Список фамилий

Театральная постановка


П е р с о н а ж и

Студенты третьего курса математико-механического факультета

Олег Карманов
Евгений Номанов
Анастасия Целищева
Галина Переведенцева
Татьяна Пуртова
Дмитрий Серов
Яков Кац

Лаборант Эдик

НКВД

Капитан Звягин
Лейтенант Стогов
Лейтенант Дигин
Лейтенант Дорофеев

Десятиклассник


1972 год. Жаркий летний вечер. Просторная аудитория на четвертом этаже университетского здания (постройка конца 20х годов). Большие, со множеством переплетов окна раскрыты настежь. Столы составлены вместе. Вокруг столов разномастные стулья. На столах импровизированная скатерть – использованная выдача от ЭВМ. Справа продавленый кожаный диван. Слева – вдоль стены, перпендикулярной рампе, – кафедра, раковина, доска и дверь. Все входят и выходят через эту дверь.

Пока зрители рассаживаются, входит Серов с большой сумкой и рюкзаком за плечами. Ставит рюкзак и сумку на стол, достает из них продукты – хлеб, колбасу, винные бутылки, консервы и т. д. Небрежно расставляет. Берет с кафедры стопку тарелок, стаканы, расставляет. Начинает что-то искать за кафедрой.
Входит Пуртова, тоже с сумкой.
– Слушай, ты не знаешь, где нож? – сходу обращается к ней Серов. – Колбасу порезать. Да, и консервный нож где-то был.
– В самом низу посмотри, справа, – говорит Пуртова.
Она достает из сумки какую то мелочь (пирожки, что ли), ставит на стол большую кастрюлю с салатом.
– А, нашел, да! – Серов идет к столу, начинает нарезать колбасу. 
Пуртова подходит к раковине у кафедры, споласкивает лицо, руки, пьет из ладоней. Вытирается висящим рядом вафельным полотенцем. Подходит к окну, смотрит на улицу.
К этому моменту зрители расселись, свет в зале потух.
– Вон Олег идет! – не оборачиваясь, говорит Пуртова. – С сумкой. И Яша. Что-то остановились, не заходят.
– Что, разговаривают что ли? – спрашивает Серов, нарезая помидоры. – Слушай, а соль у нас есть?
– Соль? Не знаю… Может быть, кто-нибудь захватит?
Пауза с полминуты.
– Ну все, нарезал приблизительно… Да, хлеб еще… Ладно, пусть хлеб Олег порежет.
Серов становится у окна рядом с Пуртовой.
Раздается шум проезжающего трамвая.
– Да, жара, жара, – тихой скороговоркой произносит Серов и легонько обнимает Пуртову за талию.
– Ты че, Дима? – Пуртова смотрит на Серова.
– Че?
– Пусти.
– Да нормально, че ты, – говорит Серов, разбегается и делает кульбит на диван.

Входят Карманов и Кац, оба с сумками. Они продолжают начатый разговор.
– А ты не заметил, какой у нее номер? – спрашивает Карманов. – Привет, – он быстро кивает Пуртовой.
– Нет, – отвечает Кац. – Привет, Таня.
– Ну че, работать будете? – это Серов с дивана.
– Будем, будем, – говорит Карманов, – дай только разгрузиться.
Карманов и Кац выгружают припасы на стол.
– Хлеб надо нарезать, – говорит Серов, подходя к столу. – О, «Фетяска»! Где достал?
– В ЦГ выкинули, – поясняет Карманов, нарезая хлеб.
– А мне что делать? – спрашивает Кац.
– Отдохни пока, Яша, – говорит Серов. – Вон, с Таней поговори. Ей делать нечего.
Кац подходит к Пуртовой, все так же стоящей у окна.
– Слушай, Яша, а мне показалось, что она вообще без номера, – громко говорит Карманов, обращаясь к Кацу.
– Кто без номера? – рассматривая бутылку, спрашивает Серов.
– Да машина, которую мы видели. Раритет. Такая колымага черная, колеса со спицами.
– Да, я такие только в кино видел, – говорит Кац. – А народ ноль внимания. Только мы с Олегом уставились. А он как почувствовал, остановился.
– Ну, а вы?
– Что мы? Сюда пошли.
– А, вон она, точно! – Пуртова поздывает всех к окну. – Вон, на той стороне.
Кац, Карманов и Серов сгрудились у окна.

Входит Номанов.
– За окном бесплатное представление? Только для четвертого этажа? – говорит он нарочито громко, и, когда все оборачиваются, картинным жестом ставит на стол бутылку коньяка.
– О-о-о! Живем! – одобряет Серов.
– И еще – оп-ля! – Номанов вынимает из кармана и манерно, двумя пальцами опускает на стол бумажный пакетик. – Вы этого явно не предусмотрели.
– А, соль! – воскицает Пуртова. – Точно. Молодец, Женя.
– Ну что, кого ждем? – оглядываясь, спрашивает Номанов. – А-а-а, Галина задерживаются, и Анастасия задерживаются… А впрочем, слышатся шаги… Кто же это, Галина или Анастасия? Ставки принимаются, господа.
– Я думаю, Настя, – со смехом говорит Пуртова.
– Настя, – выпаливает Серов.
Номанов вопросительно смотрит на Карманова и Каца. Карманов пожимает плечами. Кац открывает рот:
– Э-э-э…

Быстро входит Переведенцева:
– Привет!
– Здравствуйте, Галина, – церемонно кланяется ей Номанов. – Вас так не хватало нашему обществу. Добро пожаловать!
– Настя на подходе, я ее видела, – переведя дух, говорит Переведенцева. – Встретила кого-то там, внизу. Вот, конфеты, – она достает из сумочки кулек, отдает Пуртовой.
– Отлично, – говорит Номанов. – Тогда за стол! Опоздавшие свое наверстают.
– Можно я руки помою? (скороговорка Переведенцевой).
Все рассаживаются. Лицом к нам оказываются Серов, Номанов, Пуртова и Переведенцева, спиной к нам – Карманов и Кац.

– Просьба наполнить бокалы, – мягко распоряжается Номанов и встает со стаканом в руке.
– Итак, дорогие коллеги, дамы и господа… – начинает он.
Его голос перекрывает длинный, почти минутный грохот трамвая.

– Да, и как мы тут учимся? – ремарка Пуртовой.
– При закрытых окнах, – парирует Серов. – Закрыть?
Он шутливо бросается к окну.
– Кончай, Дима, – говорит Кац, – садись, вон, «Фетяска» у тебя налита.
– А, да, точно, выпить же надо, – соглашается Серов. – За что пить будем?
Он стоит со стаканом в руке, комично-вопросительно глядя на Номанова.

– Дорогие коллеги, прошу внимания, – говорит Номанов. – Если вы помните, это я предложил встретиться. Помните?
Все кивают, подтверждают.
– А кто помнит, по какому поводу мы встречаемся? С каждым была индивидуальная беседа.
– Женя, не тяни! – просит Серов. – Давай выпьем, а потом продолжишь. Жарко, в горле пересохло.

С улицы раздается надсадный визг тормозов, крик. Серов, Переведенцева и Пуртова бросаются к окну. К ним присоединяется Кац.

Номанов садится, не оборачиваясь, опускает стакан. Карманов продолжает сидеть.
– Ну и что? – обращается Номанов к Карманову. – С какой стати эти внешние раздражители должны портить нам жизнь?
– Да, я тоже за то, чтобы не отвлекаться, – говорит Карманов. – Мало ли что вокруг происходит?
Номанов выпивает, сразу же наливает. Карманов медленно тянет из стакана.

