Август 1943. Атака. Юрий Баранов

Оригинал на странице http://proza.ru/2012/05/04/323


               За нейтральной полосой, за желтизной житного поля, мне  видны соломенные крыши смоленской деревушки. Там, хорошо укрепившись, сидят немцы. Все поле  перед нами  густо усеяно телами наших убитых солдат.
              От  полка, который мы   сменили на позициях накануне ночью, живыми и невредимыми осталось всего четыре человека.
             Научен  немец воевать, ничего не скажешь.  Утром, какой- то их  гений одним единственным выстрелом из миномета разбил ручной пулемет у Пашки Калиты. Пашка положил  «дегтяря»  позади окопа, без всякой маскировки, уверенный, что     бруствер скрывает оружие от глаз наблюдателей, но с рассвета в небе  кружила  фашистская «Рама». Видно успела засечь.
             Никто из нас еще не знает, что, через  час  полк  пойдет    в атаку. И Это будет    мой первый бой.
             Со щемящим чувством в груди я смотрю на восток. Там по всему горизонту синеют леса и увалы. За ними  наше детство,   Москва. Оттуда, увеличиваясь в размерах, и наполняя воздух слитным  грозным гулом, приближаются бомбардировщики.  Самолеты прошли над нами и стали перестраиваться для захода на бомбежку немецких позиций.
                И сразу в ходах сообщений началось движение. Из штабного блиндажа с озабоченными лицами выходят командиры рот и взводов. Бряцая винтовками,  засуетились и солдаты.  Они останавливаются, нервно закуривают, а потом,   прижавшись грудью к     стенкам траншеи,  жадно  наблюдают за действиями самолетов.
            Скоро прошелестит по рядам команда: «Готовиться к атаке».
               А пока мы смотрим, как от фюзеляжей самолетов, отрываются бомбы и черными кляксами косо летят к земле.
               От тяжких взрывов земля вздрагивает, толкает меня в грудь. С бруствера, под ноги мне  сухой струйкой сыплется земля. Передний край противника накрыло пылью и дымом.
                Отбомбившись, краснозвездные машины ушли на  аэродромы, и будто ток прошел через каждого из нас.
             Слева от меня стоит мой дружок  Сашка Толстых.
              Мне кажется что он хорошо чувствует мое состояние. Наверное, у него тоже  морозец в душе, но он вдруг повернулся  ко мне,  и покровительственно поправив на моей голове пилотку, сказал.
             -Ну, че, Саня, побледнел? Потом пристально посмотрел мне в глаза и добавил, дадим сегодня немцу жару?
          -Мой отец говорил, когда меньше загадываешь, лучше получается. Ввяжемся в драку, а там посмотрим.
           Взвилась ракета и вытолкнутые командой из окопов, мы устремились  в атаку.
       -Саня дойдем? - крикнул я другу.
        -Надо дойти. У тебя же сегодня день рождения! Я помню.
    Но вот поднимая столбы пыли и дыма, среди нас рыкнули первые  немецкие мины, и  со стонами упали на землю первые раненые.
              -Вперед. Бегом! - зычно закричали  командиры взводов. Команды их  потонули в новых разрывах.
                Мы бежим навстречу огню и смерти. Мелькают колени,  стелился по земле  глухой топот сотен    солдатских сапог. И  сквозь рыканье мин, настигающий визг осколков, я слышу, как  хлещут по ногам   мокрые  стебли   ржи.
              Сбивается дыхание. Я  промаргиваюсь от пыли   и  чувствую,  как горячо становится   в груди от  торопливого бега.
     Рваная воронка. Она еще дымится тротиловой вонью. Я проскочил сквозь этот дым и, оступившись о  чью то продырявленную каску , чуть не упал.
            - Не отставай, Саня! - оглянулся на меня побледневший дружок.
           Смятый  котелок на земле, чья то  винтовка с расщепленным прикладом, и  я стараюсь не глядеть на окровавленное лицо убитой молодой  женщины  в солдатской форме, брошенной взрывом на землю. Гимнастерка на ней   прострелена, иссечена осколками. Она  неподвижно  лежит  на истоптанном  раскромсанном взрывами земле среди желтых колосьев.  И    как много   здесь тех,  что бежали  перед нами в атаку  два дня назад. Смерть уже успела обезобразить их лица.
        Кто- то  за моей спиной     просит о помощи.
            -Вперед! - хрипло  командует взводный.
         И мы опять бежим сквозь гарь и пыль  разрывов. 
