8. Как вражина буром пёр, да Ванёк всем нос утёр

               
   Приезжают они через времечко во дворец. Царь-то с виду повеселел заметно, раздухарился – внушил всё ж надежду ему Яван. Незамедлительно царицу с детьми он к себе призывает, с гостем их знакомит да приговаривает: вот, мол, драгоценные мои, сыскался такой удалец, который вызов грифу гадкому бросит наконец, и не токмо в этом деле он голову снесёт, но и царевну спасёт!

   А Яван на семейство царское поглядывает да всё примечает. Царица-то Милояна дама, в общем, была без изъяна, высокая такая да статная, и причёска у ней аккуратная. Лишь глаза от слёз красные, хоть конечно прекрасные. Правда, боль свою она умело скрывала, виду особого не подавала, натянуто Ване улыбалась и пыталась кое-как разговор вести, всяку чушь плести. Зато дочка их Прия;нка девушкой оказалася славною, весёлою и бойкою на удивление. Почти взрослою уже – готовою на выданье. Сама стройная такая да шустрая, быстроглазая да остроумная, сразу видать, что разумная, не какая-нибудь там дура. Ладная у неё была и фигура, и платьице яркое и дорогое, а в каштановых её волосах цветочек оказался вплетён, розовенький такой.

   Поглядел между делом на Прияну Яван, и жалко ему её стало. Думает – не понимает она, бедная, что её ожидает. А Приянка ко всему вдобавок ещё и общительностью отличалась. Чуть побазарили они о том да о сём, пошутили, посмеялися, как она Ваню за локоточек берёт, в сторонку его уводит и таку речь заводит:

   – Ваня, родненький, дорогой – всё-то я прекрасно понимаю. Только виду стараюсь не подавать. Что уж тут поделаешь... Жить-то мне ой как хочется, да видно судьбинушка у меня разнесчастная такая – помереть во цвете лет смертью ужасной. Одно обидно: и сама я жертвою грифа паду, и тебя погублю. Да и матушку жалко до слёз. И отца тоже... Любили они меня, баловали, моралью всякой голову мне не забивали. Ох, страшно, страшно мне, Ваня!

   Тут Прияна слезу горькую смахнула, тяжко этак вздохнула, а потом руку Яванову крепко сжала и горячо ему зашептала:

   – Вы, Ваня, я вижу, человек весёлый, за словом в карман не лезете. Прошу вас напоследок: родителей моих позабавьте, от мрачных мыслей их поизбавьте, а то я опасаюсь – их удар хватит!

   Помолчал чуток Яванушка, серьёзным даже сделался, хоть и непривычно его было таким зреть. А потом за плечики слабые он девушку взял, в очи карие ей посмотрел да и говорит тоном уверенным:

   – Я, Приянушка, тебе обещаю, что жизни своей не пожалею, а этого мерзкого выползка одолею! И тебя от гибели спасу непременно! А о родительском настроении не беспокойся – устроим всё в лучшем виде, не будешь ты на меня в обиде.

   Повернулся он и в палату вернулся. Особливо царицу Милояну в оборот взял: байки ей травит, шутит вовсю, балагурит... Только видит – не до смеха ей, из приличия лишь улыбается, а душою-то мается; в глазах её страх засел, а в голосе – тоска смертная. Да и вообще – слишком уж она инертная.

   Принялся тогда Яваха о своих похождениях рассказывать, чем интерес всеобщий к себе привлёк. Всё царское семейство вокруг него расселось: и царь Далевлад, и царица, и Прияна, и все до единого их детки остатние. Даже старший сын Далеви;д, юноша ещё молодой, пылкий, тож туда заявился и к прочим присоединился. С неослабным вниманием они Явана слушать стали, по ходу повествования охая, ахая, дыхание затаивая и переживая... А Яванище вскоре в раж вошёл – понесло его прямо вай! Былые свои приключения он публике почтенной излагает, да складно же бает и всё в лицах изображает. И до того в речах он стал цветист – натурально артист нонешний, юморист! Он и про битвы возле моста, и про паука, и про льва, и про прочую нечисть – всё как есть рассказал-поведал. Конечно, малёхи приврал, не без этого – ну да то ж для связки сюжету. Короче, головы всем задурил, от тяжких мыслей поотвратил, и мозги им на свой лад намотал на мотовило.

   А ведь это и надобно ему было!

   Царь сгоряча тут Явану как врежет по плечу его каменному, а сам ржёт-смеётся, аж борода трясётся.

   – Правильно! – орёт он громогласно. – Всё как есть чистейшая правда! Мне недавно о том поведал министр уведомления, так что никакого тут нет сомнения. Говорил, что некий чудо-богатырь за морем недавно пошурудил: львищу чудовищного угробил да разбойников извёл, кои чинили там произвол... Так, значит, это ты был! Ванюша дорогой!

   И к Ванюхе в слезах и соплях полез целоваться.

   Обнял он парня крепко-накрепко и убеждённейшим тоном сказал:

   – Не иначе как тебя сам Ра сюда послал – и как же вовремя! Да ещё с белого света!

   И царица повеселела заметно: приосанилась, разрумянилась, в глазищах огромных огонёчки у неё позажигались. Уже не такая стала, как была-то, квохлая рохля да кроткая. Красивая, подумал Ваня, тётка!

   А тут вскорости и ночь наступила, а там и новый день занялся, да быстро этак в хлопотах пробежал. Вот и час назначенный приближается... К полуночи, по велению Чёрного злого Царя, надлежит царевну Прияну к Жертвенной горе отвесть и, привязав её к столбу каменному, на произвол судьбы оставить.