Кац, Переведенцева, Пуртова и Серов возвращаются на свои места.
– Продолжим? – спрашивает Карманов.
– Там чуть девчонку не задавило, сбило, – объясняет Кац.
– Но поднялась, пошла, – добавляет Пуртова.
– А кто сбил, не тот ли черный лимузин? – звучит полушуточный вопрос Карманова.
– Нет, какой-то микроавтобус, но тоже черный, – отвечает Кац.
– А вообще, ребята, жуткое зрелище, – тихо говорит Переведенцева. – лето, солнце, и вот, такое…
– Да ладно, Таня, – говорит Серов. – Не бери в голову. О, мой стакан все еще полон! Это же непорядок! Маэстро Евгений, просим! – он театрально обращается к Номанову.

– Ну что ж, – Номанов встает со стаканом. – Настроение несколько сбито, но, может быть, это и неплохо. Ведь повод, по которому мы собрались, довольно нетривиальный. Вот ты, Олег, помнишь, как мы с тобой договорились о встрече?
– М-м-м, да, – говорит Карманов. – Я, значит, иду по коридору, на втором этаже. На консультацию по функану.
– Так, – подтверждает Номанов.
– И он навстречу, – Карманов показывает на Номанова. – Слушай, Олег, говорит. Давай отметим. Что, говорю, отметим? А вот отметим, говорит, давай! Разгар жаркого лета, что ли, спрашиваю. Да, разгар жаркого лета, говорит. Мне понравилось. Даже кто будет, не спросил.
– Да, точно, разгар жаркого лета, тоже помню, помнишь, Танька? – вспоминает Серов. – Мы с Евгением тоже в коридоре пересеклись.
– Вообщем, все помнят, – подытоживает Номанов. – Да, коллеги, да, дамы и господа, это наш главный, базисный повод. Жаркое лето! Время, когда вся погода, вся природа, весь этот раскаленный каменный город так нереально комфортны. Для нас! Когда нам так еще мало лет, но мы такой уже имеем вкус к жизни! Когда – разгар! Разгар нашего жаркого лета. За разгар!
– За разгар! – повторяет Серов и мигом опрокидывает стакан.
Все выпивают.

– Красиво, Женя, но как-то двусмысленно, – говорит Переведенцева. – Какой-то разгар…
– А что, разгар и разгар! Разгар страстей, почему бы и нет? – юморит Серов. – А, Танька? Давайте выпьем за наших дам!
– Подожди, не все еще дамы тут, – прерывает его Карманов.
– А, да, точно, Насти нет, – поправляется Серов. – Виноват.
– И правда, где Настя? – спрашивает Кац. Смотрит на Переведенцеву.
– Где ты ее оставила, Галя? – обращается к ней Карманов. – Внизу? В холле, что ли?
– В холле. Она там с кем-то разговаривала.
– Пойду, потороплю, – говорит Карманов, вставая.
– Стой, Олег, – останавливает его Номанов, – ну зачем?
– Просто, – Карманов выходит из-за стола.
– С кем она разговаривала? – спрашивает Серов.
– Я не заметила.
– Ну, с мужчиной, с женщиной?
– Какая разница? Кажется, с мужчиной.
Карманов уже подошел к двери.
– Олег, не ходи, – говорит Номанов. – Ты нам тут нужен.

В дверь замедленно входит Целищева.
– Анастасия… – Карманов, вблизи, видит: с ней что-то не то.
– Олег… – почти неслышно произносит Целищева.

– О, Настя! – кричит Серов, – давай к столу!
Все оборачиваются, улыбаются («Настя, Настя…»). Впрочем, Номанов промолчал.
– Анастасия… – начинает Карманов.
– Не говори ничего, – тихо, скороговоркой произносит Целищева. – Сейчас, – обращаясь ко всем, произносит она и направляется к раковине.

Целищева моет руки, споласкивает лицо – кажется, немного более тщательно, чем нужно. Карманов рядом. Подает полотенце. Целищева – чуть дольше, чем нужно – вытирает лицо, руки… Вдруг – совсем неожиданно – бросается в угол, хватает швабру и, просунув ее в дверные ручки, запирает дверь традиционным школьно-вузовским способом.
– О, вот это класс! – выкрикивает Серов. – И с чего это?
– Ничего, – с несколько искусственной улыбкой говорит Целищева и идет к столу.
– Ты что, Настя? – спрашивает Кац. – Гонится кто-то?
– Хочешь открыть, открывай, – говорит Целищева. – Кто мне нальет?
– Анастасия, это буду я, – отвечает Номанов. – Ты очень вовремя. И для меня большая честь…
Он наливает ей полный стакан.
– Анастасия, не обессудь, это твоя штрафная,– добавляет Номанов.
Целищева выпивает.
– О, уважаю, – оценивает Серов.
Целищева садится – спиной к нам, на место между Кацем и Кармановым, напротив Номанова. Карманов подходит, садится рядом.

– Итак, коллеги, – Номанов поднимается со стаканом в руке. – У нас появляется интрига. Наша долгожданная Анастасия, войдя, запирает входную дверь на швабру. Почему? Объявляю конкурс на правильный ответ. Прошу высказывать предположения. Обратите внимание, что один из возможных ответов – мистификация. Скажем, Анастасия и я заранее договорились, дабы заинтриговать публику. Или же Анастасия сама придумала такой поворот, в дополнение к жаркому лету.
– Да, мистификация! – громко заявляет Серов. – Настя, ведь мистификация?
– Зачем так просто? Зачем так прямо? – обращается к нему Номанов. – Подумай, Дима, даже если это и так, станет ли интригующий, интригующая в данном случае, Анастасия, так сразу признаваться? Версии попрошу, версии! Что там у нас стоит за интригой?
– Женя, хватит, – просит Целищева.
– Правда, Женя, ну что ты накинулся на Настю? – вмешивается Переведенцева. – Какой-нибудь умный тост скажи. А пока мы с Настей без тоста выпьем, да, Настя? Или лучше я скажу тост!

Переведенцева встает. Номанов, помедлив, садится.
– Вот мы живем, делаем свои дела, озабочены этими делами и думаем, что весь мир в этих наших делах, – начинает Переведенцева. – Там, экзаман сдать, зачет, контрольную. Собраться, поболтать, вот как сейчас. И всякое другое. А на самом деле эти наши дела – это такая песчинка! Окружающая нас другая жизнь – она такая огромная, такая сложная! И она – невидимая. То есть, какие-то кусочки ее, какие-то случайные кусочки, мы видим, но не придаем им значения. Я вот не могу забыть то, что мы из окна видели – как машина девчонку сбила. Почему это перед нашими окнами произошло, а не за поворотом? Почему в тот самый момент?
– Галя, ты что, приверженец декартовского детерминизма? – интересуется Кац.
– Да нет, я просто думаю, что многие вещи связаны, а мы даже не задумываемся об этом, – отвечает Переведенцева.
– Так что, за взаимосвязь всего? – предлагает Кац.
– Я не это хотела сказать, – говорит Переведенцева. – Просто нам нельзя забывать, что мы – это очень-очень маленькая часть большой, другой, невидимой нам жизни и к этой другой жизни надо относится – как бы это сказать? – бережно, с уважением. Тогда и нам будет лучше.
– Так что, за другую жизнь, что ли? – уточняет Кац.
– Нет, за то, чтобы бережно…
Секунду-две все молчат. Звук проезжающего трамвая.

