсне сверкнули как лёд. – Его надобно выявить. Но так, чтобы наши славные ведомства не бросили тень друг на друга. Вы меня понимаете? – он остановился. Внезапно положил руки на плечи маршала. Кожанка того заскрипела. – Ты меня понимаешь, Георгий Константинович? Враг ждёт, что ваша разведка рассорится с нашей. Выйдет разнобой и, чего совсем уж… 37-й год! Ты меня понимаешь?»

   «Более или менее…»