Последний старец по страницам 57

Жуков вздрогнул. Подле него, опершись на левый задний скат, стоял низенький краснолицый Бунич. Ушанка была сдвинута. Ватник был расстёгнут. Он плутовато улыбался. Видно была причина.

- Где?.. – выдавил Жуков. – Где, я тебя спрашиваю?

- Что, товарищ генерал армии?

   В воздухе, сером и холодно, с клёкотом метнулась птичка-пичужка.

- Ладно, убедил, -  Жуков смерил взглядом своего водителя.  – Поехали…

   Подъезжая к Малоярославцу, он заметил  небольшое скопление войск и бронетехники. В числе танков были даже британские Mk. I и Mk. II. Так называемые пехотные танки «Матильда» и «Валлентайн», что поставлялись СССР по ленд-лиз Британией. Гусеничные передачи, как у наших Т-28 и Т-35, были забраны специальными фальшбортами. Из башен торчали 2-х фунтовые, они же 50 –мм пушки, обладавшие неплохой пробивной силой. Торчали стволы 37-мм зенитных автоматов и тяжёлых 85-мм зенитных пушек, на случай, если немец попытался бы на тяжёлых транспортниках Ju-85 высадить десант. Или бросить на бомбёжку многоцелевые Ме-101, не говоря уже о «Хейнкелях» и «Юнкерсах».  Хотя, нет. Погода была мокрая. Никаких бомбёжек или выбросках на парашютах не предвиделось.

    Дом Будённого прикрывал отечественный тяжёлый танк «Клим Ворошилов-1». Часовой, наставив жало трёхлинейного штыка, потребовал документ. Жуков достал из-за отворота кожаного пальто. Жало отошло в сторону, и генерал армии беспрепятственно прошёл вовнутрь.

    Прославленный маршал, бывший легендарный командир Первой конной, чьи фотографии были известны каждому школьнику, сидел в лёгкой прострации. Семён Михайлович касался пальцами своих иссиня-чёрных, закрученных усов, что по праву считались достоянием советского народа. Взгляд цыганских глаз блуждал по расстеленной перед ним карты. Всё Ржевско-вяземское направление по красному пунктиру «линия фронта на 7.10.1941 года» было пронизано синими, хищными стрелами. 2-ая танковая  армия Гудериана прорвала фронт за считанные часы. Советские пять армий тщетно пытались оказать сопротивление. Хотя на своих глубоко эшелонированных позициях казались неуязвимыми. Правда в ряде участков, как перед речкой Царицей, фронт оказался слишком растянут. Там не ждали массированных ударов танков противника, ибо предполагали, что «теоретик» попрёт на главном направлении. Казалось бы, какой дурак будет форсировать речку через мост под убийственным огнём? Когда достаточно зажечь два-три танка,  чтобы устроить всем остальным кровавую баню? С лёгкой руки отдельных командиров на этом участке оборону держали малочисленные подразделения. Траншеи были отрыты не полного профиля, в прямую линию, что делало обороняющихся легко уязвимыми для ударов артиллерии и миномётов. Откорректировав стрельбу, немцы принялись ложить снаряды и мины «рядком». Началась паника. Кто-то крикнул: «Танки прорвались!» Началось бегство. Танки противника, всего 50 штук, причём с лёгким пулемётно-пушечным вооружением, буквально на плечах бегущих ворвались в местечко. Пехота врага захватила тыловые службы дивизии под командованием генерала-лейтенанта  Меандрова. Вроде дельный служака, предан делу Сталина-Ленина, в связях с врагами народа не замечен, в заговорах не участвовал (наоборот, активно их разоблачала с помощью соответствующих «сигналов»). Под руководством Шапошникова состоял при генштабе до войны, составлял планы упреждающих ударов. Вместе с Мерецковым и Штерном. Двумя «ероями», мать их…

    Что-то аналогичное произошло на левом фланге. Там было лисисто-болотистое дефиле. Ограничились тем, что отрыли окопчики неполного профиля. Выставили «сорокапятки» и батарею «Катюш», они же реактивные миномёты БМ-13 на колёсном ходу. Даже местность как следует не заминировали. Плоды сего по сей день расхлёбываем, да расхлебать не можем.

