9. Как хранитель тайных врат был Явану страшно рад

 
   И эдак плыли они по морю тому, плыли и через день до цели доплыли: показался впереди остров не шибко большой. Сам островок гористый такой да лесистый, посерёдке крутая гора над прочими высится, вокруг неё скалы вздымаются, а у края берега кайма из красноватого песка расстилается. Из большей же горы дымок чёрный курится, над лесом туман сизый клубится, и всё там расцвечено живописно: скалы – то голубые, то золотые, то розовые, и ещё – фиолетовый лес-то. Красивое, короче, место!

   Что ж, подплывают наши, на бережок сходят. Яван с Далевидом первыми идут, а тут смотрят – из рощицы им навстречу старичок некий выходит, вроде как пастух, потому что вдали козье стадо пасётся, да тройка волкодавов, лая, на них несётся. Старичок на собак прицыкнул, от мореходов их отвратил, а сам к компании лицо поворотил и улыбнулся им радостно. Видом-то старичишка невзрачный, сухонький такой да низенький, бородища у него длинная, и весь он как лунь белый. А в руке – посох деревянный, суковатый весьма, неровный, до блеска ладонями отполированный.
 
   Ну, мореплаватели бравые к старичку подходят, кланяются ему в пояс, здороваются вежливо и разговор сходу заводят: так, мол, и так, говорят, мы такие-то и такие, ищем то-то и то-то – вход в пекло, одним словом. «Не знаешь ли, дедушка?..» – спрашивают. А старичишка ещё шире им улыбается и головою кивает. Как не знать, отвечает: тут-де невдалеке, на середней горе пещера имеется – да во-о-н она виднеется! – вот там-то этот самый вход и есть. «Я, – добавляет, – и дорожку туда покажу, и до самой пещеры вас провожу, не беспокойтеся».

   – А как тебя звать-величать, отец? – кидает Яван деду вопросец. – И почему ты один на сём острове обитаешь, ведь место это, по отзывам, худое и поганое?

   Старичок тут как рассмеётся заливисто.

   Долго смеялся, аж прослезился, а отсмеявшись, заметил весело:

   – Может для кого-то худое да лядащее, а для меня подходящее! Место ведь тихое, спокойное, от суеты далёкое, поскольку ваши шумные города мне не нужны и даром. А зовут меня дедом Ловеяром.

   Ваня сразу хотел было в пещеру податься, да ушлый старик его отговорил. «Чего зря торопиться-то? – бает. – Вона вечер уже наступает: куда ты впотьмах по кручам пойдёшь? Того и гляди шею себе свернёшь... Не-не, – махает руками, – с места не сойду, а завтра поутру и проведу».

   – Ну добро, ладно, – согласился с дедом Яван, – так, значит, тому и быть.
 
   И к спутникам своим оборотился:

   – Спасибо вам за всё, ребята! Дальше я уж сам... Плывите себе с миром назад.

   Далевид-то не хотел уходить. С Яваном желал он остаться и в пекло мечтал пробраться, да только Яваха на эту авантюру не согласился.

   – Нет, дорогой! – отрезал он твёрдо. – Парень ты что надо, храбрый да отважный, но Далька, не это ведь важно. Путешествие моё опасным будет до крайности и случись чего, как я твоему батюшке посмотрю в глаза? Что он мне скажет? Сынок, мол, без отеческого благословления из родных мест сбежал, а ты его в сём безобразии поддержал? Я на это не пойду, так что извини, Даля, а далее я один иду...
 
   Ну, делать нечего. Обнялись они крепко-накрепко на прощание, и Далевид на корабль поплёлся опечаленный. Гребцы дюжие на вёсла налегли дружно, потом паруса белоснежные кораблик распустил и, пенный след за кормой оставляя, по волнам вольным в даль устремился.

   А старичок хлебосольный гостя в хижину свою пригласил. «Пойдём, – говорит, – отдохнёшь с дороги, а перед тем покушаем кой-чего, чайку попьём да в беседе времечко проведём».

   И ведёт Явана в рощицу недалече от моря.