   Только Яван рисковать девушкой не стал, а вот чего, озорун, удумал: попросил платье ему женское пошить, да вдобавок парик подобрать покрасивше. Часика за два до полуночи облачается он в девичий наряд, берёт свою верную палицу и на гору жуткую отправляется. Ну, с ним ещё слуг парочка... А как пришли они куда надо, то приказал Яван к столбу себя привязать этак слабенько, а палицу перед тем в расщелине невдалеке он спрятал.

   И остался на горище один. Слуги-то поспешно оттуда ушли, лишь бы от греха подальше, а Ваня время стал коротать.

   Вот проходит таким образом час, потом ещё с полчаса. Яван у столба стоит, ждёт нетерпеливо. А время-то быстро этак летит. От безделья Ваня окрестности здешние обозревал и, прямо сказать, не дюже ему в местах тутошних нравилось. Как-то всё было пустовато. Море бордово-винное уже приелось весьма, оторопь даже вызывало – ну как кровища венозная чисто! А растительность везде небогатая: деревьев мало, всё больше кусты сухие с колючками да жидкая трава... Скучно всё это было наблюдать, тошно, неинтересно... А главное, солнышка на небе нету! Не повезло со светилом здешнему свету. Ванька ведь без солнца красного совсем измаялся. Ну что это вообще за небо такое – хмарь одна мрачная, и ни одной тебе завалящей звезды. Тьфу ты!

   И тут вдруг слышит он – затрепетал в стороне моря воздух! Видно, летел там кто-то огромный и тяжёлый. Глянул Ваня в ту сторонушку – мама ро;дная! – оттуль птица, не птица, а нечто крылатое приближается; несколько раз крылищами махнуло, и вот уже оно тут, подлетело да снизилось. Издаля;, очевидно, жертву свою увидело, потому что заклекотало оно премерзко, а подлетев к горе, фиолетовыми крылами махнуло, – ажно ветром на Ваньку пахнуло – да на землю-то прыг! Крылья свои нетопырьи за спиною сложило и на человека у столба оком зыркнуло.

   Посмотрел на юду вблизи Ванюха – вот так чудище, думает! С виду действительно грифина адский красавцем писаным не казался. Гадким он был и ужасным и, без сомнения, страшно опасным. Тулово у него было крупное, не менее чем с бычье, ну и прочее таково, значит, обличье: сам чернющий, как каменный уголь, а глаза ярким огнём горят, да лапы красным светом отливают, и вдобавок в хвостовом оперении одно перо белое сверкает. Морда же у чудища чем-то на человечью смахивала, только была его личина отвратная, кривая и очень злая. Встопорщил крылатый зверь железные свои перья, головищу приподнял и дико захохотал, а потом оглядел он жертву привязанную взором жадным, и видимо доволен ею остался, потому как огни в его глазницах аж засверкали.

   Отверз затем клюв острый незваный гость и воскликнул радостно трескучим голосом:

   – Ох и знатно же я здесь потешуся! Хо-хо-хо! Цельный месяц я не ел, всё держался да терпел, а ужо эту ноченьку попирую я да попотчуюсь! Слышишь ли ты меня, девонька сладкая?

   Тут Ванюха забился, задёргался в своих путах и голоском тонким запричитал да зажалился, к хищнику лютому обращаючись:

   – Ой, да ты не ешь, не клюй меня, чудо-юдушка! Пожалей, пощади меня ради Боженьки – ведь я же молода ещё, молодёшенька!

   А грифина бессовестный от нетерпения бесовского аж задрожал, едва из уст жертвы зов о пощаде услыхал. У него с клюва слюна даже алчная закапала, на поверхность скалы утекая – превонючая зело такая.

   Подвалил он к жертве своей вразвалку и вновь закрекотал гнусаво:

   – А и буду я тебя клевать-поклёвывать, вкусной кровушкой твоей упиваючись! Я ведь, девонька гладкая, как раз молоденьких и люблю, и нежным твоим мясцом себе пузейко набью!

   Яван тогда ещё тоньшим голоском к злыдню обратился, сколько мог жалобно расхныкался он и развопился:

   – Ой, да всё ж не ешь, не клюй меня, чудушка-юдушка! Откуплюся я от тебя великим откупом! Всё что ни есть у нас злата-серебра – всё мой батюшка за меня отдаст, ради жизни моей не зажадится!

   А жестокий сей гадище пуще прежнего ухохатывается – даже слёзы крокодильи по гнусной роже у него скатываются.

   – Ой, уморила, ну и уморила ты меня, девка! – заверещал он весело. – Да на кой ляд мне твоё злато да серебро, если у меня у самого его куры не клюют! А зато я сейчас, красавица, тебя поклюю-то! Ох-хо-хо! Или ты, девица-лапа, не рада, что ты сама есть моя награда?

   Ванька тут едва в истерике не забился и до того отчаянно в путах своих заколотился, что чуть было до времени верви не порвал.

   И самым растонюсеньким голосочком запричитал, даже «петуха» в запале дал:

   – Ой, да сжалься надо мною, грифушка пекельный! Не терзай ты тела моего белого! И не пей моей кровушки! Ибо сильно я боли боюся – визгом-криком я вся изойдуся! А услышат тот крик тата с матушкой, и умрут они от горя-кручинушки! Ты меня пожалей и лучше сразу убей!

   Но проклятый стервоорёл и на эту просьбу не снизошёл. Наоборот – ещё большего увеселения придали ему жертвы моления.

