Человек предполагает из второй чаесли Если любишь

Вот она, жизнь художника, рассказать – не поверят. После новогодних праздников мы с моим братом, как договорились, поедем в Новокузнецк, чтобы отправить контейнер с моими оставшимися вещами и убедить родителей переехать в «половинскую» квартиру. А муж едет в Москву с картинами, за которые получен задаток от московского банкира. На обратном пути он заедет в Новокузнецк, и мы все вместе вернемся в Иркутск. Все просто – как дважды два.
Поезд в Москву идет рано утром. Выпал снег с утра на добрую дорогу. Я вызвалась проводить мужа. И мы с Володей спешим на первый трамвай, завязая в снегу, тащимся с тяжелыми картинами, оставляя за собой темную цепочку первых глубоких следов.
Трамвай гремит пустотой вагона. Мы довольны тем, что успели, что едем. Щемящее чувство подбирается к моим глазам. Хочу сказать что-нибудь хорошее, но подходящие слова застряли где-то в горле.
– Порядок! Сейчас, вот это, доедем. Хорошо, что успели на первый трамвай, – обрадовано кричит Володя.
– Телеграмму отправить? – так же громко спрашиваю, стараясь перекричать грохот трамвая. – Пусть Елена тебя встретит на вокзале, а то, как ты с такой ношей?
– Не волнуйся, сам доберусь, – так же криком он отвечает он, и тихонечко запел – «Сиреневый туман над нами проплывает…», и вдруг снова кричит. – Из Воеводского возил по тридцать картин, не снимая с подрамников. Дядя Федя отвозил на лошади. Загрузили мы с ним телегу, картины перевязали веревками. Мне места не хватило. Я автобусом добрался до Бийска. Мы с ним все верхние полки заставили картинами. Вот так и возил в Томск и Новокузнецк. Тогда за багаж не брали денег с бедного художника.
– Жил был художник один, много он бед перенес, – пропела я.
– Ненавижу эту песню – придурком себя чувствую, слушая ее.
– Почему? Художник влюблен – значит, богач.
– Всем нравилось общаться с «бедным художником», – передразнил он песню, – а дружат с богатым. В советские времена уважали художников. И никаких штрафов не драли с меня нигде и никогда. А вот в Иркутск повез картины и нарвался.
– Но если бы не штраф, мы бы с тобой не познакомились!
Он притянул меня к себе. Я, улыбаясь, вспоминаю нашу первую встречу в поезде.
– Да, картин тогда было гораздо больше, чем сейчас, – продолжаю я, глядя на картины, но глаза слипаются или свет режет глаза. В салоне слабеет освещение и…
И голос, как металл: «Вынужденная остановка! Уважаемые пассажиры, трамвай неисправен и дальше не пойдет!»
Володя все продумал до мелочей, но поломка трамвая не входила в его расчеты.
– Черт его знает что такое, – выругался он.
– Извините… – слышится из кабины трамвая.
– Нужны мне ваши извинения! – нервничает он.
– Что будем делать? – спрашиваю я.
– Пойдем пешком, успеем.
– С чего ради, я должна тащить картины на себе?
– Ладно, пошли, ничего не попишешь, надо двигаться в одном направлении.
– Ничего себе сюрприз! – неуверенно пытаюсь возразить я, когда мы уже идем.
Пробираемся по колено в снегу через ангарский мост. Надо спешить, а я еле переставляю ноги. Все что угодно, но такого кошмара мне и не снилось. Я не представляла, что холсты такие тяжелые. Хотя самые громоздкие были у Володи в руках и за плечами. Мне тоже досталось, я пыжилась, чуть из кожи не вылезла. Если бы не сломался трамвай, мы бы доехали до вокзала благополучно, и не запомнился бы мне этот чертов маршрут.
Проезжую часть моста расчищали снегоуборочные комбайны, а тротуары нетронуты, в снегу по колено. Мне казалось, что этот длинный путь никогда не кончится. И ничего в мире не существует, кроме бесконечного снега и тусклых фонарей…
Руки не выдерживали тяжести. Картины вываливались, шапка съезжала на глаза, я ничего не видела. И ветер с реки пронизывал насквозь. Володя шел впереди. Я шаталась вслед, отставая с каждым шагом, думала – не дойду, упаду в глубокий снег, и пусть меня хоронят. Зачем он только выпал, этот проклятый снег? Пропали мои сапоги, каблукам пришел конец. Не было никаких сил двигаться в этом непролазном снегу. Я с обреченностью представляла картину «Бурлаки на Волге», проклинала трамвай, дорогу и снег. Наконец мы преодолели длину бесконечного моста, но, оказалось, идти еще столько же.
Художник всю жизнь таскался с картинами и меня припахал. Только этого мне не хватало. Жена декабриста, блин. То-то, как я гляжу: «мужчина носит тяжести» – думала я негодуя.
Но тем и прекрасна жизнь: кажется, неудача заполонила свет, захлестнула пути и дороги, чувствуешь невероятный упадок сил – отчаяние. Но вдруг открывается второе дыхание, и что-то горьковато-соленое – словно глоток воды в пустыне измученному путнику, и снова жизнь удивительно хороша.
Мы едва успели, вползли в вагон по ступенькам с тяжеленной ношей, как тут же объявили отправление поезда. И Володя поехал в Москву за деньгами.
Состязание на выносливость закончилось. Как известно, хорошо то, что хорошо кончается, но мне было нестерпимо жарко после такого марш-броска. Но возвращаясь в холодном трамвае, я продрогла до того, что замерзли губы, и язык не ворочался во рту. Мы преодолели не только расстояние, но я, ни за какие деньги не согласилась бы еще раз пройти этот путь по заснеженному мосту с картинами.