Штрихи к портретам

***

     Дедушка, Царствие ему небесное, был атеистом. Да, я желаю ему царствия небесного, чтобы он в оном присутствовал, хотя знаю, что он в него не верил... А бабушка моя – я знаю – пребывает в этом Царствии, хотя мы говорили о Боге только один раз, но я знаю, что Бог для нее был, и она должна быть сейчас близко от Его любви.
     В нашей семье не принято было говорить о двух вещах – религии в ракурсе веры (в отличие от религии в историко-атеистическом аспекте) и репрессированном бабушкином отце – моем прадеде. Эти темы обходились молчанием, так как у деда всегда был готов ответ на второй вопрос: что-то в репертуаре «лес рубят – щепки летят», а на первую тему – религиозную – он разражался фейерверком злобных шуток о «Боженьке на небе и церковниках на земле». Этот град острот, цитат и исторических ссылок было очень трудно сдержать, а тем более вынести, поэтому все, кроме деда, предпочитали тему Бога не обсуждать и пекли куличи и красили яйца на Пасху молча, пока он ворчал, но не препятствовал.
...Бабушка – простая женщина – слушалась во всем деда, любила его, почитала, была ему хорошей женой. Нас любила безумно, жертвенно, истинно. Ее любовь была добротою и прощением. Я только теперь знаю, что это есть Бог, и это есть святость. Я всегда ее любила, а теперь люблю больше всех. Как жаль, что она умерла, когда мне было всего 18, и я совсем не знала, что есть любовь ...Не могу сказать, что она много получала от других за свою любовь. Люди пользовались ее добротой и позволяли себе обойтись с ней жестоко, обидно, несправедливо. Мы всегда вздыхали и «учили» ее, что так нельзя, что нельзя быть такой доброй. Мы ошибались – это она должна была учить нас. Она отдавала свою любовь не в надежде получить взамен то же, а просто потому, что хотела отдавать, и не мыслила жизни без любви.
     Мне было лет 8, когда я задумалась, есть ли Бог, кто он, и почему одни верят в него, а другие нет. Мы часто были с бабушкой дома вдвоем, я просиживала на кухне часами вместе с нею и однажды спросила, верит ли она в Бога. Я ожидала, что она ответит «конечно, нет, внученька», ведь я прекрасно знала взгляды деда. Но она сначала помолчала, задумавшись, и уже это насторожило меня. Я поняла, что этот вопрос серьезнее, чем я думала, и что сейчас она скажет мне правду. Я интуитивно молчала, смотря в ее лицо. Как сейчас помню задумчивый взгляд, будто остановившийся внутри, заглядывающий вглубь сердца. Потом она подошла к окну, подняв голову, посмотрела на небо и медленно сказала: «наверное, верю». Я была поражена: моя бабушка верит в Бога! И тут же я сама поверила в Него – так, как я верила в свою бабушку, в ее любовь ко мне. И если она верит, то все остальные могут заблуждаться, потому что она любит меня, я люблю ее, а она, вероятно, любит Бога. И тут же я поняла, что Бога каждый понимает по-своему. Эта мысль не была грамотно и отчетливо оформлена в моей детской голове, но ее размытые формы именно в тот момент запечатлелись в моем сердце. «Только не говори об этом деду», - добавила она. Я не сказала. Никогда. Это всегда было нашей с ней тайной.
     Мы больше никогда не говорили о Боге и о том разговоре, но в ее глазах я всегда читала, что она помнит: я знаю то, о чем не знают другие, что мы вместе знаем что-то, чего другие не знают. Как почувствовала она в тот момент, что ребенку нужна правда, а не отговорка? Как верно в тот день она заронила во мне сомнение в правоте деда, школьных учителей, пионервожатых, книг и фильмов? Это потрясающе просто и верно.

***

У одной моей коллеги были стоптанные пальцы на руках – да-да, именно стоптанные. Глядя на них, можно было подумать, что она стоптала их, ходя на руках по чернозему. У нее были чистые ногти, но их землистый цвет всегда заставлял присматриваться к тому, нет ли под ногтями земли, глины или песка. Сравнение с землею усиливалось также от ее бесконечных разговоров о посадках, прополках, огурцах и кабачках. Они жили с мужем на даче и каждое утро в 6 часов выезжали в город на работу, чтобы успеть до пробок. Мне всегда казалось, что, приезжая обратно домой с работы уже затемно, она выползает на огород поковыряться в земле перед сном. И не потому, что это необходимость и долг, а потому, что ей не прожить и дня без чернозема. У нее была крестьянская сущность, а работала она в отделе продаж. И когда она говорила об огороде, ее серо-зеленые, словно слегка запыленные, глаза радостно блестели, ее лицо оживлялось на какое-то время, а когда она возвращалась к работе, оно снова становилось земельно-серым – наверное, она печалилась об оставленной ею на целый день земле.

***

Технари – забавные люди. Их поэзия далека от моей. Они – люди цивилизации, а я для них – странное существо, мыслящее неопределенными и размытыми понятиями. Они могут не замечать удивительных пейзажей, проносящихся мимо за окном, будучи поглощенными в обсуждение очередной системы, схемы, расчетов. Они увлеченно чертят пальцами полосочки и линеечки на спинке сидения, с одухотворенными лицами описывают очередной механизм, поэтизируют и колдуют над цифрами. Они – поэты своего дела. Дела, которое искусственно, но прекрасно. Они бегают по заводским цехам с видом причастившихся к божественной истине, допущенных в кои-то веки в святая святых – производственный цех. Они молятся на литейные ковши, заламывают руки перед образами прессов и целуют пыльные мощи складов. Они молятся Богу техническому, а я чувствую себя рядом изгоем, язычником, еретиком. Я – изгнанница из их мира, в мой же мир они не вхожи. А если им и случается заглянуть в него, то они теряются от его растрепанности и неочерченности. «Посмотрите, какое небо в иллюминаторе, какие облака, как они наслаиваются друг на друга!» - «Даааа..». – смотрят они в иллюминатор, и, не видя там ничего, пугаются, и, дабы успокоить себя, добавляют с серьезным видом: «6-7 километров над землей летим». И снова принимаются чертить друг другу полосочки и палочки на сиденье переднего кресла.

***

Он гордился тем, что никогда не смотрит на дома и на небо. В его представлении занятой человек не занимается подобными глупостями. Как только он выходил из офиса, он закуривал сигарету и, вспоминая рабочий день, садился в машину. Он перебирал одну рабочую проблему за другой, не замечая людей, машин, морозного воздуха, мокрых снежинок, своих собственных шагов. Он жил внутренними мыслями, а когда они заканчивались, он задумывался над тем, что будет делать в выходные дни и понимал, что не может придумать, чем заняться. Тогда он снова принимался думать о работе, в которой вдруг обнаруживал неразрешенные вопросы, и принимал решение провести выходные в офисе. Ему нравилось думать о себе, как о деловом человеке, у которого нет времени на что-то еще, кроме работы. Вокруг него шел снег, сменивший вчерашний дождь, кутающий деревья и фонари, заметающий дороги, а в переулках наметая сугробы. Его это мало интересовало: снег выпадал и в прошлом году, и раньше, и сто, и тысячу лет назад. Но он не знал, что в его жизни это был последний снег, а он его, как всегда, не заметил.