   – Ишь чего захотела! – закаркал он, посуровев. – Э, нет, девчурочка-дурочка, шалишь – уж я тебя съем не сразу – и не надейся! А ты не стесняйся – кричи себе на здоровье! Сколь есть моченьки можешь визжать-то, ведь я это ужас как уважаю! И знай наперёд – я от тебя маленькими кусочками мясико буду отщипывать: сначала с ручек, потом с ножек, потом глазки твои выклюю, а под конец тебя распотрошу и нутром твоим вкус потешу! Ух-ху-ху!

   Тут уж Ваня не стерпел более сего измывания, и покуда тварь эта в очередной раз ухохатывалась, зажмурившись злорадно, он верёвки-то мигом порвал, палицу из ямки выхватил да, подскочивши, так шандарахнул по башке мерзкую пичугу, что у той искры из глаз сыпанули.

   – А может подавишься, пугало ты огородное, ни на что не годное?!!! – вскричал Яван громовым голосом. – Не по клюву тебе кус, живодёр толстопузый!

   Страшным криком закричал чудовищный гриф. Ну не ожидал он никак, что на месте девицы малосильной богатырь появится агрессивный. И пока упырь наглый, в шоке находясь явном, вопил да в себя приходил, Ванька ему палицей перья все погнул да крылья поперебил.

   Только вскоре, на удивление быстро, чернец сей углистый силы для битвы с Ванею всё ж отыскал; рассвирепел он и богатыря крылами ударил, с ног его сшибил, и ещё клювищем вослед добавил, норовя убить. Дюже хотел урод смелого воя одним ударом прикончить, только вот получилось это у него не очень. Что особенного Явану-то сделается? На нём же броня была небесная, не широкая, не тесная, а такая как надо. Хоть и бит, а не убит был Говяда.

   Вот подхватывается он на ноги проворно, и пошла тут у них драка упорная. Грифина ведь тоже бронёю волшебною оказался покрыт, мало ему вреда Ванюха причинил. И того больше: чуть времени минуло, а вражина неведомым образом повреждения починил. На равных с Яваном схватился! И всю-то ноченьку долгую не на жизнь, а на смерть они там бились, из сил изрядно повыбились, а ни один отступать не хочет – сражаются из последней мочи.

   И кто бы там знал, чем бы у них эта кутерьма закончилась, только вышло вот как. Ванька, не будь дурак, от очередного крылатого удара уклонился, колобом по земле прокатился, за хвост тварь схватил в пылу схватки да и вырвал белое перо ко всем чертям. И только перо сломанное в Ваниной длани затрещало, как завыл вдруг садюга крылатый, заверещал и... прямо на глазах уменьшаться стал... Будто шар он там сдулся да съёжился и в комочек малый скукожился, а затем на месте закружился – вжик! – и в ворону растрёпанную превратился.


   Яваха сию метаморфозу раскрыв рот лицезреет и очам своим не верит, а ворона – фур-р! – на воздух встрепенулась, закаркав придушенно, в темень ночи метнулась – да и сгинула.

   Так бесславно нечистая сила поле боя покинула.

   А перо белое в руках Ваниных вдруг засияло, волнами света радужного заиграло да ярким лучом в небесную даль и ушло – туда, куда ему было надо, изошло.

   «Вот оно что! – подумал Яван поражённо. – Не иначе как это частичка света белого была, чёртом украденная. Выходит без света ворованного они этакими драными воронами оказываются. Ну и дела...»

   И хоть жалко было Ване, что чёрт крылатый от него удрал, но всё же вернулся он домой победителем, младой царевны избавителем. А как иначе? Иначе нельзя!

   Ну, тут триумф в государстве в честь грифоборца Явана, само собой, был объявлен. Неделю в городе пир прям горой, а на том пиру наш витязь, вестимо, герой. Опять, как и в Самаровом городке, его все чествуют: слава бояру, кричат – ура, виват!.. Ванька уж и сам-то не рад – изрядно это хмельное дело ему надоело. Порывается он оттуда далее идти, – а куда идти-то? Во-о! Как в то пекло попасть, никто и не знает. Вот Ванёк себе и гуляет...

   А когда всё ж окончился этот радостный пир, то царь Далевлад тогда похмелился и лучших своих ясновидящих к себе пригласил. Те и так и эдак попыталися чего-нибудь на сей счёт разведать, но точного ответа никто не; дал – ни один колдун про вход в пекло не ведал ни шиша. Обмишурилась вся эта компания, облажалась, сошлись лишь они во мнении, что пекло – это, значит, внизу где-то место...

   Да-а, думает Яваха – лихо черти свою цитадель охраняют, их нахрапом-то не возьмёшь, затаились, ядрёна вошь!

   Вот месяц, другой протекает. Далевлад по-всякому Яваху развлекает. Уже, кажись, все свои чудеса ему показал, а тому не шибко и радостно. Заскучал даже парень, говорит: солнце увидеть ему дюже хочется, и чёрного хлеба с настоящим молоком страсть как охота. Да только где ж всё это взять – тут ведь не родимые места, и царская сокровищница насчёт сих богатств пуста.

   И вот однажды сидят они всем семейством вечером во дворце, время за картишками коротают да от дневных дел отдыхают.

   Царь между делом и спрашивает Явана:

   – А хочешь, Ваня, чудесный прибор-дальновизор поглядеть? Во штука-то! Ей-ей! С его помощью я провинциями управляю и сведения от наместников получаю. Изволь, покажу...

