Непростые будни вне начальной школы

                Когда нас переводили из начальной школы в обычную среднюю мы ничего хорошего не ждали, потому что у нас была одна единственная учительница наша, любименькая. Знала каждого, как облупленного, имела к каждому подход, любила, почему-то тогда я не сомневался, что она нас любила. И вот первые дни в школе, где все больше тебя, умнее тебя, значительнее и все это так на самом деле в буквальном смысле. Прибегает мой одноклассник Олег с делом «очень, очень важным».
Я там с двумя старшеклассниками драться договорился идем со мной.
 Трусом казаться не хотелось, но драться не хотелось еще больше, поэтому я изо всех сил искал причины не пойти на предстоящее мероприятие. Олег не хотел слушать никаких отговорок, убедил меня что мое дело десятое, постою для виду и все готово. И мы пошли.
Старшекласников было трое, два брата бойца-близнеца и такая же жертва обстоятельств, как я. Олег со знанием дела схватил одного из братьев и тряс его как грушу, второй брат, чтобы как-то поучаствовать в происходящем направился было дело ко мне, схватил меня за вороты рубахи и что-то угрожающее лепетал, типа: «Получил, да? Понял? Хватит тебе?» чтобы как-то освободиться от «братской хватки» я толкнул парня в грудь и он полетел, приземлился на  «мягкое», о том что именно в заднице находится центр тяжести я узнал значительно позднее, пока же, видя что дела пошли, решил заняться «скучающим» старшекласником, но не сделав и шагу получил бутылкой по голове. Видя в моем лице серьезную опасность, близнец схватил винную бутылку, за школьным туалетом на улице всегда полно таких, и с криком американского индейца, я потом слышал точно такой-же в фильме «Венету друг индейцев», бросился на меня. В глазах у меня потемнело, если точнее покраснело, их заливала кровь из разбитой головы, я понятное дело ничего не видел, решил что ослеп и потихоньку умираю, начал плакать и кричать, что ничего не вижу. Близнец поддержал мою слабость и стал заходиться вторым голосом, о том что фонновое завывание называется бэквокалом я тоже узнал значительно позднее, пока же беспрерывно всхлипывая подвывал. Олег стал бить меня по щекам и попросил перестать вести себя  как баба, это здорово помогло нам всем. Я взял себя в руки, бэквокал заткнулся.
Сейчас идем к медсестре и рассказываем. Что ты свалился с лестницы, понял, повтори, свалился с лестницы.
Свалился с лестницы — послушно лепетал я.      
 Когда мы вошли в медпункт, медсестра посмотрела на меня и с порога спросила.
С лестницы свалился?
Нет — хором ответили мы — его бутылка шибанула.
Как будто бутылка могла шибануть сама по себе без близнеца. Медсестра строго на нас смотрела и ругала, но было видно что она взволнована этим случаем, потащила меня в поликлинику, там мы сдали анализы на сотрясение мозга, мне наложили первые в новой школе швы, она врачам здорово рассказывала, как я с лестницы свалился, я самотверженно обещал, что не буду больше сваливаться. Она была классной и в тот момент мне казалось, что она меня любит, заботилась она обо мне как о своем, тогда для меня это было очень важно.
 Олег больше не приставал к старшекласникам, близнецы заботились обо мне, делились булочками, разрешали с их классом в этикетки от жвачек играть и называли меня своим парнем.
 Чтобы продолжить свою историю, должен рассказать, что значат шахматы в моей жизни. Всем известно, чтобы научиться играть в шахматы надо пойти в школу и шаг за шагом, ход за ходом прямо к мату. У меня все было по другому, моя мама работала в рыбпорту и добиралась с работы домой поздно, ко времени, когда у воспитательниц в детском саду лопало терпение, они уходили оставляя меня на сторожа. Совсем не помню как его зовут, но помню подзатыльники, которыми он угощал за необдуманные ходы, о том что подзатыльники запоминаются лучше всего я узнал много позднее. Так постепенно подзатыльник за подзатыльником я и стал игроком представляющем для него интерес. В школе же соперников у меня не было, легко мог справиться с любым. С любым, кроме Сереги Балана. Серега здорово играл. Иногда даже побеждал. Но самое главное в другом. Мы с Серегой с третьего класса играли в шахматы без доски. Не пытайтесь это понять, поверьте.