*   *   *

   Они лежали, тесно обнявшись, на двуспальной кровати. Весь мир им казался… Вот именно «казался» - не был реальным, в котором бушевало пламя второй мировой бойни. Крыжов первый откинулся в сонное блаженство. Варина рука обмякла и разжалась сама по себе. Он увидел, как увлажнился ее лоб в завитках каштановых волос. В глазах этой женщины показались блестки скупых слез. Невыплаканное женское счастье в годы войны. Какой поэт это пишет, подумалось ему. Разве что, Константин Симонов, его знакомый. Надо будет ему подсказать что-нибудь из собственного литературного опыта. Ну, вот, скажем: «Жди меня и я вернусь. Только очень жди…» Да, не слабо, Костик, обратился он будто сам к себе сладостной полудреме. Пальцы, тыкаясь в темноте во что попало, нащупали-таки коробку «Беломорканал». Можно еще: «…Жди пока пройдут желтые дожди». Ну, чем не рифма, дорогой мой гений! С буквы «Г», разумеется. То-то Костя удивится. «Дивись на меня, дивчину». Только не подавись мною, пожалуйста.

-        О чем шепчет, мой милый? – Варя томно, словно и впрямь не было войны, приблизила свою растрепанную голову к его груди.

- Так, о своем, - Алексей теперь был озабочен поиском спичек. Следовало встать (он почти зримо вспомнил, как затолкал их вчера во внутренний карман телогрейки), но этого как раз не хотелось. – О своем, о солдатском.

-       Тебе скоро на фронт? – она произнесла это почти с мольбой, как заклинание.

-       Да, - ответил он через силу. – Да, милая женщина. Милая моя женщина…

         Варя встала. Бледная в темноте, как призрак,  она принялась одевать халатик. Он тем временем пропустил через себя события вчерашнего дня. После случившегося в московском дворе, он за десять минут добрался до первого подъезда наркомата внутренних дел на Лубянке. Через распахнутые ворота из П-образного двора выезжали грузовые ЗИСы с зачехленными кузовами. По первому этажу, забранному в белый и розовый мрамор, двигались сотрудники наркомата в форме и штатском. Несли какие-то деревянные и металлические ящики. Над Москвой стояли столбы черного дыма: все организации и учреждения, готовясь к эвакуации, жгли документацию. Печи  в Большом Доме на Лубянке раскалились до красна – так много надо было уничтожить чекистских тайн, доверенных бумаге, запакованную в серые картонные папки с грифом «Совершенно секретно» или «Хранить вечно». В одной из комнат, где располагалось вновь созданное 4-ое управление, предназначенное для подпольной, партизанской, диверсионной и агентурно-разведовательной борьбы в германском тылу, его встретили двое.

   «Присаживайтесь, - коротко, без всякой любезности (на что он не посетовал), предложил ему крупный брюнет со сросшимися на переносице бровями. На малиновых петлицах коверкотовой гимнастерки у него сияли шпалы майора госбезопасности. – Вас ознакомили в общих чертах с деятельностью нашего подразделения?»

   Крыжов помедлил с ответом. Ему не понравилось, что второй сотрудник, облаченный в длинный кожаный плащ, стоял к нему спиной, что-то разглядывая в окно, оклеенное крест на крест бумажными полосами. В кабинете под номером 440 царил некоторый беспорядок. Занимавший пол стены дубовый шкаф с «амбарными» ящичками, иные из которых были выдвинуты и пусты, а также лишены условного шифра (Е-225, 41-«Альпы», II-Valli), придавал помещению вид коммуналки, из которой выселили прежних жильцов.

   «Что, не нравится?» - сумрачно обмолвился стоящий к нему спиной.

   «Не понял», - Алексей решил, что его проверяют на пригодность.

   «Что ж тут непонятного? - словно обижаясь, молвил бровастый. При этом, чирикнув себя пальцем по носу, он бросил мимолетный взгляд на кожаный плащ, в который облачился «спина». – Москва скоро падет. Немец будет здесь. Свои как-никак, немцы-то…»

    «Если так, извиняюсь, какого хера… - Алексей, не стесняясь в выражениях, выдал свой «ответ Чемберлену». – Я смотрю у вас, гражданин майор, и подворотничок подшит, и шпалы надраены. На петлицах, а не железнодорожных путях… Драпать, гляжу, не собираетесь. Небось, костьми готовы лечь, но не пустить врага в сердце Советской России. России-Матушки, туды-растуды ее мать…»

   «Мы-то готовы, - согласился бровастый, согласуясь взглядом с реакцией «спины». – А вот как ты, Крыжов?»

   «…С какого года в органах?» - вместо ответа спросил его Крыжов.

   «Это к делу не относится», - бровастый заметно сбился и покраснел.