– Да, Галя, серьезно сказано, – говорит Номанов. – Я, кажется, тебя понял. Выпьем за это.
Выпили. Номанов встает и продолжает:
– Все-таки, возвращаясь к швабре. Извини, Анастасия, это просто маленький игровой момент, ничего личного. Будут ли все-таки у публики версии, особенно в свете того, что так философски осветила нам Галя, другие миры и прочее?
– Знаешь, Женя, давай, правда, не будем, – тоже встав, говорит Пуртова. – Настя у нас всегда в центре внимания. Предлагаю другой повод для обсужения.
  Она быстро выходит из-за стола, подбегает к двери.
– Таня, не надо! – кричит Целищева.
– Почему? – оборачивается Пуртова.
– Не надо, Таня, не нарушай ход событий, – обращается к ней Номанов.
– Вот еще! – фыркает Пуртова.
Она резко вытаскивает швабру из дверных ручек и бросает ее на пол.
– Вот! И что?

Карманов подходит к двери, поднимает швабру и молча вставляет ее в дверные ручки.
– Ты что? – возмущенно кричит Пуртова.
Она пытается вытащить швабру, но ее прочно удерживает Карманов.
– Ах, так? Это несправедливо! – с этими словами Пуртова бежит к дивану, бросается в него, закрывает лицо руками.
– Танька, ну чего ты? – подходит к ней Серов. – Шутка же! Он пошутил.
Пуртова сидит в той же позе.
– Танька, ну, какая-то швабра! Детский сад какой-то! Забудь, – продолжает Серов. – Чего ты, Олег? – обращается он к Карманову. – Сделал бы что-нибудь более умное!
Все смотрят на Карманова. Тот, поправив швабру, чтобы она попрочнее села в дверные ручки, возвращается на свое место за столом.

– Так, интрига получает развитие, – говорит Номанов. – Чего и требовалось доказать. Можно сказать, некоторое даже напряжение повисло в воздухе. С чего бы это? Кто готов высказаться?
– Давайте поменяем тему, – предлагает Кац. – Вон, Таня расстроилась.
– Прекрасно, Яков! – подхватывает Номанов. – О Тане прошу не беспокоится, все с ней будет нормально. А вот о новой теме прошу побеспокоится. Тебя, тебя, дорогой Яков! Слушаем вас, сэр!

Кац, помедлив, встает.
– Я не очень готов, но спасибо, сэр. Вот, Галя интересный вопрос затронула. О связи, типа, всего со всем. Того, что происходит сейчас, конкретно с нами, с событиями, о которых мы даже представления не имеем. Что-то где-то когда-то произошло, и в связи с этим мы, конкретно мы, имеем – в данный момент – то, что имеем. И вот я одну историю вспомнил. Мы к ней можем иметь отношение. Точнее, я точно имею к ней отношение. Через Пятницкого, Евгения Демосфеновича. Мы с Олегом к нему на спецкурс по топологии ходим. А общий курс он читал в прошлом семестре.
– Да, классный был лектор, – подает голос с дивана Серов. – Я, правда, после двух лекций потерял ориентиры.
– Ну да, а экзамен его помните? – вспоминает Переведенцева. – Такой вежливый, а всех почти выставил.
– А пересдавали, помню, Козину, аспиранту его, – продолжает Серов. – У того классная метода была. Кто хочет «трояк», подходи! По-моему, он единственный такой халявщик у нас был.
– Халтурщик? – поправляет Номанов.
– Ну да, халтурщик.
– А халявщик, Дима, это был ты – ты же первый тогда за «трояком» кинулся?
– Ну, кинулся, и ничего зазорного в этом не вижу! – с вызовом отвечает Серов.
– Ладно, замнем, – вмешивается Карманов. – Яша, продолжай.

– Так вот, – говорит Кац. – Пятницкий как-то похожую мысль высказал (похожую на галину, имею в виду). Дело было так. Мы с ним до позднего вечера обсуждали мою курсовую, в сорок второй аудитории. И вдруг он говорит: я знал вашего дедушку. И называет его имя-отчество и профессию. Дедушка у меня учителем был, математики. Пятницкий, оказывается, учился у него, в школе. Дед ему много про математику рассказывал. На этой почве они продложали общаться и позже, когда Пятницкий уже доцентом стал. Дед, оказывается, его родителей еще раньше знал, папа Пятницкого каким-то областным начальником был. И вот они на даче у Пятницких, в дружеском кругу собираются, праздники отмечают. Как мы сейчас примерно. Это тридцатые годы. Вокруг репрессии. То одного возьмут, то другого. А в их компании все нормально. Уже всех сослуживцев Пятницкого-старшего взяли, а компания все так же на даче собирается, в полном составе, без потерь. Смеются, ведут интеллектуальные разговоры…
– Как мы сейчас, – уточняет Карманов.
– Да, наверно, – продолжает Кац. – И вот Пятницкий мне ни с того ни с сего говорит: будьте, говорит, осторожны. В каком смысле, почему? Ответ его – он звучал примерно так (я его не очень понял, мне даже показалось, что Евгений Демосфенович как-то неадекватен). Он сказал, что это неспроста, что мы с ним пересеклись. Что это неспроста так получилось, что его роль по отношению ко мне оказалась симметричной роли моего деда по отношению к нему. Тогда, дескать, мой дед каким-то метафизическим образом отвел репрессии от его семьи, а он, Пятницкий, ощущает подобную миссию по отношению ко мне сейчас. Он что-то как бы ощущает… в воздухе… и просит поберечься.
– А от чего беречься-то, не сказал? – спрашивает Серов.
– Об этом я его и спрашивал, – откликается Кац. – От того же самого, говорит. От того, чтобы та машина меня не достала.
– Какая машина? – вопрос Серова.
– Я же говорю, не понял. Пятницкий не стал дальше распространяться. Действительно, какая-то метафизика. Но чем-то напоминает галин тезис, а, Галя?
– Да, напоминает, – отзывается Переведенцева. – А твой дед жив?
– Нет.

Стук. Кто-то снаружи пытается открыть дверь, та ходит ходуном. Пауза. Все, молча, смотрят на дверь. Снова стук.
– Ты кого-то еще пригласил? – быстро спрашивает Карманов Номанова.
– Ну, как сказать, – уклончиво отвечает тот. – Дадим событиям идти своим чередом.
Стук.
– Ладно, – говорит Карманов и идет к двери.
– Олег! – окликает его Целищева.
Карманов оглядывается.
– Не открывай…
Стук.
– Не волнуйся, Анастасия, все будет окей, – отвечает Карманов.
Подходит к двери, вытаскивает швабру.

Входит Эдик, лаборант, лет тридцати, длинный, сутулый, в ковбойке с длинными рукавами. Все его знают как чудака и фантазера. Такой вечный студент-философ, фанат науки и техники. Сутками сидящий в своей заставленной всякой технической всячиной каморке, что-то постоянно паяющий, монтирующий, он бескорыстно оказывает квалифицированную техническую помощь всем желающим.