   Отчего ж не хотеть-то? Яван с радостью... Встали они да пошли сразу. Приходят вскоре в особую комнату, а там-то пусто эдак, никакой мебели нету. Далевлад тут в сторону отвернулся и тайное слово шепнул, кое не усёк и чуткий Яванов слух: только шу-шу-шу, и всё... Ваня едва моргнуть-то сподобился, смотрит – ё-моё! – половина комнаты точно пропала, а на её месте появилась комната другая. И видит Яван, что в той комнате некий сановник за столом сидит и в книгу глядит. Как заприметил он царя, так тотчас на ножки подскочил и доклад бойким голосом застрочил.

   Царь недолго его послушал и головою кивнул – мол, хорош болтать! – да Явана пытает опять:

   – Ну что, удивлён?

   Тот конечно царю не отказывает, – неподдельный интерес к этому диву выказывает, а царь довольным таким сделался, рад стал, что гостя потешил.

   – А-а! – рукою он машет. – Это, Ванюша, видимость одна! Ненастоящее изображение... Да вот смотри!

   Подходит он к сановнику, столбом застывшему, ехидно улыбается и... руку сквозь него, словно сквозь место пустое, протыкает. А сановник, как ни в чём не бывало, стоит и на царское величество вовсю глядит.

   – Да как же это, царь-батюшка?! – не удержавшись, Яван восклицает.

   – Всего лишь образ такой, Яванушка, – отвечает царь важно, – иллюзия, чудесная навь. Ну, это долго будет объяснять... Сам-то оригинал за тридевять земель отсель находится, у чёрта на куличках, а ощущение такое, что он здесь присутствует лично.

   Яван тут и призадумался.

   А как стали они назад возвертаться, он Далевлада вопросом и ошарашил:

   – Слушай, – говорит, – царь-государь, а не можешь ли ты и с Чёрным Царём эдак связаться?

   А тот вдруг как перепугался, как руками на Ваню размахался...

   – Что ты, что ты! – завопил  истерично. – Лишь он сам вызывать меня может – лично! – а мне сиё невозможно, и думать об этом не можно!

   Видит Ванька – темнит чего-то царёк, не договаривает. Попытался он тогда выведать у величества кой-чего, да только тот упёрся и на расспросы не повёлся. Рот, короче, на замок, а ключ – в огород. Вот же урод!

   Ладно. Проходит времечко ещё какое-то. Прижился в городе Яван, перезнакомился с массой народа. Парень-то не гордый, открытый, бравый; вот он везде и шляется, о том да о сём с людьми калякает, балагурит, игры молодецкие и веселухи устраивает, да девкам молодым головы дурит. Баклуши, короче, бьёт... Все прям влюбились в него. А Приянка, та уж точно – по уши!

   Да только Ваня при ней дышит ровно. Царь Далевлад напрямую ему жениться предлагал: бери, говорит, мою Прияну, я тебе не то что дочь – царство всё передам! А Яван поблагодарил, конечно, царя за оказанную ему честь, но – нет, отказывается. «Я, – смеётся, – не царского звания человек: я только коров могу пасти, а не людей».

   А тут вскоре и пир дают, уж и не важно по какой причине. Пир и пир... У этих царей видать поздоровее развлечений и нету, прямо перебор с пирами да гулянками – тешат вишь себя пьянками...  А наш богатырь кой-чего и позамыслил. Как веселье разгорелося не на шутку, так он к Далевладу подступил да его и подпоил. Рассказывает царяке-гуляке хохмы всякие да байки, а сам винца ему в бокал подливает. Яваха-то винишка не пьёт – он и так веселиться могёт, а зато величество назюзюкался сверх всякой меры да и пошёл себе куролесить. Дюже вишь стало повелителю весело: понёс он всякую околесицу, кубков да бокалов с дюжину поразбил, пёрышки пораспустил, ту даму за зад ущипнул, эту – ну удержу гуляке нету!

   А Яван возьми и сказани ему в этом азарте:

   – А слабо тебе, великий царь, с Чёрняком по душам покалякть и на место его поставить, а то он совсем уже оборзел: нахрапом наезжает да грифов наглых к нам подсылает! Больно много себе позволяет...»

   – Это кому – мне слабо?! – вскричал Далевлад раскураженно и с места тут же подхватывается. – Да я ему! У-у-у!.. А ну, Ванюха, пошли. Давай-ка меня держи. Ух, у меня не заржавеет! Я ему, упырю чёрному, покажу – всё как есть ему выложу!

   И обняв за шею Явана, на ухо ему горячо зашептал:

   – Есть у меня слово тайное для связи с энтим гадом – хоть с постели его, ирода, подыму! Хе! У-у!

   А сам Ванька; за шкуру куда-то тянет.

   Скоро пришли они, обнявшись, в тот самый залец, в котором царь давеча дальновизор Ване показывал. Царь-то с виду чисто ярой: корона скособочена, бородища всклокочена, глазёнки полыхают, а ручонки туда-сюда махают... От Явана он ладошкой отгородился, пьяным взором вперёд воззрился и чего-то неразборчиво пробормотал. И только он шепелявить перестал, как вдруг – дум-м-м! – вибрация мощная в воздухе пошла, а потом откуда-то музыка на низких тонах заиграла, – зловещая зело такая.

   И появилась у них перед глазами под аккомпанемент музыки этой грозной зала огромная – не иначе как палата тронная! Яваха с превеликим вниманием на открывшуюся панораму глядит, удивляется и ничего не упустить старается, а сам пьяного царя за шкварник поддерживает, ибо тот на ногах уже едва стоит и упасть норовит.