   Ага, с облегчением подумалось Крыжову. Попадание в цель. Ниже ватерлинии. По кормовому шву крейсера «Шлезвиг-Гольштейн», что обстреливал из своих 100-мм пушек Вестерплато. До сих пор не потоп, зараза. Ничего, как-нибудь поможем. Краснофлотцам не впервой.

   «…Из какого техникума?» - решил повредничать Павел.

   «Вы мне это бросьте, товарищ Крыжов! - бровастого наконец-то пробило на всамделишную ярость. – Вам здесь не кадры, вы здесь не инспектор по… это самое…»

   «Спасибо хоть гражданин не сказали, - Павел встал и сделал нешуточный реверанс. – Могу повторить, если будут коллективные заявки…»

   «Спина» заметно оживилась. По кожаной спине плаща с продольным швом и хлястиком вспучились лопатки. Бровастый замер, в пол оборота глядя на своего, надо полагать, начальника. Так и есть… «Спина» плавно развернулась. Высокий человек с седой, коротко остриженной бородкой, в золотых очках приблизился к нему. Протянул крупную белую ладонь для пожатия.

   « Герман Иванович, - сказал он тепло, заметно улыбаясь. – Вам представляться не стоит. Я знаю о вас все, что нужно. Нужно для совместной работы. Товарищ Илья… - седая бородка совершила кивок в сторону бровастого, что сидел потупясь, - …несколько погорячился. Ему можно простить – он в органах госбезопасности без году неделя. Можно сказать, со вчера. Не обижайтесь друг на друга, товарищи. Предстоит работа. Огромная работа на благо нашего Великого Отечества».

   «…Слово «Отечество» вчера введено в обращение по указанию товарища Сталина», - Илья попытался «сделать ход конем», чем полностью реабилитировался в глазах Крыжова…

   Тихий Варин голос позвал его на кухню пить чай. Большие настенные часы  АМО с сияющей медной гирькой показывали без 10 минут 6. Через пол часа на площади Дзержинского, у спуска в метро к одноименной станции, его должна была подобрать машина с номером МО 23-02.

-      Откуда это у тебя? – Крыжов еще раньше обратил внимание на красного дерева трюмо в спальне, подобного дерева мебель в гостиной и объемный приемник «Телефункен», который Варя, по-видимому, не думала сдавать; теперь его настырное внимание привлек халат черного шелка, расшитый желтыми, изготовившимися к прыжку драконам.

-      Муж служил на КВЖД, - сказала Варя, не моргнув глазом. Она принялась помешивать ложечкой «чай», которым оказался ячменный напиток фабрики имени Микояна «Золотой колос». От «напитка богов» восходил белесый пар. Пахло жженым и пекло в горле. –  Потом был в Испании военным советником с 36-го по 39-й. Он у меня танкист, милый. Помогал республиканцам осваивать наши БТ-5 и БТ-7. Потом мне рассказывал, что дважды в них горел: скорость у наших быстроходных танков высокая да броня тонкая, - она тут же спохватилась, что сболтнула лишнее, под грифом «совершенно секретно» или «секретно». - Богатый у него послужной список – не правда ли? У меня где-то пепельница завалялась из серебра – тоже в виде дракона. Ты куришь, милый? Нет? Как жаль…

     Он почувствовал, как к горлу подкатил непрошеный ком. Чем-то вязким и холодным заполнило рот. Его вопросы (равным счетом, как и само любопытство) перестали нравиться ему.

-      Да, я курю, - Крыжов старательно отхлебнул из чашки «Харьков». – Разве ты не заметила пачку папирос на тумбочке, возле кровати? – он тут же устыдился своего вопроса. -  Где сейчас твой муж?

-     Он… далеко, - Варя опустила глаза, осененные темными ресницами, которые сразу же погрустнели. -  Не спрашивай меня о нем, милый.