   Там и впрямь на краю леса жидкого лачуга его стояла незавидная, а рядом с нею очаг был разбит, и каша на огне варилась, аж, булькая, пузырилась. Погнал Ловеяр коз своих куда-то за кусты – да скорёшенько и возвратился, кашу с огня снял, другой котелок, с водою ключевою, надевает на железный штырь, водицу в нём кипятит и травку ароматную в котёл сыплет.

   – У меня, – хвастает, – чаёк наилучший; не было ещё случая, чтобы его хулили, а я, милочек, многих поил, и все были рады – пили аж до упаду.

   А сам смеётся, ухохатывается и чуть ли даже не падает. Да миску каши с маслом Ванюше наваливает. «Ешь, – говорит, – богатырь, угощайся, молодецких силушек набирайся!»

   Попробовал Яван угощения дедова – а и впрямь каша-то знатная и на вкус приятная! Вдоволь кашицей угостился... А тут и чай дедушкин уварился. Ловеяр Ване кружищу полную наливает, протягивает, а тот её берёт, чаёк пьёт да нахваливает. Мигом кружку и осушил, – и добавок ещё попросил. Отвар-то и впрямь душист очень – утерпеть его не пить нету мочи!

   Ваня ещё чаю черпает, да вдруг ощущает... что за чушь ещё такая? Сила некая его вдруг закачала... В очах его ясных затуманело, смешалося всё да поплыло, вихрем стремительным закрутило. Всё быстрее и быстрее круговерть несусветная в глазах у него мчалась, но и этого было мало – вот и тело его слушаться перестало, и совсем Ване муторно стало. А тут ещё огненный змей жгучим видением в угасающем его сознании закружился и... как вдруг отрезало: вчистую Яван вырубился.

   Много ли, мало времени проходит – бог весть! – а только очухался Яванушка наконец и начал понемногу опамятоваться. С трудом немалым он в окружающую явь включился, поскольку находился в некотором забытьи, а затем туман у него в голове разошёлся чуток, и дошло вдруг до него, что он не свободен лежит тута, а прочными путами весь опутан.

   – Эй, дед, ты там где? – позвал Яван грозно. – Что это ещё за шутки?! А ну развяжи меня живо, кому говорю!
      
   Только вместо окрика громкого выдавил Ваня из себя сипение какое-то невнятное, для слуха малопонятное. А где-то через минуту шаги неподалёку послышались, и сам Ловеяр пред взором Ваниным предстал. Пригляделся богатырь пленённый к наклонённому над ним мурлу – ну и ну! – старичишка-то, оказывается, в лице переменился: злым да ехидным Явановым очам ныне привиделся.

   Наклонился он ещё ниже над связанным витязем и издевательски захихикал, а потом добавил радостно:

   – Вот ты и попался, нахал! Телок малый, что с дубом бодался! Меня, брат, не проведёшь – и не таких бравых я лавливал! Покруче тебя вои были. Плыли, плыли да и приплыли. Тьфу! Мусор!

  И до того злая гримаса харю дедку тут искорёжила, что гнусней не найти было рожи-то.

  Попытался тогда Яван путы свои порвать, однако ничего у него не вышло – не слушались его мышцы-то. А старик развеселился тут не на шутку да и говорит:

   – Не рвись, не рвись, богатырь – ты нынче хилее любого хилого. Силёнка твоя вона теперь где!

   И он постучал рукою по посоху, продолжая гнать свою пургу:

   – Я вот, по-твоему, кто – пастух?.. Точно – пастух. Пастырь я хитроумный! Я таких, как ты, здеся лавливаю да на острове сём пасу – вроде как вахту несу. Так что, бычок-дурачок Яваха Говяха, твоё дело ныне аховое – ты, брат, теперя в моих руках! Ха-ха-ха!

   – Слушай, дед, – пробормотал Яван косноязычно, потому что язык у него заплетался, и голос был не зычным, – сей же час развяжи меня. Тогда ничего плохого тебе не сделаю – обещаю. А ежели не развяжешь...

