Не тот рассвет

Не тот рассвет
     Не тот рассвет
     Раненная душа  не  в силах более терпеть  эти образы. Эти навязчивые лики ее эмоций и мимических изяществ. Я вижу их в  каждой красотке,  аккуратно дефилирующей мне на встречу. Ловлю её взгляд с рекламных плакатов косметики и парфюма. А стоит  мимоходом прогуляться подле выстроившихся в ряд маленьких киосков, как модели на глянце, сиюминутно же  становятся её ипостасью. Везде она, всюду она и лишь она.  Точно  все великолепия женского рода воплотились в ней.  Аромат её духов  - манящая ночная нега, голосок её слаще  шопеновской доминанты и  волосы цвета льна развеваются по ветру, точно живописуя пейзажи райских долин. И рельеф мелодии,  льющейся со струн моей виолончели, каймой ложится на её дивный силуэт.  Кто же она есть?  Из каких сказочных краев она?  Теряюсь в домыслах.
    Я встретил её пасмурным сентябрьским вечером. В  промозглом сквере, сидя  под козырьком  скамьи, я бездумно листал  Айриша.  Сознание  не желало усваивать ни единой строки из книги,  а мысли, точно перелётные птицы, парили  вдали от горечи и едкой серости буднего вечера.  Она появилась незаметно, как первые  цветы по весне, как первые снежинки поутру.  Ангельская и загадочная. Она как  видение, до того лёгкое и прозрачное, что любое  движение ресниц  в силах спугнуть его. И я плутал в догадках: реальна ли она или очередной фантом из тех верениц недосказанности, что источает зудящая рана души.  Дождь  смолк, уступая улицы лёгкому ветерку. Солнце  бледным маревом заляпало горизонт на западе.  Пожалуйста, - иссохшим  голосом,  шептал я,  глядя на ту, что скрестив ноги на соседней скамье,  покрывала письменами    просторы  своей тетради, - скажи из каких чудесных краев  пришла ты в наш мир, что забыла ты в нашей обители горечи?  С озадаченным выражением лица,  она  продолжала орошать листы тетради  бисерным почерком.  Мне все же удалось поговорить с ней. Пришлось, правда, изрядно попотеть, дабы прогнать жужжащий рой сомнений, что  мерзко кружил на поверхности сознания. Мой жизненный опыт  твердил, что красота женщины пропорциональна твердости камня, что в её груди и  уровню холода, что растекается по её жилам. Всякий раз, замечая дивной красоты барышню, я полагал, что  вижу обманчивого беса. И сторонился, кабы тот не вгрызся мне в сердце.  Однако она не выказала пронизывающего холода. Наоборот, в её речи были слышны нотки заинтересованности.
   Вечером следующего дня я был приятно потрясен. Редкий день, не хороня мечту и не топя душевные порывы в стакане с пойлом, я сидел у окна в эркере. И вот уже третья сигарета, отработав свою  порочную смену,  корявым окурком лежала в пепельнице.   Моя виолончель мирно отдыхала в углу. Бедняжка порядком утомилась от бесконечных елозаний смычком, ибо в сущности, толку от них  не было никакого.  Я разложил перед собой ноты, собирался было включить настольную лампу и ждать пока муза прилетит ко мне на крыльях холодного ветра.
Но вечерняя мгла любила преподносить сюрпризы. И вот, я состряпал самолётик из нотного листа,  хотел пустить его по ветру,  но неожиданно взгляд столкнулся с женский силуэтом в окне четвертого этажа. Стройная фигурка, облаченная в сиреневую блузку, сновала на кухне. В этом окне  свет загорался ежедневно около десяти вечера. Сегодня она припоздала. Об этом свидетельствовала суета вокруг плиты и часто падающая из рук алюминиевая посуда. Особо близкие люди, вне зависимости от их расположения к нам,  легко узнаются  по жестам, по походке и даже по вздохам. Это как нестираемые чернила, пролитые на полотно памяти.
Да, это была она. Краса моих последних дней. Та, ради кого льются самые нежные ноты на виолончели и самые теплые слова из моих уст. Её имя красуется в строке «посвящения» на титульном листе  моего лучшего произведения.  Этюд-картина "Тот рассвет" для виолончели и фортепиано. Казалось бы, кипа нотных листов. Но сколько чувств, сколько теплоты, сколько изобразительности и атмосферы  высочайшего блаженства дарует она слушателю.  «Тот рассвет»,  символ наших грез и  стремлений.  В старой книге, найденной в библиотеке моей усопшей матушки, была выдвинута гениальнейшая мысль. Чтобы два сердца скрепились воедино навеки, над ними должен воссиять  особый рассвет,  но философы мира сего так и не выявили чудо формулу, которая дала бы любящим сердцам найти и определить тот рассвет, - говорилось в ней. И я уйду с ней в края нескончаемой  отрады и блаженства, где мы построим свой дом из тех  даров, что так щедро преподносили нам грезы. И в этом доме, чьи окна выходят на благоухающие луга упоения и неги, мы встретим не один «тот рассвет».