-      Понял, - Павел украдкой взглянул на часы «20 лет РККА», что расположились на запястье руки. Было еще пятнадцать  свободных  минут, чтобы допить ячменный напиток, одеться и, выкурив на бегу папиросу (можно до половины), добежать до назначенного места. – Не буду, не буду. Я тоже недавно из тех мест. Да, да, - подтвердил он, чувствуя любопытство сидящей перед ним женщины, которая в одночасье стало для него таким близким и милым существом. – Прохлаждался на  северном курорте с 36-го. Лес рубят – щепки…

-      Он тоже так написал. Оттуда, - Варя украдкой смахнула слезу. Улыбнулась через силу. – Мне передали оттуда… ты понимаешь, о чем я говорю, письмо. Это опасно, но человек, взявшийся быть курьером, согласился. Охранял это место… Так вот, Алеша написал буквально следующее: не печалься – все образуется. Сталин и советский народ… Что с его делом разберутся – все обвинения в шпионаже в пользу Польши, Латвии и Англии будут сняты. Что репрессии в Красной армии и органах госбезопасности  развязаны врагами народа: Тухачевским,  Блюхером, Уборевичем и им подобными изменниками. Именно их приспешникам было с руки  такое нелепое обвинения: шпионаж в пользу… Как можно быть платным агентом сразу трех стран? Это же глупо! – она повысила голос и гневно смотрела сквозь него. От ее пылающих ненавистью и презрением глаз Крыжову на мгновение стало жутко. Ну, как узнает или почувствует, что он из «вооруженного отряда партии», коим товарищ Сталин обозначил  органы ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-НКГБ. Плюнет в рожу или растерзает тут же, на месте. Даже справка об освобождении из колымского лагеря не поможет. – Какой смысл, милый? Там же не дураки сидят, в трех разведках? Что б столько денег одному платить. Это потому, что маршал Тухачевский во время маневров в Московском округе в 36-ом припомнил моему мужу статью в «Красной звезде». Обходя строй комсостава, ехидно заметил: «Вот он, наш писатель! Как же, я читал ваши «Уроки разгрома в 1921 году или провал похода за Вислу». Хорошая статья – переживет своего автора…» Через неделю моего мужа подвергли внеочередной аттестации и тут же уволили из Красной армии как неперспективного. Еще через день за ним пришли – вот сюда, под покровом ночи. Трое… Я так и сказала следователю, а он смеялся: «Не наговаривайте на товарища маршала! Вы ему ни жена, ни теща…» Дурак! Теперь этого маршала с его кампанией шпионов и вредителей расстреляли, а мой Алеша до сих пор сидит в лагерях. Даже не знаю где… Муж нарочно не написал, чтобы меня не травмировать…

-      Теперь его выпустят. Теперь многих выпускают, - он взял ее тонкую руку с перламутровыми ногтями, чуть увлажнившуюся от его прикосновения. – Теперь война. Поэтому… Мне надо идти, милая Варя, - он спешно поднялся, облаченный в гимнастерку и брюки «хэбэ» и шерстяные носки. – Черкни мне имя, фамилию и отчество своего мужа. У меня остался знакомый в штабе МВО. Пусть напомнит кому надо, что б включили в списки к реабилитации и пересмотру дел  Верховному. Впрочем, имя твоего Алеши я знаю. Не надо его писать…

   Над Москвой стелилось свинцово-серое небо, сквозь облака реденько выглядывали лучи рыжевато-золотистого, испуганного солнца. Туши «слонов» противовоздушного заграждения делали осенний пейзаж вовсе фантастическим. Вот-вот из них ударят лучи инопланетных чудовищ, вроде Уэлсовских марсиан, заклинающих свое кровожадное заклинание: «Уллы-уллы!». Он усмехнулся, когда представил это. Как летящие на Москву летчики люфтваффе, увешанные под комбинезонами наградами (Железными и Рыцарскими крестами, с бриллиантами и Дубовыми листьями, и без них), нажимая на рычаг бомбосброса, якобы заходятся в криках «хайль!» или «зиг хайль!». Ну, не звери же они, эти люди. Не звери, хоть и воюют с нами. Хоть бомбят и обстреливают, давят гусеницами наших ребят.

   Благородная женщина, подумалось ему о Вере. И ее Алеша, по записке «Устюжанин Алексей Петрович, полковник МВО, осужден в 1936…», тоже парень, чувствуется, что надо. Молодец, что хватило мужества не написать жене, где тянет срок. Он на минуту вспомнил вытье пурги о стены дощатого лагерного барака, сопенье и натужный кашель на нарах, окрики вертухая бледным утром, когда происходила «маевка» (она же лагерная  побудка с перекличкой); матюги урок, которым хотелось (по научению старого опера-кума) «поставить на перо» всех врагов народа,  опостылевшая колючка с караульными, нелепо сбитыми вышками. И… Нестерпимое желание пройти этот ледяной ад с замороженными душами и ампутированной совестью (на зэка с отмороженными и отпиленными конечностями он тоже насмотрелся), доказать самому себе, что не враг. Это следствия на Лубянке в 36-ом. Мордовали (следователь Никифоров попался совестливый – не бил!) на допросном «конвейере», возили в Кресты и в Большой Дом в воронке с небесно-голубым кузовом «хлеб».  Стало закрадываться подленькое сомнение: не ответственен ли он за грехи Октября? Как-никак революцию со всеми…