   – Цыц! – грубо  оборвал  его  Ловеяр. – Заткни пасть-то! Ишь, грозит ещё, буйвол! Слышь-ка, милок – здесь один я и царь и бог. Что захочу, то и сделаю с тобою!

   Захихикал опять чёрт старый, а сам довольным-предовольным стал и россказни свои продолжал:

   – Я тебе, касатик, скажу без утайки, что в пекле клятом худовато нашему брату обитать. Не, конечно там: сила, знанье, балда и власть... и прочая подобная сласть, и всё такое... Спервоначалу может померещиться, что выше блага и быть не могёт – ан нет! Не по мне вся эта дребедень.

   Яван молчал, тяжело дыша, и ничего пока чёрту не отвечал.

   А этот паразит между тем своё продолжал:

   – Черняк-то болван. Обалдуй явный. Он же радости истой в жизни не видал. А всё потому, что заговоры ему всюду мнятся да разные смуты: опасается он, как бы кто ловкий его с трона-то не торнул. И торнет обязательно, дай срок! Хе-хе-хе!

   И он злорадно расхихикался, падение Черняка, видимо, представляя.

   – А вот меня, своего старшего брата, он ещё и побаивается. И есть, замечу, отчего: я и хитрее его, и мудрее, и прозорливее... Поэтому и не боюсь никого. Совсем никого! О-го-го-го!

   Ловеяр вытянул руки к небу и потряс ими, словно грозя кому-то на небесах своим посохом.

   – Может, и Бога ты не боишься? – спросил охальника Яван.

   – Ха-ха-ха! Ух-ха-ха! – расхохотался Ловеярка аж до слёз. – Не, ну это что-то! Какой-то дурак неудатый богом ещё будет меня пугать! Ой, не могу!.. Кого мне, говоришь, надо бояться – Ра что ли?! Да ведь больше меня никто во всём мире его не постиг – он же везде и во всём, и во мне, между прочим, тоже!

   – Ты, дедок, я гляжу, слишком уж гордый, – говорит тогда Яван чёрту неуёмному. – Ра-то действительно в тебе, но ты-то ведь – не в нём...

   – Да мне плевать! – взбеленившись внезапно, принялся дед орать. – Ра никого не карает – он всем волю дал! Как хошь, так и можь! Главное – к обстоятельствам не ленись примеряться, да о шкуре своей пекись, вот и будет всё зашибись!

   Поднял Яван голову свою тяжёлую и осуждающим взглядом колдуна аж прожёг.

   – Чё волком-то глядишь? – тот зло возопил. – Придушить меня хочешь? И-и, милай – и не мечтай! Меня, соколик, какой-либо человек али демон, возможно, кокнуть бы и сумел, да только это зряшное дело – я ведь всех сильней!

   – Слышь ты, хвастун, – пробормотал тогда уже явственнее Яван, – если я до тебя доберусь, то считай, это сам Ра до тебя добрался. А я зря не вещаю, и это тебе обещаю.

   А старичище мерзкий на Явановы слова вдруг как разгневается, да вверх как подскочит. Подхватил он с земли кнутище крученный и так-то лежащего витязя им перетянул, что Ванька от неожиданности даже вскрикнул. Боль была ну прямо адская! Ну а чёрт этот и не думал униматься: как почал он свою жертву почём зря хлестать, так только свист пошёл. Ваньку, гад, ногами пинает да по небитым местам его кнутищем охаживает: хлесь да хлесь, хлесь да хлесь!.. До того, бестия, разошёлся, что аж взмок.

   У Явана от этой порки живого места на теле не осталось – даже шкура львиная от колдовского кнута не спасла.
 
   И покуда побитый богатырь от боли извивался да очухмянивался, этот подлый мухомор над ним уже нарисовался и в своей манере издевательской закривлялся:

   – Ну чё, телёночек вредный, отведал Ловеярова угощения? Хе-хе! Знатно упарился али не? Ишь кожа у тебя какая броневая – не мочалится и от мово кнута! А больку-то ведь всё одно чуял, а?

   Яван молчал.