   А зрелище впереди открылося – действительно глаз не отвести!  Всё в той зале было какое-то завораживающее да страх навевающее: цвета и краски мрачные, на Ванин взгляд неудачные; кругом колонны огромные громоздятся, и изнутри они рубиновым светом струятся, а на потолках и стенах – барельефы выпуклые и переливы картин, с виду живых, а на тех картинах драконы крылатые да змеи зубатые мастерски изображены, и в придачу к ним неких людей намалёваны лики, испускавшие из очей багровые блики... А пол сплошь плитами самосветящимися оказался покрыт, точно из каменьев драгоценных был он выложен, – так весь он и сверкал да лучиками блескучими поигрывал... Обстановочка, в общем, была ещё та – мрачная и смачная красота! В глубине же палаты сей огромной впечатляющих размеров стоял трон, словно из углей потухающих сложенный. Пока Яван его созерцал, он светом пламенеющим весь мерцал. Пуст-пустёхонек. И ни единой души кругом не наблюдалось.

   «Куда они все там пропали? – подумал, недоумевая, Яван. – Может, напутал спьяну Далевлад, и мы не туда попали?»

   И вдруг, не сказать что нежданно, но способом весьма странным, – появляется на троне том громадном ужасающий великан!

   Он не сразу весь, а как-то постепенно там проявился, будто из воздуха уплотнился. Натурально собою гигант, сажени в две высотою без малого. Лицо у него было длинное, чуть ли не лошадиное, властное дико, словно из камня вырубленное – ну ни одна чёрточка не ворохнулась на нём даже. Как у памятника... А на лице ни усов не было, ни бороды – видно, бритый. И выражение такое угрюмое застыло, даже чванливое; гордее рожи и представить было невозможно. Власа же у него были прямые, чёрные, как вороново крыло отливающие и до самых плеч ниспадающие. А глаза закрыты. Точно спит...

   Одёжа на великане, правда, смешная была немножко, и впрямь на ночную рубашку чем-то похожая: белоснежный балахон, контрастирующий со смуглой кожей; в придачу и колпак белый на голове у чёрта этого был надет, так что никаких рогов во лбу заметно не было, зато перстни драгоценные на перстах его так и сияли, а руки, сильные, холёные такие, на подлокотниках спокойно лежали.

   Замер Яван непроизвольно, на Чёрного Царя глядит, а Далевлад чего-то под нос себе бубнит, ногами переступает, качается и за Яванову шкуру хватается.

   И тут вдруг веки у владыки ада начали подниматься, – медленно так, плавно, а Яваха как завороженный за этим наблюдал. Всё шире и шире очи, темнее ночи, раскрывалися, и вот – раскрыл Чёрный Царь глаза и на стоящих перед ним людей глянул. Яван чуть назад даже не отпрянул, потому что немигающий страшный взгляд ощутимо весьма обжигал.

   Сама власть, непреклонная и беспощадная, из глаз подземного владыки излучалась и искрами неземного гнева наполнялась.

   – Как смел ты вызвать меня, жалкий  царёк?! – низким, грозным и страшным в своём спокойствии голосом спросил Чёрный Царь.

   Бедного Далевлада от сих слов чуть не хватил кондратий. Вмиг-то он протрезвел, потом холодным облился, с головы до ног заколотился и наверное упал бы, если бы Яваха за шкирку его не поддержал. А язык у него уж точно отнялся, потому что кроме мычания, ни на какие звуки он способен не оказался.

   – Я могу тебя в порошок стереть, а душонку твою ничтожную в великое мучилище ввергнуть! – повысил голос адский царь, да так, что стёкла в окнах задребезжали. Помолчал он недолго, ещё пущим гневом наливаясь, а потом как рявкнет: –Отвечать!!!

   Не привык наш богатырь к такому крику. Порешил он в свару эту встрять, чтобы инициативу в руки свои взять. И пока Далевладка икал да ртом воздух хватал, Ваня не смутился и к пекельному царю обратился.

   – Поравита тебе, твоё величество! – гаркнул он голосом молодецким. – Уж ты меня извини и сурово не кори, а это я настоял, чтобы наш царь твою милость вызвал. Страсть какая охота с тобою повидаться была. А посему позволь представиться: Яван я, Говяда! Иду в пекло с белого света, несу тебе от тамошнего люда привет!

   Тут Яваха рассмеялся и картинно царю адовому поклонился, добавив затем с оптимизмом:

   – Я ещё немного тут побуду и непременно к тебе в гости прибуду. Наяву тебя и повидаю. Уж извини, твоё державие, коль опоздаю!

   Быстро восстал владыка ада с трона громадного, во весь свой величественный рост он выпрямился и, сверкнув чёрными очами, загремел громогласно:

   – Да кто ты такой, чтобы шутить здесь со мною, ничтожный червяк?! Ты даже понять не в силах умишком своим ограниченным, что тебя за дерзость твою ждёт! Жалкая и глупая мошка!

   А Яван в ответ усмехается. Не пугается он и не теряется. Даже стал от хамства царского более радым.

   – Звать меня, – говорит, – Яваном Говядой, и грозить, величество, мне не надо. Я может и мошка, как ты баешь, да такая, что больно кусает, и ничего от неё не спасает! Сынки твои Грубовор с Хитроволом мне вон тоже грозили, да голов своих не сносили. И посланец твой, грифок, получил от меня урок. Может статься, я и в пекло в скором времени проберусь и до тебя, владыка ты охрененный, доберусь! Ага!