   У продуктового магазина, заложенного мешками с песком, где он топтался, было видно, как по Лубянской площади делает круг ЗИС-5 (А-А). Кузов машины был задраен защитного цвета брезентом. Обогнав две «эмки», грузовик начал сбавлять ход. Но Крыжову от этого легче не пришлось. Номерная табличка под фордовским радиатором была сверх меры заляпана грязью. Вернее замазана чем-то черным: ваксой ли или каким другим спецсредством – кто бы сказал… Выглядывали лишь первые «МО 2…». Поэтому, когда машина притормозила, Крыжов, будто пришитый к перехоженному асфальту, остался стоять на своем месте.

   Водитель в зеленой железной кабине (в последнее время у ЗИСов и ГАЗов они стали из фанеры) бибикнул. Крыжов понимающе кивнул. Машина было взревела, сорвалась с места. Крыжов помахал ей вслед. Оборотясь к мешкам на витрине, услыхал скрежет тормозов.

-     Эй! – раздался со спины знакомый голос. – Товарищ Быстрый, хватит нам за вами гоняться! Живее садитесь в кузов – приказано через сорок минут на сборный пункт…

-      Так уж и быть, товарищ Илья, - Крыжов, разбежавшись, клюнул носом в кузов. - Только в следующий раз с контролем шутите поосторожнее. Контроль он явление обоюдоострое. Все равно, что золингеновская бритва. Чуть дернешься и порез.

-      Скажите еще! – Илья смотрел на него дружелюбнее, чем вчера, но настороженность спрятал. – Контроль для нас, чекистов, как отец родной! Учить меня уму разуму вздумали? Напрасно. Мне ваша биография известна. Дело ваше вдоль и поперек изучил. Понимаю… Сопляком меня считаете в органах, салагой зеленым? Думаю, будет повод убедить кое-кого в обратном. Сопляков в ЧК не было. Тем более…

-      Сопляком вас в органах не считаю, - согласно кивнул Крыжов. – Но контролем все же баловаться не советую. Приручил нас враг к перестраховке. Забодай меня трактор «Комсомолец» или тягач «Коминтерн», если ошибаюсь. Все норовим подозрительность свою подпитывать. Подозревать стали ради красного словца. Помните, что ради этого-самого словца кое-кого в буржуазном мире зарезать не грех?

-      Помню, - также согласно, вторя ему, кивнул сам Илья. – Только врагов развелось действительно много. Иначе, как Гитлеру стали известны замыслы нашего Центра? Почему немцам труда не составило разбомбить за пару суток все объекты Первой линии Стратегического Пояса? Стало быть, кто-то слил им секретнейшую информацию.

-      Ничего, разберемся, - буркнул Крыжов. – А пока на эту тему будет особый молчок. У нас с  тобой. Нечего себе и друг другу мозги забивать. Не время еще по таким вопросам дискутировать. Мы с тобой ни гнилая западная демократия, что бы за деревьями потерять лес. Они у себя в дебатах утонули, идти на выручку Речи Посполитой или организовать крестовый поход против большевизма. И Адольфа Алоизовича взять под ручку. Что б нас, значит, кем было стращать. Достращались, мать их в бога и в душу! Там, откуда я приехал, нам все уши прожужжали. Сначала по «лагерному телеграфу», а затем новый опер. «Пятая колонна», говорит, погубила Францию, а прежде Чехословакию. Скрытый враг. Вот и кумекайте, что правильно вас, голубчиков, в наши края по этапу «столыпин» привез. Контроль есть контроль. Если ты советский человек, предан делу партии Ленина-Сталина, любишь советскую родину, с тобой ничего плохого за колючей проволокой не случится. Естественный отбор, по сэру Чарльзу Дарвину, и есть наш контроль.

-      Что за «столыпин»? – разинул рот Илья. – Вы так странно говорите…

-      Историю надо учить, дурила, - незлобно пошутил Крыжов. – В 905-ом году тогдашний премьер Петр Аркадьевич Столыпин впервые ввел практику. Заключалась она в том что не пехом по этапу кандальников надо гонять на «глубину Сибирских руд», а доставлять в вагонзаках. С тех пор и зовут их – Столыпинские.