   – Я тебя, мил-человек, на огоньке, по старинушке, поджарю да собачкам своим и скормлю. Не возражаешь?

    И опять Яван отвечать подлецу не стал.

   – Ну а сам печёночкой твоей полакомлюсь, – усмехаясь, чёрт продолжал. – Жареная-то она уй какая!.. А душку твою пленю: ёмкая она у тебя, необычной комплекции – пригодится для моей коллекции.

   Недолго думая, подхватил дедок полоумный пленника за шкуру, словно куклу тряпичную богатыря на плечо себе кинул и вприпрыжку куда-то двинул. Невдалеке от своей хижины коряжину огромную он нашёл и цепью железной Ваню к коряге притянул. А тот не то что сопротивляться, а даже и пикнуть не мог – во, значит, каково было стариково над ним превосходство!

   После этого чёрт в лес отлучился ненадолго и большущую вязанку хвороста оттуда приволок; Явана этим хворостом обложил он со всех сторон, а потом вдруг как дунет на кучу; изо рта у него столб огненный – шарах! – на хворост сухой жахнул, и пошло это кострище гореть. Жарко стало – прямо одуреть! Несколько мгновений лишь минуло, и вскинулся вокруг Явана огненный вихрь; обхватили языки пламени его тело и начали немилосердно его жечь.

   Совсем тут Ване стало кисло: аж рассудок у него помутился от муки сей езуитской. Боль он ощутил – ну нестерпимую! «Да неужто смертушка моя пришла безвременная?!» – мысль отчаянная сознание Ванино пронзила.

   Рванулся он изо всех своих сил – да не тут-то было! – только цепь раскалённая крепче тело его обвила. И тут вдруг так ему захотелось жить, такая воля к существованию его обуяла! «Не гоже, чтобы сыны Ра нечисти покорялися! – круче всякого огня дума сильная его обожгла. – Держаться надо – иль ты не Яван Говяда?!»

   И как будто силёнок эта решимость ему прибавила. Всю свою волю твёрдую Яван в кулак сжал: глаза зажмурил, дыхание задержал, и застыл изваянием каменным, рваться и метаться зря перестав. А в уме его и белый свет, и дедушка Правед, и матушка-коровушка, и красавица-богатырша – молнией яркой пронеслись. «Нельзя умирать! – решил твёрдо Яван. – Жить надо! Жить!!!»

   Минуты протянулись как годы. Половина хвороста уже сгорела, а цепь железная добела накалилась и ослабела. Собрался тогда Яван с духом и всем своим телом измученным из цепей рванулся. Порвал он путы на фиг, хворост горящий расшвырял и из полымя, точно Феникс-птица, вышел.  И вот же удивительное дело: не только волосы на нём не сгорели, а даже и шкура льва, спасибо корове-матери за защитный дар.

   Открыл Яван слипшиеся глаза, мир окружающий вновь увидал да – дышать! Дышать!!! А старикашка на него вытаращился и аж онемел, но в себя пришёл на удивление резво.

   – Ах та-а-к! – протянул он с досадою. – Тебя, значится, и кнут не секёть, и огонь не берёть! Ладно, несгораемый ты мой – ужо я тебя пристрою!

   Да подскочивши к Явану, как треснет ему посохом по шарабану! Тот с ног долой бряк, а в головушке сделался мрак: ничегошеньки от удара не соображает... Покуда чуток очухался, глядь – а старичище уже верхом на нём сидит и руки ему выкручивает. Ванька дёрг-дёрг – ни шиша! Страшная просто силища у заморыша! А зато у нашего атлета прежней мощи и нету – ну как пропала. И не успел он опомниться даже, как Ловеярка его сызнова повязал.

   Присел чёрт, отдыхая, на камешек и, усмехаясь, сказал:

   – Да-а! Впервой мне, признаюсь, такой тип попался, коий в огне-пламени невредимым остался. Ну, да ничё – для другого, в виде исключения, я расстараюся...