   Тишина вокруг повисла чисто гробовая. А потом вдруг – грох! – Далевладка перепуганный в обморок греманулся: выпустил его Ванята невзначай.

   Медленно-медленно сел на место Чёрный Царь, подлокотники ручищами сжал, так что костяшки пальцев аж побелели, и в Явана страшный взгляд вперил.

   – Так это ты, жалкий человечишка, в моих владениях воду мутишь и порядки свои в них городишь? – совершенно внешне спокойно, ледяным и суровым тоном процедил он. – Добро-о...

   После чего добавил гордо, усмехнувшись криво узкогубым ртом:

   – Ну да недолго ты, дерзкий наглец, из бунтарских щелей выползец, торжествовать будешь! Уж я об этом позабочусь.

   И Чёрный Царь взгляд свой стеклянный отвёл от Явана.

   – А теперь – слушать мой приказ! – грознее некуда он прорявкал. – Встать, ничтожный царёк!!!

   Лежавший мешком Далевлад, словно лунатик, на ноги поднялся и, качаясь, на владыку ада уставился. Волосы с бородищею у него дыбом встали, а глаза, казалось, распахнулись шире некуда, и не мигали.

   – Завтра в полночь, – чеканным голосом изрёк главный чёрт, – выставишь на Жертвенной горе сына своего старшего Далевидку! Кровью и муками сына вину свою искупишь – часть лишь вины! Исполнишь – быть тебе тут царём! Пока... А коли нет – пеняй на себя!

   И закончил презрительно:

   – До свидания!.. хм!.. царь!

   Всё видение после этого начало меркнуть, растворяться и блекнуть: потушились огни рубиновые трона и громадных колонн, и сами они стали прозрачными, словно призрачными. Вскоре всё это наваждение полностью исчезло, лишь какой-то миг ещё горели в дымке иллюзии пылающие очи ужасного великана, но вот и они пропали без следа, и пред глазами Явана появилась прежняя убогая комната. И едва потрясённый донельзя Далевлад пришёл немного в себя, как в изнеможении на пол он опустился и, всхлипывая и трясясь, к Явахе оборотился.

   – Что ты наделал, лихая твоя голова! – накинулся он на витязя не шутя. – Да знаешь ли ты, что... что... эх, пропали мы все теперя! Сынок мой Далевидушка пропал! И душенька моя грешная в придачу!

   А сам руками себя за лохмы ухватил и по-бабьи заголосил.

   Только Ванюха присутствия духа не терял и как мог сокрушённого царя утешал.

   – Не боись, царь-батюшка, не пужайся! – обнадёживал он его с жаром. – Раньше смерти не помирай, а барахтаться продолжай. Всё как надо у нас получилося, и ничего страшного пока не случилося.

   – Эх, Яван-Яван! – с упрёком воскликнул царь. – Ещё как случилось-то! Ещё как!.. Мы же с тобою гнев Чёрного Царя вызвали! Это что, по твоему – пустяк? Э-э-э! Ветреный ты дуроплёт. А ну как он отряд карательный сюда пошлёт, и своих чудищ на нас нашлёт – что тогда, а?!

   – Ну и что тогда?

   – А то, что нельзя нам от их рук погибать-то! Вот в чём дело-то, Ваня... Случись такая беда, то души наши на долгий срок в пекельное мучилище попадают и силой своей аккумулированной упырей этих питают. Так-то вот!

   Но Яван царя особо не слушает – знай своё гнёт.
 
   – Ты, царь-государь, малость охолони и непорабыле;мы сии в голову не бери! – ему он говорит. – С чертями тягаться, чтобы за нас поквитаться – это дело моё. Я ведь того и хотел, чтобы хоть одного чёрта сюда заманить получилось – так оно и случилось. Всё, батя, идёт путём – мы им нос-то ещё утрём!

   Да живо царька в охапку берёт и к гостям его обратно ведёт. И словечка даже сказать ему не даёт. Приведя же правителя в залу, царице Милояне его особу препоручает, дабы она царя от мыслей зудящих отвлекла и в веселье общее увлекла.

   Только какое ныне веселье! Видя, что государь явно не в себе, в угрюмости пребывает и ликовать более не желает, гости понемногу дай бог ноги по дороге – все до единого и ушли. Рассказал Далевлад супружнице своей и старшему наследнику о нависшей над ними беде невозможной, после чего царица, как водится, чуть в обморок не грохнулась, за сердце рукою хвать, и ну орать да стонать. А зато Далевид, парень хоть и молодой, а пылкий да горячий, нисколько вроде не убоялся; сильно он взволновался, щёки с ушами у него запылали, а в глазах чёртики заиграли. «Никого я не боюсь! – твёрдо он заявляет. – Хочу с силою нечистою биться да сражаться!»

   Яван же Далевидку отважного слушает да улыбается, потому как царевичев настрой боевой ему нравится.

   – Рад слышать от тебя, Далька, – восклицает он, – таковые речи хоробрые! И отговаривать тебя от борьбы я нынче не стану, ибо нужон ты мне будешь для одного плану. Дело это трудное и, врать не буду, опасное, ну да и мы ведь не лыком чай связаны – такое покажем чертячьим посланникам, что соваться им сюда будет не повадно!

   Далевид от оказанного ему доверия довольным стал, молодой пострел, а папаня его, то услышавши, лицом аж посерел.