– О-о-о, Эдик! – восклицает каждый на свой лад (только Целищева и Пуртова, кажется, промолчали).
  – Проходи, Эдик, – приглашает Карманов. – Присоединяйся.
Эдик нерешительно топчется.
– Спасибо, но у меня… вопрос…
– Важный вопрос, однако, – комментирует Номанов. – Чуть дверь не сломал.
– Извините, я не ожидал, что вы закроетесь. Дернул, не поддалась, я не понял…
– Проходи, Эдик, ты очень кстати, – говорит Номанов. – Мы тут по поводу жаркого лета собрались. Да и сессия позади. Выпей с нами, коллега!
Эдик делает краткое движение, но тут же его пресекает:
– А можно я сразу к делу?
– О, всегда к вашим услугам, сэр! – любезно улыбается Номанов.
– Кстати, сегодня же воскресенье, – замечает Эдик. – Универ пуст. А ко мне какой-то тип заявился, про вас спрашивал.
– Про нас? – удивляется Кац.
– Ну да… Но это к делу не относится. У меня такой… конкретный вопрос, по математике.
– Что за тип, Эдик? – быстро спрашивает Целищева.
– Не знаю, из отдела кадров, что ли…
– Такой, в плаще, лысый?
– Кажется да, не помню… Так вот, мой вопрос...
– Это он! – говорит Целищева.
– Кто – он? – это Карманов.
– Тот, кто остановил меня в холле.
– И от кого ты убежала и заперлась на швабру? – иронически произносит Номанов. – Маньяк?
Все смотрят на Целищеву. Она встает, идет к двери и запирает ее на швабру.
– Что, серьезно маньяк? – спрашивает Серов.
– Не знаю, – отвечает Целищева.
– Ты объясни… – продолжает Серов.
– Что, Настя, ты правда испугалась? – вмешивается Переведенцева.
– Настя… – подает голос Пуртова.
Целищева проходит вдоль рампы, обходит стол, останавливается у окна, спиной к рампе.

– Ребята, мой вопрос… – растерянно произносит Эдик.
– Задай его мне! – громко обращается к нему Номанов.
Номанов встает и, повторяя, в обратном направлении, проход Целищевой, идет к Эдику. На ходу, с заметным раздражением, бросает:
– Пока другие тут отвлекаются на разные частности.
Навстречу ему быстро идет Карманов.
Карманов становится рядом с Целищевой. Кац делает движение присоединиться, но Карманов жестом останавливает.
Номанов подходит к Эдику.

На сцене четыре группы: Номанов с Эдиком слева у двери, Карманов и Целищева у окна в глубине, Серов и Пуртова справа на диване, Кац и Переведенцева в центре за столом. Какое-то время в каждой группе идет свой разговор. Общее настроение – с оттенком тревоги. Только Эдик не подвержен этому настроению, говорит быстро и увлеченно.

– Женя, у меня из теории множеств вопрос, – обращается Эдик к Номанову. – Ведь чтобы говорить о множестве, надо как-то определить его элементы, так? Нужно правило определения элементов. А если этого правила нет или оно очень нечеткое?
– Что ты имеешь ввиду? – спрашивает Номанов.
– Ну, например, – Эдик устремляется к доске. Начинает что-то  быстро рисовать мелом. Номанов подходит. Начинается профессиональный разговор, нам он не слышен.

– Дима, мне как-то не по себе, – говорит Пуртова.
– Да что ты, Таня? – быстро реагирует Серов. – Давай-ка…
Он подбегает к столу, наполняет два стакана, один дает Пуртовой:
– Это все от стресса! Давай, снимем его!
Пуртова берет стакан, нерешительно смотрит на Серова.
– Таня, мы заслужили! Такая сессия! Ну? – ободряет тот.
Пуртова нерешительно улыбается:
– Димка, ты такой смешной…
– Ну? – повторяет Серов, улыбаясь.
Они опорожняют стаканы. Начинают тихо говорить. В течение разговора Серов несколько раз пересаживается ближе.

– Что-то потемнело, – говорит Переведенцева. – Дождь, что ли, будет?
– Галя, ты… тоже видела этого? Ну, того, кто с Анастасией в холле разговаривал? – не сразу отзывается Кац.
– Видела, мельком.
– Ну, и что ты об этом думаешь?
Переведенцева медлит, протягивает стакан:
– Яша, налей…
Кац наливает – ей, потом себе.
– Ничего хорошего, Яша, – говорит Переведенцева. Пригубляет стакан.
– А конкретно? Сексуальный маньяк?
Переведенцева смотрит на Каца:
– Ну подумай, что сексуальному маньяку делать в жаркий воскресный день в пустом универе? А ведь и правда потемнело…
Как бы в ответ слышится отдаленный удар грома.

– Анастасия, – говорит Карманов.
– Что, Олег? – не поворачивая головы, отзывается Целищева.
– Анастасия, тебе как-то… помочь?
– Олег, я все пытаюсь одну задачу решить… И все не могу…
– Какую… задачу?
– Как нам всем выбраться отсюда.
Карманов обдумывает, осторожно спрашивает:
– А… в чем проблема?
Целищева поворачивается к нему. Они стоят, смотря друг другу в глаза.
– В том, что за нами придут.
– Придут? Кто?
– Не знаю. У него был список наших фамилий.

– Нет, Женя, это не решение! – восклицает Эдик, отскакивая от доски. – Я не согласен!
– Другого просто быть не может, – уверенно говорит Номанов.
– Это в рамках канонов, в рамках стандартов! – горячится Эдик. – Моя постановка не в этих канонах, согласись!
– Нет никакой «твоей постановки», – отрезает Номанов. – Это какая-то литература! Ты либо четко доопредляешь свои «виртуальные», как ты их называешь, элементы, либо признаешь, что это не математика, а литература.
Эдик удручен.
– Знаешь, не этого я ожидал. Думал, светлые головы, прояснят мне… Ладно, пойду…
– Да ладно тебе, – примиряюще говорит Номанов. – Проходи, выпьем чуть-чуть.
Эдик качает головой. Опустив плечи, тихонько направляется к двери.
– Эдик, у меня к тебе просьба! – выпаливает Номанов.
Эдик останавливается.
– Помоги с магнитофоном. 
Эдик заинтересован.
– А… в чем дело?
– Он с кафедры алгебры… Барахлит.
– Где?
– Да вон, на кафедре.
Эдик быстро подходит, начинает возиться со стоящим на кафедре магнитофоном.

Номанов оборачивается ко всем, поднимает руки, призывая всеобщее внимание, и громко объявляет:
– Дамы и господа! Музыка! Танцы!.. Эдик? – Номанов требовательно-вопросительно оглядывается на Эдика.
– Одну секунду, – Эдик продолжает манипуляции с магнитофоном.
Секунды две тишина, потом резко и громко, откуда-то с середины, начинает звучать бодрая ритмичная музыка (запись некачественная).
– А?! Танцы, музыка! – плавными рывками, как бы вальсируя, Номанов продвигается к столу и останавливается около Переведенцевой:
– Галя, разрешите?
Переведенцева встает. Она и Номанов начинают танцевать современный (по тем временам) танец. Сначала они в центре, у рампы, потом смещаются налево, к двери. Кац, вместе со стулом, поворачивается в их сторону, наблюдает.
– Таня! – воодушевленно призывает Серов. Он и Пуртова выбегают к рампе. Они танцуют более энергично и эмоционально, чем Номанов и Переведенцева.

Серов танцует с особенной выдумкой. В какой-то момент он рывком выдвигает из-за стола стул, вскакивает на него. На самом ударном месте перепрыгивает на подоконник, танцует на нем. Все смотрят.
– Димка, слезай! – кричит Пуртова.
Серов в ответ только усложняет движения, его танец превращается в пародийную пантомиму: самоубийца, готовящийся выпрыгнуть из окна.
– Димка, слезай! – снова кричит Пуртова и – Эдику:
– Эдик, да выключи ты!
Музыка резко прекращается. Переведенцева и Номанов застывают. Конец музыки застает Серова спиной к залу, почти полностью высунувшимся из окна, держащимся руками за рамы.