   Привскочил старичина на ножки, Яваху, словно полено, под мышку загрёб и куда-то его поволок. Идёт-бредёт да вроде как сам с собою разговоры ведёт или, может быть, пленнику своему в ухо орёт. Чёрт его там разберёт: дедок-то, видать, от одиночества свихнулся совсем – чисто маньяк стал и параноик. Нет бы молчал, так он ещё и разглагольствует:

   – Есть тут у меня одна животина безродная, никуда не годная. Ни чёрту он раб, ни богу друг. Я его по доброте душевной держу-держу, а зачем – ума не приложу. А прожорливый – уй! Давненько я его, правда, не кормил-то – уж годков сорок, наверное. А и не заслуживает, бездельник!

   Старичишка тут, по своему обыкновению, посмеялся чуток, похихикал и дале ногами задвигал.

   – Вот я тебя, пельмешек, энтому проглоту и скормлю! – радостно он загнул. – Побалую скотинку. Наших он всё ж кровей, ей-ей! Ну как своей кровинушке не порадеть-то!

   И приходят они вскоре к пещере угрюмой. Старик шмыгнул в неё тут же и засеменил по проходу в глубину. Через пару-тройку минут приходит он в большущий грот, мрачными красками лениво переливавшийся... Запрокинул Яван голову и видит: в углу, на толстенной цепи страшный дракон в заточении сидит, и такой-то весь худой да измождённый, что и описать невозможно. Хмурый он был, понурый, члены его были скорчены, кожа сморщена, рёбра стропилами наружу торчали, и лишь глазища рубиновым цветом горели... Узрел драконище деда, морду вытянул да как заревёт трубно. Едва свод в гроте не рухнул, до чего громкозвучно.

   А дедок ему строгим тоном:

   – Ну, будя, будя реветь-то! Ишь, шелупень неверная, расшумелся! Я ж не так пришёл – гостинец вишь притаранил. Эвона – человечек какой упитанный! Вкуснющий – це-це-це!

   Поглядел чудовищный зверь на Явана, и огонь из его глаз от жадности жахнул. Раскрыл он пастищу громадную, а там клыки – чуть не в локоть длиною! А Ловеярка возьми тут и кинь в пасть разверстую своего пленника – как словно в печку полено. Дракон пасть моментально захлопнул и принялся Ваньку лопать. Чав-чав! – зубами его кусает и язычищем во рту бросает. Как словно котлету жуёт атлета...

   Затем стиснуло Ваню со всех сторон и потянуло вниз, словно в воронку... А это он по драконьей глотке пошёл, да вскоре – буль! – место в его желудке нашёл. Тут же незамедлительно соки пищеварительные полилися на него потоком, и вышло бы Ване это купание боком, если бы не его броня, – до того едкими соки те оказалися. А воняли-то они как!

   Пришлось Явахе сызнова в руки себя взять. Зажмурился он, дыхание задержал и всю свою волю в кулаке зажал.

   Посидел он там трошки, подождал немножко... Ему-то вроде ничего, привык, видимо, уже терпеть, – зато верёвки от кислоты жгучей начали тлеть... Собрался Ванюша тогда с силами, дёрнулся мощно да и освободился от пут. Только что дальше-то делать – не оставаться же тут... Да и через задний проход лезти – мало будет чести... Упёрся он тогда руками и ногами в стенки утробищи ящеровой и давай там брыкаться да наружу рваться. Чуть в клочья желудок чудищев не разнёс.

   И тут чует он – у-уть! – попёрло его по глотке назад, да так-то быстро... Вот уже в пасть он проскочил, а драконище пасть раскрыл, и Ваня по языку, как по маслу, проехался, да на полу пещеры и очутился. Отрыгнул, короче, богатыря дракоша – видать, тело его для закуси оказалось не гоже.

   Вот Яванка на полу каменном в слизи барахтается, над ним ящер обескураженный пыхмя пыхтит, а перед ним Ловеярка стоит да волчарой на него глядит.

   – Это что же такое получается, – заорал он, зараспинался, – ты у нас не токмо в огне не палишься, но и в утробе не варишься! Ну отпетый же негодяй – противно даже ящеру твоё мясо жрать!