              Все ближе темнеют  бревенчатые дома   деревушки, и все гуще оттуда звучит  вражеская стрельба. Бьют по нам снайпера,  минометы  и автоматчики.  Все   у гансов здесь давно  пристреляно. И вот уж справа от меня  уронил  винтовку и упал ничком на землю Коля  Стрункин из Мичуринска. Расчетливая  снайперская  пуля попала ему в голову.
 Почувствовал, что следующая пуля  будет моей.    Чтоб, хоть на мгновение   сбить хладнокровного стрелка с толку,  инстинктивно бросил свое тело в сторону.
              Заработал,  немецкий пулемет. Огонь его   так плотен, что солдаты без всякой команды легли на землю. Головы не поднять.  Я  еще не вижу ни одного  лица из стреляющих  по нам. Разве это  бой? Какого  там черта бой, это  - бойня! Нас расстреливают, как в тире. Среди бела дня.  Я плохо соображаю, что происходит.  Запыхавшийся  от бега,  я осторожно поднял винтовку. Не в кого  прицелиться,  и я  послал свою первую пулю наугад, туда, где жарко  и дымно горит  подожженное   бомбой   какое-то  строение.  Лихорадочно дослал в патронник вторую..
          - Немцы! - раздался  вдруг чей- то испуганный  высокий крик справа от меня. 
           Вот они!  Навстречу нам   без крика поднялись из  окопов,  и пошли в полный  рост серой цепью рослые  немецкие солдаты в касках. Их офицер во время заметил заминку в нашей атаке.
         Густо стреляя от живота из своих автоматов, они шли к нам.   
  Визг пуль.  Шорох сбитых  колосьев. Хочется  отползти назад, спрятать голову за первым попавшим укрытием или опять бежать назад, чтоб укрыться за спасительной толщей земли своих траншей.
  Я оглянулся назад, но в это  время   громко и властно прозвучал приказ командира роты:
          -Лейтенант  Буровцев, приказываю,  автоматчиков в первые ряды!
            -Третий взвод. Вашу….Перебежками. За мной!
И взвод автоматчиков, пригнувшись,  перебежками   рассредоточился  впереди нас.  Лежа на земле, они ударили по  немцам. Бог ты мой!  Как это  вовремя!
               - Нихт шиссен. Нихт шиссен. Гитлер капут! - заричали где то впереди.  Я не верю своим ушам. Я не верю своим глазам. Немцы подняли, какую - то белую тряпку. Что они там лопочут?
              Через несколько  минут  потные  пыльные и злые, мы с винтовками  и автоматами наперевес,  окружили  сдавшихся германских вояк. Они уже побросали на землю свое оружие, и я  встретился  взглядом с одним из них, молодым, с загорелой толстой  шеей, солдатом. В водянистых глазах  его на мгновение мелькнула  ненависть. Я не отвел своего взгляда. Крикнул ему:
         -  Что, мразь фашистская, жалеешь, что не убил меня?-я стиснул в руках свою винтовку.
             Он, отвернулся. Стал вполголоса разговаривать с  высоким  очкариком. Тот протер платочком очки. Что-то отвечал.
            Мне хотелось пить. Нос был забит пылью. В горле стояла сухость.   В  ушах еще  звенело  от стрельбы и наших криков.
              - Е  мое, ну и морды они себе нажрали, - подошел  ко мне    сибиряк  Кондратьев с ефрейторскими лычками на погонах. Он нервно кривил губы.  А у нас в колхозе люди  уже мышиные норы в полях  разрывают, чтоб хотя бы горсть  пшеницы раздобыть.            
      -Да, понаваляли они здесь нашего брата. Легко б....отделались,- заметил я и оглянулся назад.
           В поле,  помогая, друг другу, брели к дороге  раненые бойцы.
              Наша авиация  хорошо поработала..  Из развороченного прямым попаданием бомбы немецкого блиндажа  торчали  сосновые  бревна, доски, солома, тряпье. За огородами, в кустах,  в беспорядке валялись  несколько покореженных труб разбитой минометной батареи. Под ногами путались  обрывки проводов полевой телефонной связи. .
            Сашка принес  котелок  с медом.
  - Там в брошенном немецком блиндаже несколько фляг с медом, заговорщески сообщил он мне.
                -Вольно, скомандовал взводный. Тридцать  минут на перекур. 
            Гуськом, с котелками, наполненными медом, мы целой группой  ушли  в  березовую рощу. Но уже  через несколько завыла    мина,  и раздался близкий разрыв.
            Мы, как по команде,  перебежали в лощинку.   Я вновь  достал из за голенища сапога свою ложку.