Секунду-две Серов пребывает в этой «позе самоубийцы» и соскальзывает на пол:
– Не дали довести до конца, – юморит он.
Раздается шум дождя. Это даже не дождь, а ливень: за окном стена воды. Все поворачиваются к окну. Раскат грома. Пауза.
– Да, Дима, от тебя даже мокрого места не осталось бы, – негромко шутит Номанов.

К шуму дождя примешивается лирическая мелодия: Эдик снова включил магнитофон. Номанов и Переведенцева начинают томный медленный танец.

Серов подходит к Пуртовой.
– Не буду с тобой танцевать, – упреждает его Пуртова и подходит к Кацу. – Яша?
Кац и Пуртова танцуют. Серов чешет в затылке и садится за стол, на свое место.

– Пойдем! – обращается Целищева к Карманову, резко берет его за руку и быстро выводит к рампе. Они начинают танцевать.

– Может быть, позвонить? – как бы сама себе говорит Целищева.
– Кому, о чем?
Целищева не отвечает. После паузы спрашивает:
– Ты не знаешь, откуда можно позвонить?
Карманов, подумав, говорит:
– Кафедры все закрыты. Разве что с вахты.
– Да, далеко, – замечает Целищева.
– Да, еще от Эдика! У него в каморке, по-моему, есть телефон. Спросить у него?
– От Эдика?.. Нет, он там уже был... Может быть, он и сейчас еще там.
– Анастасия, я пойду разберусь с этим типом. А то ты до сих пор в себя придти не можешь.
– Олег, подожди. Тут не только… этот тип. Мне кажется, он как-то связан… – Целищева понижает голос, – с Евгением.
– С Евгением?
– Это похоже на инсценировку.
– Так давай я его напрямую спрошу! В самом деле, все на какие-то мистификации намекал.
– Олег, это бессмысленно. Ну что он тебе ответит?
Некоторое время они танцуют молча.

– Галя, ты того, кто Настю так испугал, видела? – с некоторой интимностью в голосе спрашивает Переведенцеву Номанов.
– Ты уже второй, кто меня об этом спрашивает, – отвечает Переведенцева. – Тебя это так интересует?
– А первый – Яша?
– Да.
– Так видела?
– Видела.
– Страшный?
– Не могу тебе сказать. Вон, Эдика лучше спроси. Для него, как будто, не страшный. А для Насти – страшный.
– А что ты вообще об этом думаешь?
– Ничего.
Танцуя, Номанов и Переведенцева перемещаются направо, к дивану. Во время перемещения они проскальзывают позади Карманова и Целищевой.

– Я, кажется, придумала, – говорит Целищева. – У тебя тетрадь есть?
– Есть, – отвечает Карманов. – А что?
– С чистыми листочками, – продолжает Целищева. – Надо выбросить листочки на улицу. Как листовки. Я вспомнила, как Дима на подоконнике плясал, и придумала. Вдруг кто-нибудь прочтет.
– Зачем? С нами же ничего пока не происходит. 
– Если ничего не делать, произойдет.
        – Но что произойдет, что?
        – Не знаю, Олег… Это будет что-то, чего мы еще никогда не испытывали.
        – Плохое, конечно?
        – Плохое.
        – Но ты же сама говоришь, что «инсценировка». Это максимум! А
может быть, и вообще ничего нет. И что ты напишешь в листовке?
– Что просьба придти к нам в восемьдесят девятую аудиторию на четвертом этаже. Прямо сейчас.
– А зачем?
– Что-нибудь завлекательное написать. Что книжная распродажа, например…
– Ну, придет школьник какой-нибудь, и что?
– Станет лучше.
– Почему?
Целищева не отвечает. Она застыла в неподвижности, взгляд устремлен к двери.

У двери человек в длинном темно-сером плаще. Пока танцевали, он незамено появился из-за серой кулисы слева.
Карманов быстро оглядывается и тоже застывает. Состояние Карманова и Целищевой передается остальным. Все смотрят на гостя. Последним реагирует Эдик, он выключает магнитофон.
        Слышен шум дождя.

– Продолжайте, продолжайте, – говорит гость. – Еще пять минут можно.
– А вы кто? – спрашивает Карманов. – И как вы вошли?
– Товарищи студенты, – негромко отвечает гость. – Нам предстоит серьезный разговор, вы все узнаете. А как мы вошли, я могу сказать. Через этот шкаф, – человек небрежно показывает большим пальцем через плечо. – Вы не знали о нем? Другой стороной он выходит в коридор. Это же была химическая аудитория, через шкаф доставляли реактивы. Правда, дверцы почти незаметны, особенно после стольких наслоений краски.
За его спиной появляются несколько мужчин.
– А швабра, товарищи студенты, – человек кивает на швабру в дверных ручках, это смешно, это не ваш уровень.

– Что вам нужно? – подает голос Кац.
– Вы хотите сразу к делу? – реагирует гость. – Что ж, Яков Иосифович, можно и сразу, к делу.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
Человек медлит.
– Вы, видимо, не догадываетесь, с кем имеете дело, – говорит он задумчиво. – Что ж, представлюсь: капитан Звягин, Особый отдел НКВД. Мои коллеги, – капитан коротко показывает на сопровождающих. – Лейтенант Стогов, лейтенант Дигин, лейтенант Дорофеев.
– НКВД? – переспрашивает Кац. – Его давно нет!
– Это по-вашему, – спокойно отвечает Звягин. – Сегодня у нас просто собеседование, никаких официальностей. Разрешите, мы зайдем?
Звягин делает знак сопровождающим. Те быстро проходят и располагаются вдоль рампы, на равных расстояниях друг от друга, спиной к зрительному залу, слева направо – Дорофеев, Стогов, Дигин.
– Необходимо установить регламент, – говорит Звягин. – Прошу всех сесть.

Неожиданно Серов срывается с места и делает бросок к двери. Стогов и Дигин мгновенно реагируют. Они перехватывают Серова, скручивают его. Дигин, заломив Серову руку за спину, отводит его к дивану, поворачивает лицом к Звягину.
– Дмитрий Андреевич, что же это вы так? – с укоризной произносит Звягин. – Садитесь, пожалуйста.
Дигин указывает Серову на диван. Серов нерешительно садится. Стогов и Дигин возвращаются на прежние места.
– Товарищи студенты, вам необходимо сесть, – Звягин делает указательный жест в сторону дивана и стульев позади стола.
Студенты замедленно усаживаются, лицом к зрительному залу. Сейчас на стульях, слева направо, – Карманов, Целищева, Пуртова и Кац, на диване – Переведенцева и Номанов. Крайний справа, на диване, Серов.
Стогов и Дигин раздвигают оставшиеся стулья, относят столы к правому краю сцены, располагая их вплотную друг к другу, торцами к зрительному залу, и возвращаются на свои места.
Шум дождя внезапно стихает, аудиторию заливает оранжевый свет заходящего солнца.

– Вот он и кончился, – с оттенком мечтательности, глядя в окно, произносит Звягин и, не меняя направления взгляда, бросает:
– А вы, Эдуард Владимирович? Вас это тоже касается.
Эдик (он все еще стоял за кафедрой) вздрагивает и вяло обходит кафедру со стороны зрительного зала, направляясь к сидящим на стульях.
Стогов выхватывает свободный стул и ставит его на середину сцены (так, чтобы севший на него оказался лицом к зрительному залу).
– Сюда, – полу-приказывает он Эдику.
Эдик переминается с ноги на ногу, нерешительно подходит к стулу и, повинуясь жесту Стогова, медленно садится.