   И повернувшись к дракону, как крикнет ему:

   – А ну-ка жри его снова, топтыга ты допотопная! Кому говорю, ангелолюб!
 
   Да посохом своим на чудовище замахнулся.

   А тот от ужаса зажмурился, назад шатнулся, в стену вжался, но исполнять приказание не стал – даже пасть захлопнул и челюсти сжал.

   – Ах вона ты как! – взвизгнул истерически Ловеярка. – Ну, погоди, отступник ты жалкий!

   И подскочивши к дракону, как огреет его посохом по морде!

   Заревел, завыл драконище не своим голосищем, по бурой его шкуре огненные сполохи возогнилися, а потом кожа у него лопаться стала, и из трещин языки пламени заполыхали. Грохнулся он оземь тушей своей великой и аж заколдобился от муки мучительной.

   Не стал Яваха ждать далее. Барсом стремительным он на обидчика своего кинулся и ловким ударом посох у него из рук вышиб. И уж хотел с чёртом этим расправиться, да только старик ловкачом оказался: проворен, подлый хам, был не по годам. Как начал он нашего Явасю по чём попало дубасить, что тому мало не показалось. Раз двенадцать злой Ловеяр его с ног-то сбивал, дух бунтарский из него выбивая...

   Видит Ванька – никак старичка не унять ему: не по силушке противник попался, да не по уму; и через времечко недолгое опять Ванюха побитый лежит, а старый чёрт этаким коршуном над ним высится и посохом своим поигрывает.

   Да рассуждает, как водится, вслух:

   – Я тебя, лядов забияка, навсегда драться-то отучу! Я счас, касатик, тебя тем сделаю, кем ты и должен был стать – та, что надо, будет у тебя стать!

   Опять дедку стало весело. Рассмеялся он мелким бесом, в пляс пустился и юрким волчком по полу закрутился. А потом как вкопанный пред Яваном остановился, посуровел, нахмурился, на жертву свою зло сощурился, и... посохом колдовским до Ваниной груди коснулся.

   И начал Яванушка на глазах меняться: шерстью стал обрастать, хвостом да мордой обзаводиться, и в рога да копыта рядиться... Минуты даже не минуло, а на месте человека с ладной фигурою телёночек стоял бурый. Стоял, дрожал, шатался и с испугом вокруг озирался.

   Засмеялся тогда злобный маг, шлёпнул посохом телка по заднице и из пещеры его наружу погнал.

   – Я тебя Черняку продам! – заявил он вновь радостно. – Как есть всего стоварю, со всеми потрохами, живучий ты мой! Ха! Это я ладно придумал, мне ведь лишняя с тобой морока не нужна – мне спокойная жизнь важна.

   Схватил Ловеяр Явана-телка в охапку и к лесу бегом припустил. А в чаще лесной огромный загон оказался, деревянным тыном окружённый. Стены были сажени в две высотою, никак не менее. И для чего, подумал Ваня, такое сооружение? А злодей уж ворота прочные открывает, вовнутрь заваливает, а там скот всякий у него был заперт: коровы, овцы и козы. Пнул колдун Явана под зад ногою. Отлетел тот споро в дальний угол и на земельке сырой растянулся.

   – Завтра же с Черняком свяжуся! – крикнул ему вдогонку дедок. – Переговоры с ним поведу по твоему поводу. Ужо, думаю, мы сторгуемся!

   Выскочил он вон, ворота задвинул на засов да и был таков.

   Хреново... Ох, и хреново на душе у Явана стало! Вот же полоса неудалая у него настала! Попал он к коварному чёрту в лапы, как вошь во щепоть. Самое было время, когда перстень деда Праведа ему сгодился бы, хотя... может быть, и нет. Где ж это было видано, чтобы перстни на копыта надевались! И оставалось ему лишь одно – ждать, а там...  пропадать, али спасаться, но на Ра притом уповать стараться.

   «Постой! – схватил он себя за холку мысленно. – Ежели одна надёжа на Ра у меня осталась, то тетёхой мне быть не пристало. Надо и самому пошевелиться, ведь Ра и вовне и внутри гнездится!»