   Ну а Ванька языком чесать продолжал и вслух вот о чём рассуждал:

   – Я так полагаю, что сам Черняк сюда не сунется, побоится. Готов об заклад о том биться. Так что, смекаю я, пришлёт сюда грозный царь кого-то из холуёв своих верных, а тот, про меня проведав, поостережётся наобум-то переть и пока не убедится, что на горе и в самом деле царевич стоит привязанный, точно не покажется. Нам его, Далюша, обмануть как-то нужно, поэтому действовать будем дружно и адские требования соблюдём... наружно.

   Ещё некоторое время поуговаривал Ваня царя, и как тот ни упирался, пришлось ему всё ж пойти на попятный – уломал-таки его Яван. Да и как величеству слабосильному было с Ванькою не согласиться, когда эта вот наглая рожа – единственная, можно сказать, была его надёжа. Без него-то дело труба – прямо хоть сейчас в пекло сигай!

   Ага, ладно. Договорились герои в урочном часу Дальку на горе Жертвенной к столбу привязать и там его оставить, а Яваха неподалёку в кустах должон был сховаться, и ухо востро надобно было ему держать. Дело ведь это рискованное, филигранное: чуть что не так, обмишуришься, не устрожишь – Далькину жизнь и положишь.

   Ну, вот и время назначенное на подходе. Идут они вдвоём к горе той. Яванка царевича верёвкой к столбу привязал, а сам чуть пониже спустился и в зарослях укрылся. Ждут себе, пождут... Далевид у столба замшелого привязанный стоит, а Ванюха в кусточках замаскированный на стрёме сидит, бдит.

   Тут и полночь уже близится. Тишина вокруг прямо зловещая стоит, лишь море едва слышно волнами сонными плещет, да вдруг сыч вдалеке заухал жутко.

   И в этот самый миг – плюкш! – с воды звук какой-то посторонний послышался. Смотрит Яван – появляется из морской пучины глаз. Да что там глаз – глазище, буркалище, как бы посаженный на длинной тонкой палке. А вслед за первым буркалом и второй такой же... Притих Яваха, замер, насколько было возможно, даже дыхание затаил, а Далька слегонца испугался и у столба своего весь сжался. Ну а глазищи странные поозиралися с минуту где-то и туда-сюда поповорачивались: очевидно, убеждались, нет ли где подвоха или обмана, в виде само собою Явана. А потом только – ш-ш-ш! – с шумом немалым на бережок пологий чудище подводное выползло, да какое же невиданное!

   Пригляделся получше Яван; хм, думает – на краба невероятного сильно гад смахивает. А какой страшенющий же! Величиною с большую копну: о шести ногах членистых да двух клешанинах увесистых. На концах ножищ у него крючья были загнутые, а клешни были словно серпы громадные. Сам-то краб чёрен оказался, точно мокрый камень, а одна клешанина белая у него была и в полумраке светящаяся. «Ага! – обрадовался Яван, в засаде своей сидючи. – То, что клешня белая, это к лучшему – ужо я тебя, дорогуша, прищучу!»

   А чудовище постояло-постояло, покуда с него вода стекала, да к горе, вращая глазами, потопало. Заковыляло по песку да по гальке, ногами – шур-шур-шур – шуршит и на жертву привязанную жадно глядит. И вроде как похохатывать начало.

   Вот оно к горе той приблизилось, по склону быстро вскарабкалось, возле жертвы уселось и противным голосом заскрипело:

   – Ух, какой молоденький, какой сочненький человечечек! Хо-хо! А душоночка какая созревшая! Ха-ха! А тельце какое нежное! Хе-хе! Я два месяца не ел, всё постился да терпел – знатно же я сейчас попотчуюсь! Ох-хо-хо!

   Далевид, хоть и был он парнем непугливым, а и то от страха весь застыл, монстыря; этого вблизи видя; побледнел он, словно мел, и ни словечка вымолвить стал не в силах. Ещё бы – эдакое страшило к нему подступило! Далька перед этим уродом, словно цыплёночек перед коршуном!

   Ну а чудище ещё ближе к нему придвинулось, воздух с шумом в себя потянуло и далее загнусавило:

   – Ой, как пахнет-то! Ты, людяшок, должно быть вкуснющий – ну объядение прямо! Хо-хо-хо!.. Только ты, козявчишка, не радуйся – я тута снедать тобой не стану. Мало ли чё! Я тебя с собою возьму, ага. Яд в твоё тело впрысну, и ты околодеешь, дабы сподручнее было тушку твою волочь. Ох-хо-хо-хо!

   И опять, значит, от наглого хохота аж заходил весь ходуном. А потом на лапах приподнялся и клешанину белую к своей жертве начал протягивать.

   «Ну, теперя самая пора!» – решил мгновенно Яван. И на горку-то скок-поскок – и он уже тама, возле этого хама! Да, не долго смекая, ка-ак долбанёт палицей по протянутой клешне! Так и переломил её на хрен!.. Видать, от души Ванюша приложился, достал уже чёртов краб его своей наглостью – насилу Ваня до дела дотерпел, пока в  засаде сидел. А потом за другую клешню Ванюха чудовище ухватил и ну держать его что было сил.

   Что тут началося! О-о! Крабище схваченный с перепугу заверещал отчаянно, лапищами засучил по камню... Судорогой дикой потом его скорёжило... Видать, крепенько Яваново явление его огорошило. Ну а Ванька держит гада крепко, не отпускает... Подёргался тот в богатырских руках, побился и вдруг... слабеть начал заметно и в размерах уменьшаться принялся: эдак весь сморщился, съёжился, скукожился, а затем только чуфф – в ма-а-ленького такого крабика превратился. А из отломленной белой клешни ослепительно огненный шарик медленно выплыл. Яваха ладошку лодочкой сделал, под шарик её подвёл, а тот в ладонь-то и опустился, словно приглашение его принимая.