         Но опять вой мины и новый разрыв. И опять неподалеку..
        -Да он сучка  где- то рядом сидит.  Видит нас – полушепотом прошептал мне  Сашка. Он осторожно приподнялся, -  ну-ка  подождите, ребята,  я, кажется, догадался, где он засел. 
        Бывалый охотник, он взял  винтовку, подбежал к    островку кустов густо затянутого со всех сторон крапивой, и навскидку дважды выстрелил там. Потом   исчез внутри куста и вскоре с  торжествующим блеском в глазах вернулся оттуда к нам. Забросив ремень  винтовки   на  плечо,  он одной  рукой  на ходу засовывал себе в карман губную гармошку, а в другой нес черную   кобуру с трофейным пистолетом.  Все мы  раскрыли рты от удивления.
              - Ну, мужики, можете теперь спокойно доедать свой мед, - уверенно доложил  он нам. Сашка вновь сел рядом со мной и пододвинулся к своему котелку.
Минометный обстрел прекратился.    У солдат из рук в руки переходил тяжелый вороненый пистолет,  раздобытый моим другом.
              - Сашка, однако, тебя  представлять к награде  надо,- приподнял  от котелка голову  сибиряк Виктор Кондратьев.
            - Да и не говори, кум. Это тебе не чирков  стрелять, да карасей душить  на  твоих калмацких болотах.          
    - Эдак ты со своей прытью, пока до Берлина дойдешь,  до пупа медалей навешаешь, - продолжали шутить солдаты,- ты там, кстати, с немцами по телефону не успел переговорить?
     -А как же,  что-то там,  в трубке трещало и клекотало. Я поднес ее к уху. Слышу, кто-то там кричит:  вас ист лос, Курт, вас ист  лос?  Я ему и отвечаю: «Гитлер капут», мол, приходите сдаваться.
    - Ну, а они что, согласились?
    - Да, с черта два. Сказали: «русише  швайн» и послали меня в одно место.
           - Врать то.
           - Не верите. Сами сходите, поговорите. Тут рядом,- браво отшучивался Сашка.
                -Я бы тех стрелков, что по нам две мины бросили  и ни разу не попали, до конца жизни сливочным маслом  кормил, - вмешался  в  разговор Иван Екимов.  Это на немцев не похоже.
           -Третьей могли бы и не промазать.
           -Если б,  да кабы...
              - Да, ребята,  дружнехонько, мы здесь беседуем, а ведь немец крепко держится за нашу землю, и отдавать ее назад и в мыслях не держит, философски обронил сибиряк, доставая из кармана кисет с махоркой.
             - Странно,- включился  я в общий разговор. Армия наша практически ударная, а ни танков, ни катюш что-то не видно. Еще  одна такая доблестная атака  в лоб, и что же останется от нашего полка?
             Наш полк, непрерывно пополняясь на ходу, шел вместе с  другими по земле смоленщины на запад. Все было, как неправдоподобном тяжелом сне, а в настоящих снах мы стонали, скрипели  зубами и возвращались домой к своим матерям, братьям, сосновым и березовым лесам, речкам, озерам, к их песчаным берегам.
                На восьмой день нашего наступления меня  все- таки достал немецкий  снайпер.  Пуля прошла навылет сквозь   мякоть правой ноги,  но, пока   морщась от боли,   дрожащими руками  я доставал из своего вещмешка индивидуальный пакет с бинтами, пока снимал набухающий кровью  сапог и самостоятельно перевязывал простреленную ногу, немцы перешли в очередную контратаку. Мимо меня  разбродно откатывались  остатки нашей роты.   Среди них  торопливой походкой шел с перепачканным грязью и кровью лицом, потемневший и расстроенный мой друг Сашка. Он заметил меня. Подошел. Склонился надо  мной. Опять увидел мою страшную бледность. Дрогнувшим голосом спросил.
           -Сашка, ты че ли умирать собрался?
           -Да ногу вот перебило. Крови много потерял. Не бросай меня.
           - О чем речь! - обиделся он.
            Сашка остановил двух отступающих мимо нас двух солдат.  Они помогли вынести меня  меня в тыл. Положили они  на обочине  лесной дороги, где уже лежало  человек восемьдесят  раненых, наспех перевязанных  и истекающих кровью однополчан,  в ожидании   подвод.
           В глазах  Сашки  я  тогда впервые  увидел слезы. Я тоже еле сдерживал себя, чтоб не расплакаться. Он попрощался со мной так,  будто предчувствовал, что война  не даст нам встретиться   больше никогда.
А до Смоленска было  еще далеко.