   Пришёл в себя Яваха, вокруг поозирался, да и стал по загону похаживать. Вот походил он, побродил по скотьей тюрьме – ну нигде выхода нету! Ограда везде была высоченная – не перескочишь, да толстенная – не пробьёшь. Прямо тупик какой-то...

   И вдруг – бац! «Да как же это я раньше не догадался! – мысль неожиданная в телячью его голову шарахнула. – Экая же я бычара тупая!»

   Подбегает Яванушка к одной коровушке чёрной, – а та толстая такая, вымя у неё полное – да и принялся её за дойки сосать. А она – ничего: смирненько этак стоит, к Ване голову повернула и вроде как приветила его своим «му». Присосался Ванёк как следует к вымени, да всё-то молочко коровкино без остатка и выдул. Кругленьким он сделался, как бочонок, и вдруг чует – о-о! – побежала силушка молодецкая по жилушкам по телецким, ей-ей побежала!

   Уж как стал наш телёночек тут попрыгивать, как принялся ногами он подрыгивать! И чует заколдованный усилок: слушаются его сызнова резвые ноженьки, быстро бегут они по загончику... Не на шутку Ванюша-бычок разыгрался, во всю прыть свою телячью он разогнался, подскочил быстрее молнии ко ограде той – да и сиганул себе на ту сторонку! Словно палисадник низёхонький ограду высокую и пересёк, да на обратной стороне и приземлился.

   А как оказался Яванка на воле, то не стал он бегать там боле; как вкопанный он у заборища остановился и покопался как следует в своих мыслях.

   И осенила его мгновенно догадка одна – палица!.. Вспомнил он про оружие своё испытанное, Ра силой напитанное. «Надо её найти, – решил он, – во что бы то ни стало, и попросить Отца нашего, чтобы сила Его в тело моё вошла, чары злые рассеяла и прежним меня содеяла...»

   Что ж, в уме сказано – въяве сделано! Яван-то, хоть и бычьего ныне племени, но себе на уме: идёт сторожко, украдкой, словно с кем играет он в прятки... А и то сказать, верно – прятки ведь и есть – чего на рожон-то лезть? Не ровён час, чёрт старый его заметит – уж он-то Ваню приветит! Поди сладь тогда с этим гадом, с колдуном клятым, при помощи рожек телячьих да ножек копылячьих – считай, одни рожки да ножки от тебя и останутся. С этого злыдня станется.
 
   Пробрался Ванюша-бычок на морской бережок, глядь – эвона палица его у костра валяется, да ещё котомка. Не успел ещё старикашка вещи-то прибрать, поустал, видать, пошёл спать... Ну а Ваня к палице-то бегом. Облизал её от избытка чувств со всех сторон, да сверху на неё и лёг, как на порог. Лежит, всем телом дрожит и мысленно Бога о помощи молит. Да в придачу что было сил фантазии себя в прежнем виде представляет...

   Вот лежал он так, лежал, верою безмерною наполнялся, и вдруг чует – уй! – жар от палицы пошёл, да такой-то явный! С каждой минутой палица жаром горячим накалялася, покуда не сделалось Ване невтерпёж.

   «Что ж, – решил он твёрдо, – лучше от палицы своей я погибну, чем в загоне стариковом копыта откину! Буду терпеть до последней мочи!»

   И вдруг – лоп! – треснула шкура на пузе телячьем и медленно начала с него сползать. Слезла шкура с него, как с руки перчатка, и рядом шмякнулась, а потом вспыхнула ярким пламенем и сгорела без остатка.

   Как и не было того теляти малого! Стоит на месте телка былого богатырь молодой, стоит, потягивается, телом могучим вытягивается, косточки застоялые разминает и не совсем благозвучными словами колдуна поминает.

   И почуял тут Ваня, что силушка его прежняя сызнова к нему вернулася. Не медля зря да сопли не жуя, Яван палицей боевой тогда вооружается и направляется к Ловеяровой хатке, где колдун почивал с устатку.