Психический срыв

               
   
Андрея Бычкова - высокого, широкоплечего студента с круглой головой, круглым лицом,  с короткими русыми волосами и золотым зубом -
я знал с восемьдесят седьмого года. Он учился в группе, куратором которой я был назначен сразу после возвращения из аспирантуры. Он сам вызвался быть комсоргом группы, но обязанности не выполнял. Он не только не вел за собой группу в мир  культуры и спорта,  но даже не участвовал в мероприятиях, которые организовывал я. Пришлось его переизбрать.
    Со второго курса его забрали в армию. В институт он вернулся  через два года.  Он располнел, раздался в плечах, особенно впечатляли толстые кисти рук и огромные кулаки.
- Как прошла служба? – поинтересовался я, когда встретил  его в коридоре института.
     - Комиссовали, - спокойно сказал он.
     - Из-за чего? – поинтересовался я.
     - Психический срыв произошел.
      - Да. Там могут довести, -  посочувствовал я. – Я и сам был близок к нему, когда служил.  А как вас довели до срыва?
     -  Сержант издевался,  унижал, назначал в наряды через день.  Я  боролся с порочной системой, сколько мог. Но потом  не выдержал. Контроль потерял над собою.  Стал бросаться на всех с кулаками... . Меня отправили в госпиталь. Был на грани помешательства.
- Сколько прослужили в общей сложности?
- Четыре месяца.
- Почему сразу в институт не вернулись?
- В психиатрической клинике лежал год, а потом дома восстанавливал здоровье.
Чтобы подыграть ему, я бранил порядки в армии, которые привели его к нервному срыву, но он, говоря о причинах заболевания, к удивлению моему, проявил полную объективность. 
- Видно, дремала у меня эта болезнь, была червоточина,  был нарыв, а в армии прорвало… - объяснил он.  Его устами говорил какой-то врач-психиатр.

Меня поражало то, что о нервном срыве, о пребывании в сумасшедшем доме он говорит так спокойно, будто речь шла  об обычной болезни.
Как-то я интересовался, не собирается  ли он жениться.
- Сейчас нет. Я же еще не совсем здоров, - был его ответ. – Может, потом когда-нибудь…
Его раздражали родители, которые, не веря в его болезнь, утверждали, что он «придуряется».
 
     После его возвращения в институт  у меня  сложились с ним   хорошие отношения: мы даже здоровались за руку.  Но я не мог не заметить, что его поведение неадекватно и что  в ход занятий он вносит деструктивное начало. Меня просто поражало полное отсутствие у него чуткости, деликатности, элементарной вежливости по отношению к товарищам. У него отсутствовал внутренний контроль, цензура. Он высказывал любую мысль, которая приходила ему в голову.

      Одним из видов работы у меня было рецензирование публичных  выступлений. Когда в роли рецензента выступал Бычков,    он подвергал  оратора    беспощадной критике, что порождало конфликтные ситуации. Например, после того, как он разнес в пух и прах эмоциональное, но сумбурное выступление Наташи Мишиной,  крупной, физически сильной, эмоциональной девушки,  та набросилась на него с бранью. Ее поддержали другие студентки, чье самолюбие Андрей   успел уязвить раньше.   Завязалась перепалка. Мне стоило больших усилий утихомирить разбушевавшихся девушек и восстановить порядок.

    Я перестал назначать его  «официальным рецензентом», но он сам брал слово, когда дело доходило до анализа,  и камня на камне не оставлял от выступлений своих товарищей.
Все студенты возненавидели его. Они были убеждены, что его бесцеремонность, критицизм  порождены не психическим расстройством, а  высокомерием и самоуверенностью.
 
  В конце мая его болезнь обострилась, и он снова попал в психиатрическую клинику.
     Года через два я снова  встретил его в институте.  При виде этого гиганта с неустойчивой психикой у меня невольно возникло опасение,  что если он выйдет из себя и начнет крушить все вокруг, то остановить  его будет невозможно.
     Он сообщил мне, что  перевелся  на заочное отделение.
    Он  появился на двух-трех сессиях и снова исчез. По всей вероятности, болезнь взяла над ним полную власть.