     После уроков, после столовой, но до продленки, мы сидели в школьном дворе добили вчерашнюю партию и смаковали Серегину победу. Придумывая как можно было быстрее поставить мне мат, или как Серега мог попасть под мою раздачу, полноценное значение этого слова я узнал значительно позднее...
     Во дворе учитель труда обнаруживает двух бездельников, подкрадывается к нам и громко повизгивая спрашивает, что мы делаем. Мы ему честно отвечаем, что маты придумываем. И тут трудовика замкнула. Неслыханная дерзость молокососов, «Придумывают маты» - именно с такой формулировкой он притащил нас  к директору. Тот не спешил с выводами, вытаращил глаза и уточнил, что, что-то выдумываем, ах маты, ерунда какая. Так бы сразу и сказали. Понятное дело, маты. Трудовик завис по второму разу.  Директор потребовал подробностей, а мы шахматную доску. Когда мы отвернувшись к ними спинами стали играть и выкладывали разные вариации, разных матов, директор глубоко задышал, а трудовик наоборот, не дышал, краснел, синел, наливал глаза кровью и делал все, что обычно называют не мог найти себе места. Нашего социального опыта было недостаточно, чтобы понять всю бестактность и неловкость нашего поведения.
     Мы не попросили прощения у трудовика тогда, я прошу его у него сейчас. «Василий Адамович простите вы нас бога ради.»
    Буквально через месяц был апогей моего взросления. В советских школах было принято в школьной столовой убирать по очереди и это было, как по мне, очень даже справедливо. Так вышло, что вчера я уже дежурил, поэтому поев, я решительно двинулся к выходу, мы с Серегой планировали устроить батл. Каким же  было мое удивление, когда на моем пути возникла «классная» с требованием моей уборки столового помещения. Я бросил, что-то вроде, убирал вчера, вопрос исчерпан, но она стояла надо мной, как Эфелева башня — неприступная и железная.
Я убирал вчера и сегодня убирать не буду.
Будешь.
Это нечестно.
Будешь.
Вы не имеете права.
Взял тряпку и закончил прерикаться — схватила меня за руку, вложила в нее жирную тряпку, от чего меня всего передернуло.
 Я вырвал руку, бросил тряпку и сказал такое... Что наверное после никогда взрослым не говорил — Да идите вы к черту — и побежал во двор к Сереге. Игра не шла, я ждал возмездия и все время посматривал в сторону входной двери. Классная шла в компании завуча, плакала и передразнивала наш разговор в столовой. Завуч не церемонился, велел немедленно вести в школу отца. Мой папа работал в пяти минутах от школы и как назло был на работе. Я трижды рассказывал отцу в чем дело, отец трижды просил меня не мямлить, а рассказать нормально, что там в школе произошло. Я было начал рассказывать как обстояло дело в четвертый раз, как отец меня резко прервал, сказал, передать в школе, что он занят и пообещал как следует всыпать, если я еще раз прийду. Что мне делать я не знал. Завуч выслушал мои новости сухо, где-то даже зло, велел, топать на продленку и готовиться к самому худшему. Вечером он пришел к нам «пить чай», папы не было, мама после разговора с ним долго плакала, но мне ничего не говорила, я не сомневался что меня накажут и что так мне это с рук не сойдет, но я ошибся, ни этим вечером, ни каким другим меня не наказали и эта история потихоньку забылась. После разбитой головы, не справедливого «наклепа» в сквернословии и первого «серьезного» разговора с отцом я не мог относиться к средней школе как к чему-то хорошему. Но хорошей было. Было много хорошего, наверное, как у каждого, для кого начальная и средняя образовательная школы стали школами жизни.