Звягин, не спеша, идет вдоль сцены, слева направо.
– Слушайте внимательно, товарищи студенты, – мерно говорит он на ходу. – Наш регламент будет такой. Я буду приглашать вас по очереди вот на это место, – Звягин показывает на сидящего Эдика. – И просить отвечать на мои вопросы.

        – Покажите ваши документы! – встав, перебивает его Карманов.
Звягин останавливается, смотрит на Карманова.
– Сидеть, – приказывает Стогов, делая короткое движение к Карманову.
Звягин незаметным жестом останавливает Стогова, подходит к Карманову.
– Олег Станиславович, это излишне, – говорит он, – но для вас я сделаю исключение.
Звягин достает из внутреннего кармана «корочки» (стандартную книжечку в твердой обложке), раскрывает и подносит к лицу Карманова.
– Народный Комиссариат Внутренних Дел… – читает Карманов. – Капитан Звягин Анатолий Анатольевич… Выдан 24 июня 1935 года…
Звягин, не сводя глаз с Карманова, прячет «корочки».
Карманов, продолжет стоять:
– Сегодня 30 июня 1972 года. Ваш документ устарел. 
– Олег Станиславович, – спокойно отвечает Звягин, – не вам упрекать нас в бюрократических несоответствиях. Ваше дело интегралы и дифференциалы считать. Сила не на вашей стороне. Садитесь.
Карманов подчиняется, садится.

Звягин, идя слева направо, вдоль ряда сидящих студентов, продолжает прерванную инструкцию:
– Товарищи студенты, повторяю. Я вас по очереди вызываю, вы выходите, занимаете отведенное место и отвечаете на мои вопросы. Еще раз. Вы занимаете отведенное место и отвечаете на мои вопросы.
При этих словах Звягин доходит до правого края дивана.

Неожиданно Пуртова вскакивает и бежит к дивану – сесть рядом с Серовым. Стогов и Дорофеев резко и коротко смещаются в ее сторону.
– Стоять! – синхронно с этим движением, не поворачиваясь, тихо приказывает Звягин.
Пуртова застывает.
– Никаких хождений, – не оборачиваясь, произносит Звягин.
– Мне можно… пересесть? – робко спрашивает Пуртова.

        Звягин поворачивается, пристально смотрит на Пуртову. Та медленно отступает и возвращается на прежнее место.
Звягин, продолжая смотреть на Пуртову, говорит:
– Первый у нас Эдуард Владимирович.
Эдик слегка вздрагивает.
– Эдуард Владимирович Каракозов, – с расстановкой произносит Звягин.

        – Вы лаборант, – продолжает Звягин, переведя взгляд на Эдика. – Без законченного высшего образования. Так?
– Так, – тихо подтверждает Эдик.
        – Вас, однако, интересует наука. Так?
– Так, – тихо подтверждает Эдик.
        – На этой почве вы постоянно общаетесь со студентами. Выспрашиваете, просите проконсультировать… Вы осознаете, что никогда не достигнете их уровня?
Эдик молчит.
Звягин бросает короткий взгляд на Стогова, стоящего почти напротив Эдика.
– Вы осознаете, что никогда не достигнете их уровня? – повторяет Стогов.
Эдик печально кивает.
– Словами! – звучит приказ Стогова.
– Осознаю, – почти шепотом произносит Эдик.
– И поэтому вы ощущаете их как врагов, – продолжает Звягин. – Так?
Эдик неловко, угловато оборачивается к Звягину:
– Нет… совсем не так...

        – Как же вы тогда объясните это? – спрашивает Звягин.
        Стогов быстро подходит к Эдику, резким жестом достает из кармана какую-то бумажку и располагает ее на уровне его глаз. Эдик поворачивается и упирается глазами в бумажку. Несколько секунд смотрит на нее, поднимает глаза на Стогова:
– Но это… не то, не то…
– Встать, – приказывает Стогов.
        Эдик встает.
        – Повернуться.
        Эдик поворачивается лицом к сидящим. Стогов дает ему бумажку:
        – Читайте. Вслух.
        – Но это… – мямлит Эдик.
– Выхода нет, Эдуард Владимирович, – слышится голос Звягина. – Придется прочитать.
Эдик мнется.
– Я, Каракозов Эдуард Владимирович, – тихо читает он.
– Громче, Эдуард Владимирович, – подсказывает Звягин.
– Я, Каракозов Эдуард Владимирович, – много громче читает Эдик, – подтверждаю, что сегодня, 30 июня 1972 года, в 19 часов группа студентов третьего курса математико-механического факультета собралась в аудитории 89 с целью…
        Голос Эдика опять едва слышен.
        – С целью! – громко повторяет Звягин.
        – С целью… – Эдик читает громче, – с целью распития спиртных напитков.
Последние слова Эдик произносит скороговоркой. Обращаясь к Звягину, тихо спрашивает:
– Можно дальше не читать?
Звягин отрицательно качает головой.
– Состав группы, – убито читает Эдик. – Карманов Олег, Номанов Евгений, Целищева Анастасия, Переведенцева Галина, Пуртова Татьяна, Серов Дмитрий, Кац Яков.
Стогов забирает бумажку. Пряча ее в карман, дополняет:
– Подпись, число, 17 часов.
Эдик стоит, опустив голову, забыв разогнуть руки, державшие бумажку.
– Можно поднять руку и задать вопрос, – голос Звягина звучит профессорски академично. – Есть ли вопросы к Эдуарду Владимировичу?

Три-четыре секунды тишина. Серов поднимает руку. Звягин жестом разрешает ему встать и задать вопрос. Серов встает, начинает говорить. Его слова заглушает надсадный звук трамвайных колес.
        Когда звук стихает, Серов говорит:
        – Эдик, но как ты мог знать, что мы… распивать собираемся?
        – Не мог… знать, – Эдик говорит тихо, не поднимая головы.
– Ты… не знал, но написал?
Эдик молчит.
– Мне сказали, – выдавливает он.
– Кто? – коротко спрашивает Звягин.
Эдик молчит.
Номанов поднимает руку. Звягин кивает ему. Номанов встает (Серов уже сел).
– Это я сказал ему, – заявляет он. – И что?

– Эдуард Владмирович, можете садиться, – говорит Звягин.
Эдик топчется, не знает куда идти.
– На место Евгения Оскаровича, – подсказывает ему Звягин. – А вас, Евгений Оскарович, прошу сюда.
Номанов подходит к стулу, на котором раньше сидел Эдик, садится. Эдик, ссутулившись идет к дивану и занимает место Номанова, рядом с Переведенцевой.

– Евгений Оскарович, – обращается к Номанову Звягин. – У меня к вам один вопрос. Кто закрыл дверь на швабру?
Номанов, в некотором как бы недоумении, оглядывается на Звягина. После некоторой паузы говорит:
– Я.
– Вы? – переспрашивает Звягин. – А зачем? Вы же знали, что сюда можно войти через шкаф?
– Не знал.
– Эдуард Владимирович, – обращается Звягин к Эдику. – Когда Евгений Оскарович зашел сегодня к вам в кабинет, о чем вы говорили?
– Он сказал, что они… собираются, вечером, – говорит Эдик. 
– А список фамилий? Что, Евгений Оскарович продиктовал его вам?
– Не продиктовал. Просто перечислил.
– И пригласил вас?
– Да, – с некоторой задержкой отвечает Эдик.