   – Погоди, кусочек белого света, не улетай! – попросил его Яванушка, улыбаясь. – Ты, брат, мне ещё пригодишься...

   А сам быстро наклонился, краба, удрать было намеревавшегося, за панцирь поймал, как следует его тряханул, потом размахнулся, да как шмякнет паразита мелкого об скалу!

   И ногою сверху его придавил.

   – А ну, клещ проклятый, говори: где вход в твоё упырье царство лежит? Ну-у!!! – вскричал Яван, серчая.

   И ступнёю на поганца как надавит – только хруст зловещий пошёл.

   – Погоди, богатырь, не убивай! – заверещал пискляво крабик. – Я всё скажу! Столкуемся – только не убивай!

   – Разболтался ещё здеся! – негодует ещё пуще Яван. – Говори живо, гад!

   И ещё сильнее его давит.

   – Вход в пекло на острове находится, – затараторил, торопясь, краб. – Чёрным у вас он зовётся. Там есть гора, а на горе – вход в пещеру имеется. Через эту-то пещеру и можно в преисподнюю попасть... Я всё сказал! Пощади меня, Коровий сын, отпусти – я больше не бу-у-ду!

   – А это не я решать буду! – отвечает твёрдым голосом Яван. – Пускай белый свет твою участь решает, коего частицу ты украл и в плену держал!

   Поднимает он краба копошащегося за клешню его оставшуюся да и подносит гадика к шарику сверкающему. И едва только краб до белого огня дотронулся, как моментально и вспыхнул весь, точно факел. И принялся чёрт гадский гореть да пылать жарким пламенем – только чад от него пошёл. Тут он и конец свой нашёл – сгорел подчистую. Даже пепла от негодяя не осталося. А шарик сверкнул преярко и стремительно вверх вознёсся, где и исчез – стало быть воскрес-возогнился и из этих мест испарился.

   Яван тогда царевича бледного от столба отвязывает, поздравляет его искренне с окончанием испытания, а тот рад был невероятно, что хоть испугался, а врагу не поддался, да ещё и в живых остался.

   Кинулся он Ванюхе на шею и что было силы его стиснул.

   – Ну, – вопит, – Яван, ты и богатырь – этакого раскаряку шутя победил!

   А как маленько спасённая жертва угомонилась, то Явахе Далевид  и говорит:

   – Я, Вань, островок этот Чёрный знаю. Его все моряки стороною обходить стараются, потому как несчастливым он середь них почитается. Уж почему, и не ведаю. Гиблое дюже место. Недалече находится отсель, так что быстро туда доплывём.

   И возвращаются они с победой домой!

   Ну, тут конечно радость всеобщая, сумасшедшее ликование, всё такое... На Явана, как на полубога какого все уже глядят и в его обществе непременно побывать хотят. Торжества грандиозные готовят – что-то вроде триумфа обалденного.

   А Ваня царю говорит: нет! Хватит, мол, бражничать да пировать, пора мне и честь знать. Кораблишко вот только мне б какой-никакой – до Чёрного острова сбегать на нём. Дюже, мол, хочется...

   Царь же Далевлад, хоть и было у него попировать желание пребольшое, а всё ж к герою отнёсся со всею душою. «Что только ни пожелаешь, – орёт, – всё для тебя сделаем!» Тут же вскорости по царскому приказу и кораблик был готовый – стоит-поджидает уже у пристани. Ванюха и заторопился – поднадоело ему здесь уже до чёртиков, ага.

   Быстро собрался Яван. Припасов в дорогу ему надавали – целую торбу. Весь почитай город его провожать высыпал, и семейство царское тоже пришло само собою. Царь Далевлад во главе провожающих невесёлый бредёт, царица Милояна губу кусает, глаза на мокром месте, а Приянка Явану на шею кинулась без всякой лести и разрыдалась навзрыд. Трудно она расставалась со своим спасителем, потому что влюбилась в него крепко.

   Один лишь царевич Далевид бодр шёл да весел. «Тебя до острова, – говорит, – Вань, провожу и до конца тебе послужу».

   Приобнял царь напоследок Явана, почеломкался с ним трижды по обычаю православному да и тоже всплакнул-то малость.

   – Я, – всхлипывает, – в жизни своей окаянной такого человека яркого, как ты, Яван Говяда, нигде вообще не встречал! Признаюсь – смутил ты меня очень: выходит, иначе, чем мы, люди жить-то могут. Э-эх, да ладно! Чего там... Ну, герой ты наш дорогой, сияр-бояр мой благородный – прощай, и царство наше непутёвое – не забывай! Да покажи этим чертям кузькину мать – пусть знают, что есть кому у нас за правду постоять!.. Э-эх, мой свет – увидимся мы ещё с тобою али нет – один лишь бог ведает!

   – Ничего, царь Далевлад, – старика утешая, Яван восклицает, – не унывай! Коли живы с тобой будем, то ещё свидимся!

   И на кораблик – прыг. В пояс людям собравшимся поклонился, рукою всем помахал и что-то ещё прокричал, да только в рёве толпы бурливой никто его уже не расслышал. Вот от пристани они отчалили, и по волнам морским багряным корабль вдаль себе побежал.