   Она уселась за стол и приступила к трапезе. Полагаю, аппетит  в этот вечер отказался  составлять ей компанию.  Он растворился  в вечерней мгле, что зловеще обволакивает улицы, или может, утонул в лужах, что сдружились с горбатыми уличными фонарями. Еще бы, одна одинешенька, в двухкомнатной квартире, тонущей в электрическом свете. Она окружена аурой скуки и колющего одиночества. Радужная текстура обоев иссякла,  цветочные картины на стенах более не источают феерии, постельное белье с ромашками будто поникло в минор. А единственный ее друг - черный рояль, стоящий в крайней комнате, - страшно расстроен и сопротивляется её прикосновениям.
  Я был не в силах лицезреть на столь  понурую картину. Поэтому поднялся с места и направился к гардеробу. Там я наскоро надел плащ, натянул шляпу на нос и вышел из квартиры. Преодолев небольшой двор, над  которым парит осенняя затхлость, я зашёл в её подъезд. Лестницы удалось преодолеть за считанные секунды. И вот я уже подле её двери. Она не заперта, и я аккуратно наклоняю ручку и вхожу.  Моё обоняние ласкает  сладостный запах её парфюма. Я снимаю шляпу и вешаю  гардероб. 
  Она все той же изящной поступью выходит из кухни.  Такая безупречно красивая и бесконечно родная. Даже пребывая в неухоженном виде и жутком расположении духа, она не лишилась этих качеств.
  Я зову ее в полголоса, но она, пропуская  зов мимо ушей, проходит в комнату с роялем. Там она поднимает крышку инструмента и ставит ноты на пюпитр. И вот уже звуки аккордов наполняют упоительной гармонией  гиблую атмосферу квартиры. Весь интерьер будто вздохнул новой жизнью. Но на второй строчке она внезапно останавливается,  позволяя темным тучам скорби вновь заполонить комнаты. Она прикладывает свои изящные кисти к лицу. Я слышу всхлипы и моментально, не переобувшись, заскакиваю в комнату с роялем. Здесь все пропитано тлетворной тоской и обреченностью.  Здешняя аура давит на виски, точно дух склепа. Всюду висят фотографии странного, но до боли знакомого человека. Что за сорванец? Что за франт с прилизанной шевелюрой? Откуда я его знаю?  Не он ли принес ей столько пассий и бессонных ночей? Странный человек, определенно мерзавец…
  Я кладу  руку на ее плечо. Нежности её кожи позавидовали бы ангелы. Я пытаюсь утешить ее и отогнать прочь все невзгоды. Шепчу ей на ухо воодушевляющие фразы, цитирую Лорку и обещаю, что сиюминутно унесу в дивный край, где мы встретим тот рассвет. Все, лишь бы она не лила слезы попусту. И вновь,  мою душу царапает  невнимание с её стороны.  Вокруг воцарилась тишина. Слышны лишь горестные всхлипы и то, как тяжело бьются слезы о клавиши. Я не отчаивался, и еще добрых полчаса шептал ей на ушко сладостные речи. Но все тщетно.  Она будто окаменела.
  -С такими темпами, стенки твоего слезного мешка вот-вот слипнутся, -  с доброй иронией произнес я и направился к двери.
   Но тут зазвонил телефон. Она нехотя развернулась и встала из-за инструмента.
   -Алло, да, Юля. Здравствуй, -  сухо  сказала она в трубку.
   -Ну как ты там? Не бросилась под машину там? Я всю дорогу переживала.
   -Нет, Юленька, как видишь, я еще жива. К сожалению, -  ответила она. Слезы лениво катятся по кнопкам телефона.
   -Эй эй эй, ты смотри. Не шути так. Леночка, ты молодая, красивая и перспективная особа. К чему столько самобичевания? Прошло три года со времени смерти Антона, а в твоей жизни никаких перемен. Да, я знаю, тебе тяжело. Но жизнь продолжается, в конце-то концов. Не надо давить в зародыше все свои надежды. Ты еще встретишь свое счастье, - голос на том конце весьма звонкий. Он  лишен интонаций лицемерия.
   Она держит в руках свадебную виньетку. На фотографии  молодожёны,  преисполненные счастья  и радости пускают в небо голубей.  Полагаю, их отрада была столь велика, что оттеснила солнце  за кроны деревьев. Светило понимающе и с долькой сентиментальности  одаряло округу благодатными лучами.      Невеста она, а муж тот самый франт. Черт возьми! Она же замужем. Вернее была замужем. Овдовела! Почему она раньше не говорила ничего про семейную жизнь? Нет, я не виноват ни в чем, я не пал до тех низин, чтобы ухаживать за вдовой. Я просто не знал. Я сейчас же  уйду из ее дома, и больше никогда не  появлюсь в ее жизни.