– Вы в самом деле пригласили Эдуарда Владимировича? – обращается Звягин к Номанову.
– В явной форме не приглашал.
– Но Эдуард Владимирович понял это как приглашение. Вы же не исключали, что он именно так вас поймет?
– Ничего не могу сказать.
– Не исключали. Стало быть, вы Эдуарда Владимировича пригласили, а потом от него же и закрылись? Не получается, Евгений Оскарович. Это не вы заперли дверь. Кто?
Номанов молчит.
– Евгений Оскарович, я уже два раза повторил свой вопрос, – медленно произносит Звягин. – Повторяю в третий раз, последний. Кто запер дверь?
Номанов молчит.
Стогов и Дорофеев быстро подходят к Номанову. Достают из карманов веревки, привязывают Номанова к стулу: Стогов за руки, заведя их за спинку стула, Дорофеев за ноги, к передним ножкам.
Стогов и Дорофеев подхватывают стул с Номановым, несут к окну (второму слева, тому, что между кафедрой и стульями), ставят  на подоконник: Номанов оказывается лицом к зрителям. Дорофеев возвращается на свое место.
Стогов, взявшись за передние ножки, слегка наклоняет стул назад.

Целищева резко встает:
– Стойте! Это я заперла дверь!

Стогов перестает наклонять стул.

        – Прекрасно, Анастасия Николаевна, – негромко произносит Звягин.
Он не спеша идет вдоль ряда сидящих, справа налево. Миновав крайнего (Карманова), останавливается в задумчивости. Повернувшись, говорит:
– Прекрасно. И мы к этому вернемся. Но чуть позже. А пока – сядьте. Следующий вопрос у меня не к вам.
Целищева стоит, в напряжении.
– Сядьте, – повторяет Звягин.
Целищева резко садится.

Дигин выхватывает свободный стул, ставит его в середину сцены, туда, где раньше стоял стул для допрашиваемых, и быстро становится на свое прежнее место, у рампы, в правой части сцены, спиной к зрителям.
– Яков Иосифович, сюда вам, – Звягин, обращаясь к Кацу, указывает на стул.

Кацу нужна секунда-две, чтобы собраться. Он встает, идет к стулу. Подойдя, смотрит на сиденье (тянет время).
– Стул, кажется, сломан, – говорит он, не обращаясь ни к кому. Поднимает глаза, встретив взгляд Дигина, изменяется в лице, садится.
Звягин становится за спиной Каца:
– Яков Иосифович, какие отношения связывают вас с профессором Пятницким?
– С Евгением Демосфеновичем? Он мой научный руководитель.
– С какого времени?
– С прошлого семестра.
– Как часто вы с ним встречаетесь?
– Ну, по-разному… Иногда раз в неделю, иногда месяцами не встречаемся.
– Вы разговариваете только на научные темы?
– Да, конечно.

Звягин, не спеша, подходит к сдвинутым к правой стене столам. Задумчиво рассматривает бутылки, одну даже берет в руки.
– Яков Иосифович, – говорит он, не поворачиваясь. – Вам следует отвечать очень внимательно. Профессор Пятницкий Евгений Демосфенович – враг народа.

Он ставит бутылку на стол и, повернувшись, смотрит на Каца:
        – Еще раз. Вы и Пятницкий разговариваете только на научные темы?
Кац, после секундной паузы, произносит:
– Да.
– Может быть, вы все-таки отклонялись? Слегка?
– Отклонялись? Нет, не помню.
– Меня интересуют экскурсы в историю. Разговоры про прошлое, коротко говоря. Нам доподлинно известно: у Пятницкого были мотивы вести с вами разговоры про прошлое.
Кац молчит.
– Молчание, Яков Иосифович, – негромко произносит Звягин, – не в вашу пользу. Вы же видели, что произошло с Евгением Оскаровичем?
        Кац молчит.
        Дигин достает из кармана веревку.
        Звягин продолжает:
        – Евгению Оскаровичу повезло, за него ответила Анастасия Николаевна. А за вас никто не ответит.
Дигин подходит к Кацу. Опускается на одно колено – привязать к ножкам стула его ноги.

– Подождите, дайте подумать, – быстро говорит Кац.
– Хорошо, – соглашается Звягин. – Подумайте, соберитесь с мыслями… Идите сюда.
Кац встает, идет направо, в сторону Звягина (Дигин возвращается на прежнее место). Звягин подставляет к столу стул и жестом приказывает Кацу сесть.
– У вас есть автоматическая ручка? – спрашивает он Каца.
Кац кивает.
Звягин отрывает кусок машинной выдачи, служащей скатертью, и кладет его перед Кацем на стол.
– Изложите все письменно, – велит он. – Я, такой-то, такой-то, подтверждаю, что тогда-то и тогда-то, тот-то и тот-то… ну, и так далее. В конце подпись, число.
Кац достает ручку, наваливается на стол. Потихоньку начинает писать. Звягин коротко смотрит через его плечо.
– Что-то темновато, – бормочет он.

Обернувшись к сидящим, говорит громко:
        – Стемнело, товарищи студенты! Пора свет включать.
        В самом деле, на сцене сумерки, оранжевый солнечный луч давно исчез. Дорофеев подходит к выключателю у двери. Вспыхивает электрический свет, и в окна «входит темнота». Это происходит так. За окнами мгновенно становится черно, черный объем даже как будто внедряется в помещение, и слышится «звук темноты» – вкусный чмокающий звук закрываемого люка.

Хлопнув в ладоши, Звягин делает несколько скользящих, почти танцевальных шагов и останавливается возле Целищевой.
– Ну-с, Анастасия Николаевна, – с улыбкой обращается он к ней. – Вернемся к нашим баранам.
Прервав себя, бросает взгляд на Пуртову, сидящую рядом с Целищевой.
– Татьяна Андреевна, – говорит он Пуртовой, – вы, кажется, хотели пересесть? Теперь можно.
Пуртова нерешительно встает, с ускорением устремляется к дивану, падает на него рядом с Серовым, прячет лицо в его руках, беззвучно плачет.

Звягин, проследив за Пуртовой, решительно садится на освободившийся стул рядом с Целищевой.
Не глядя на Целищеву, говорит:
– Анастасия Николаевна, продолжим. От кого вы заперли дверь?
Целищева встает:
– От вас!
– Почему? Вы же знали, что вы нас не интересуете. Мы с вами уже поговорили в холле и все выяснили. Вы помогли нам, подтвердили список фамилий.
– Я ничего не подтверждала!
– Письменно нет, но ведь вы с согласились с нашим списком? И назвали номер аудитории, восемдесят девять.
– Ребята! – обращается Целищева. – Не верьте ему. Он спросил меня, где большая римская аудитория, а потом… показал мне бумажку… с нашими фамилиями. Я сразу побежала сюда. Я знала, что они придут… Но вы… вы бы мне не поверили! Ребята, нам надо сопротивляться! Придумайте, как! Олег, Дима!
        – Молчать! – кричит Звягин. – Не надо устраивать базар, – он тут же снижает голос. – Вы знаете, к чему это может привести. После вашего демарша у меня появились к вам дополнительные вопросы. Ради общего блага вы будете отвечать спокойно, хорошо?
– Хорошо, – отвечает Целищева.
Звягин встает, идет к столу, наливает в стакан вина, несет его обратно, протягивает Целищевой:
– Выпейте, успокойтесь.

Целищева берет стакан и резко выплескивает его в лицо Звягину.

Дорофеев делает движение подбежать к Целищевой, но Звягин жестом останавливает его.

Звягин достает платок, вытирает лицо, стряхивает им капли с плаща.

        – Анастасия Николаевна, – улыбнувшись, ровным тоном произносит Звягин. Показав на стул для допрашиваемых, продолжает:
– Ваше место там! Но для вас я делаю исключение. Эдуард Владимирович!
Эдик быстро встает с дивана. Звягин, не сводя глаз с Целищевой, велит:
– Поставьте нам музыку.
Эдик, пересекая сцену, идет к кафедре, обходит ее со стороны окна, тыкает магнитофон. Начинает звучать томная танцевальная музыка, та, под которую танцевали до прихода гостей.

Звягин подходит вплотную к Целищевой, забирает у нее стакан, кидает его Дорофееву, тот ставит его на кафедру.
– Разрешите пригласить, – говорит Звягин.
Целищева неподвижна.
Звягин берет ее за руку, другую ее руку кладет себе на плечо, делает медленный танцевальный шаг.
Целищева, отклонив лицо, следует его движению. Еще несколько медленных танцевальных шагов.
– Смотрите на меня, – говорит Звягин.
Целищева словно не слышит.
– Смотрите на меня! – рявкает Звягин.
Целищева подчиняется. Несколько танцевальных шагов.
– Вы бывали дома у профессора Пятницкого? – спрашивает Звягин.
– Нет, –  тихо отвечает Целищева.
Несколько танцевальных шагов.
– Подумайте, это очень важно, – говорит Звягин. – Нам кое-что известно.
– Что… вам известно?
– Многое.
Несколько танцевальных шагов.
– Еще раз, – говорит Звягин и произносит раздельно, почти по слогам: – Вы бывали дома у профессора Пятницкого?
Целищева молчит.
Звягин зажимает ее голову между ладоней и орет:
        – Вы бывали дома у профессора Пятницкого? Вы бывали дома у профессора Пятницкого?

Карманов, как пружина, вскакивает, запрыгивает на кафедру, два прыжка – он у ее ближнего торца. На ходу он сбивает с кафедры магнитофон, тот с шумом падает на пол, музыка глохнет. Карманов сверху прыгает на Дорофеева, применяет к нему болевой прием на руку. Тот вскрикивает, почти уперевшись головой в пол.
– Отпусти ее! – орет Карманов.
Переведенцева вскакивает с дивана, подбегает, сзади, к Звягину, за локти пытается оттащить его от Целищевой. Звягин выпускает Целищеву.
– Настя, беги! – кричит Переведенцева.
Целищева устремляется к двери, вырывает из ручек швабру.
Дигин подскакивает к Переведенцевой, берет сзади в удушающий захват.

– Стойте! – раздается отчаянный вопль Номанова.
Оказывается, Стогов так наклонил стул, к которому привязан Номанов, что тот вот-вот выпадет за окно.
– Как же так? Стойте! Анатолий Анатольевич! – взывает Номанов.

Сцена статична. Слева, у двери, Целищева со шваброй. Между доской и кафедрой, на среднем плане, Эдик. У кафедры, вблизи рампы, Карманов держит согнутого Дорофеева. У подоконника, правее кафедры, Стогов удерживает в наклонном положении стул с Номановым. Посредине сцены, на среднем плане, Звягин. Справа от него Дигин держит Переведенцеву. На диване Серов и Пуртова. За столом, обернувшись на происходящее,  – Кац. Посредине сцены, на первом плане, стул для допрашиваемых.

Звягин делает несколько разминочных движений и оценивающе озирает всю сцену в описанном выше порядке (пропуская, разумеется, себя). Его завершающий взгляд – на стул для допрашиваемых.
Звягин подходит к стулу для допрашиваемых, садится на него.
– Анатолий Анатольевич! – опять слышится крик Номанова.

– Товарищи студенты, – не обращая на него внимания, с некоторой скукой в голосе говорит Звягин. – Наше собеседование подходит к концу. Нам с товарищами уже пора.
Он достает из кармана портсигар, зажигалку, закуривает, прячет портсигар с зажигалкой и начинает:
– Что хочу сказать вам, товарищи студенты? Это не последняя наша встреча. Нам предстоит подружиться. Вы, наверное, думаете, что ваша наука, вон те каракули, что на доске нарисованы (кажется вами, Эдуард Владимирович?), – это что-то важное. Что после окончания университета вы будете писать каракули и вести удобную, обеспеченную жизнь. Это заблуждение, это уход от жизни. Вас учили, что жизнь – это борьба? Это не пустые слова. Это – реальность. А реальность не имеет границ ни в пространстве, ни во времени. Что значит борьба? Это значит, что есть вы и есть ваши враги. Возьмите любой коллектив, да хоть вас, товарищи студенты. Среди вас есть враги. Нет врагов – вы не живете. А вы – живете! Спросите, есть ли враги среди нас, ваших сегодняшних гостей? А как же, отвечу вам. Потому что мы тоже – живем. Другое дело, что есть враги большие и враги мелкие. Борясь с большими врагами, вы временно игнорируете мелких. Таков общий закон жизни. Профессор Пятницкий Евгений Демосфенович – враг большой. Он враг нашего государства. С детства. Общий закон жизни требует, чтобы мы, забыв о внутренних разногласиях, сплотились и этого врага нашего государства, врага нашего народа устранили. Совместно. Я понятно выражаюсь?

По ходу монолога Звягин несколько раз затягивается и стряхивает пепел на пол. Закончив монолог, тушит сигарету о подошву, прячет ее в карман плаща. Встает, поворачивается лицом к находящимся на сцене и продолжает:
– Теперь о порядке действий. Вы, Олег Станиславович, только руку сломаете лейтенанту, а ваш друг, – он кивает в сторону Номанова, – он полетит кувырком с четвертого этажа. Расходимся! Первым ухожу я. Вы, Олег Станиславович, сразу же отпускаете лейтенанта Дорофеева, лейтенант Стогов возвращает в безопасное положение вашего друга, лейтенант Дигин дает свободу Галине Федоровне. Мои коллеги незамедлительно следуют за мной. Разумно? Приступаем.

Звягин делает шаг вперед и, вспомнив что-то, резко останавливается:
– Чуть не забыл! Эх, старость не радость. Яков Иосифович!
Звягин протягивает руку в сторону Каца:
– Ваш рапорт, пожалуйста!
Кац подходит, подает Звягину рапорт. Звягин пробегает его глазами:
–  Все верно. Подпись, число.
Звягин кладет рапорт в карман.

За окном возникает и резко стихает шум мотора: машину подали прямо к окну. Звягин подходит к крайнему левому окну, встает на подоконник, оборачивается, говорит «до встречи» и делает шаг в окно.

Карманов отпускает Дорофеева. Стогов опускает стул с сидящим на нем Номановым всеми ножками на подоконник. Дигин отпускает Переведенцеву. Три лейтенанта, один за другим – первый Дорофеев, второй Стогов, третий Дигин – вышагивают в окно вслед за Звягиным.

Звук захлопываемой двери. Взвывает мотор, его шум постепенно затухает.

Слышится деликатный, но отчетливый стук в дверь. Входит десятиклассник.
– Здравствуйте, – робко говорит он. – Тут книжная распродажа?
Не услышав ответа, десятиклассник достает из кармана листок, расправляет его, показывает всем:
– Вот, тут написано… На улице нашел… Сегодня с семи тридцати, в восемьдесят девятой аудитории…

К о н е ц

19 июня – 3 сентября 2011