  И только сейчас я уловил один трагичный нюанс: большинство фотографий покойного, - коего я несправедливо нарек франтом, -  были перевязаны черной лентой в углу. Прости друг,  бога ради, прости недоходчивого слепца. Я уже ухожу. Я оставлю вас вдвоём.
 Договорив с подругой, она возвращается к роялю. Я подбегаю к ней, и умоляющим тоном прошу прощения. Теперь, когда я узрел правду, меня будто заточили в рамки осмотрительности. Я даже не решался прикоснуться к ней. А так хотелось вновь ощутить райскую  нежность ее идеальной кожи.
Я  клятвенно обещаю больше никогда не появляться на ее пути, если ей не будет  надобно. И речь моя отравлена новоявленной фамильярностью.
Она все так же рыдает,  игнорируя меня.
Попрощавшись с ней,  я торопливо направился к двери и вышел.  В прихожей я натянул на себя шляпу. Порылся в кармане, ища  портмоне. Сегодняшняя ночь без сомнения будет проходить  в губительной компании алкоголя.
    Когда я вытягивал портмоне, из кармана выпал мой паспорт. Я мигом поднял его, полистал, убедившись, что влага от тряпки в прихожей не коснулась ни одной страницы.
   Но тут я онемел. Некая сила парализовала  меня с ног до головы. Точно сам мучитель из преисподней, обвязал меня путами и вот-вот начнется пытка.  Никогда за всю свою  жизнь, я не испытывал столь сильных потрясений. Это был настоящий рок! Коллапс! Фатум! Я  браню свой словарный запас за то, что не в силах подобрать точного определения чувству, захлестнувшему меня в тот момент.  На странице с идентификационной информацией, слева от моего имени, я увидел фото того самого франта!
   Паспорт вновь выпал из дрожащих рук. Не принимая это во внимание,  я, ослепленный тревогой,  поднялся на ноги  и вернулся в её комнату. Там  стоял трельяж.  Судорожно шагая, я приблизился к нему. Однако, меня ждало второе потрясение. Неведомо, каким образом я не увидел там своего отражения!  Видел предметы позади меня, видел рояль, красавицу в печали, фотографии франтика,  а меня – как ни бывало! Что за чертовщина, - дрожащим шепотом выдавил я, - что здесь происходит?
     Догадка пришла не сразу. Медленно и естественно, подобно тому, как глаз привыкает к мраку  и начинает смутно видеть обстановку в темной комнате, я узрел истину.  Каждая секунда, проведенная в этой квартире, толкает мой разум все  ближе и ближе к пучине неуправляемости.  Нервы, трещали от натяжения. Я с недюжинным упорством сдерживал себя,  чтобы не разорвать голосовые связки в инфернальной истерии.
   Стремглав я выбежал из квартиры и  скрылся во дворе.
   Память - лучшее зеркало для заблудших душ, пред ней бессильны все материальные зеркала. Трельяж послужил для меня связующим звеном в цепи к разгадке. Он не выказал мой облик, но  в отражении, прямо за спиной,  я узрел  весьма интересный предмет, которому  ранее не предавал значения.  В противоположном углу комнаты стоял постамент,  величественно державший на себе огромный макет виолончели. Её гриф обвивала чёрная лента, а на деках крепились фотографии и грамоты разных лет. Я был не в силах оценить  все художественные изыски столь чудного творения. Взгляд столкнулся с табличкой, багровевшей у  подгрифка. Маленький памятный баннер,  с позолоченными краями, содержал в себе надпись    "Антон Горденко 19...-20..." И именно он, - этот злосчастный кусок метала, - выудил из омута толпящихся мыслей,  утраченные воспоминания.
   Действительно, человеком на фото был я. Некогда преуспевающий  виолончелист, а теперича просто имя на её чистейших устах и тревожный образ на фотографиях в комнате с роялем. Моя память раздробилась пунктирной линией: я помнил, день нашего знакомства, припоминал свои трепетные чувства, а далее  пробел - абсолютная пустота. Утерянные крупицы памяти, - то, чем следовало заполнить пробелы,  - добродушно вернул мне постамент с виолончелью.
 Теперь, когда все встало на свои места, мне остается лишь уйти в в свой мир, - мир вечной горести и утомительного ожидания. И там,  в полутьме, стоя на  колючем поле разлуки, взирать на мир, где живёт она. И пусть  здешняя музыка, а точнее её жалкое подобие,  соткана из   свиста мимо летящих комет и грохота соседних планет, я вытерплю это. Ведь в душе все ещё теплится надежда. Когда-нибудь и она  придёт сюда. Придёт той же элегантной поступью,  неся с собой тот рассвет.