Баба Поля

            Баба Поля.

- О-хо-хо!- тяжело вздохнула в темноте баба Поля.- Грехи наши тяжкие…
Она сидела на высокой деревянной кровати, свесив укрытые стеганным лоскутным одеялом зябнущие ноги. Тускло поблескивало запотевшее за ночь стекло.
О чем только не передумаешь бессонными часами. От долгого лежания ноют все косточки. За окном шумит ветер. Стучат часы. Дом, как пустой. Потрескивают стены, вздыхает остывающая печь. Под полом кто-то возился: может, крыса, а может, заблудший кот влез в отдушину. Ночь копошливо медлительна, влажная, тяжелая. Оттого, может, и стены потрескивают, давит на них со всех сторон.
Баба Поля приложила руку к печному стояку. Теплые кирпичи ласково прильнули к ладони. Кровать скрипнула. Баба Поля замерла: не хватало, чтобы она своей бессонницей разбудила домочадцев.
Хорошо хоть ещё на улице темно, а то как ни посмотришь в огород, сердце кровью обливается. Прямо беда. Стыдобина. Огород травой зарастает. Улицей пройдешь – у соседей в огородах согнутые спины, развороченная земля. Кто-то и картошку уже посадил, а у них лебеда лезет, одуванчики желтеют, кажется, земля от стыда ежится…
Надежа на дочь плохая. Ей все некогда. Начнешь говорить, стыдить – огрызается, отговаривается, что устала, все завтра обещает начать. Все надеется на приезд Анютки, на мужика ее. Приедет – сделает…
- Уж он-то сделает,- довольно сощурилась старушка, вспоминая, как в прошлогодний приезд Василий переколол дрова, подправил забор.- Да только совестно просить: чай, год отмантулил на своих северах, спину нагнул на морозе, а приедет – и опять гни. Картошку нашу ему не есть. Совесть, право, знать надо…А только кого и просить, как не его? Некому боле! Сама не сдюжу…Чего, вон вчера, вышла, лопату вынесла. Копнула пару раз – сдавило грудь…Еле отдышалась. Поясницу перехватило… А на огород смотреть больно…Был бы живой Федор, разве кого просить пришлось – сам все видел, видел, чего надо подправить. Теперешние ничего не видят, пока за руку не подведешь, все будут чевокать да переспрашивать, устанешь объяснять, сама быстрее сделаешь…Сделала бы, да вот бог здоровье прибрал…Глаза до всего липнут, а руки и ноги трухлявые стали.
Натруженные и намаянные за день суставы, словно чувствуя, что мысли текут о них, заныли. Согбенная спина бабы Поли сутулилась. Она оперлась шишковатым локтем о придвинутый к кровати комод, на котором стояли дорогие ее памяти вещицы: рыцарь с отбитой рукой, подаренный в далекие тридцатые годы за ударный труд, в самодельной потемневшей рамке фотографии дочери и сына. Лежала стопка открыток-поздравлений от многочисленных внучат и родственников. Смотрел на нее с фотографии сурово муж, дескать, когда придешь, жду, жду, а ты зажилась.
 В темноте баба Поля могла сразу найти любую вещь. И выражения лиц на фотографиях изучены до мелочей, по складкам губ, по прищуру могла определить, что хотели сказать ей родные.
Жизнь вот прожита, а в голову лезут обрывки разных мыслей, воспоминаний – чего не насмотрелась за долгие годы. Оттого и нейдет сон по утрам, просыпается баба Поля. Кольнет чего-то, глянь, и проснулась. Как-никак восьмой десяток за половину перевалил. А мысли тянутся, словно кто за ниточку тащит, дергает. Одна за одной. Сначала неторопливо, потом словно кто посильнее дернет, раз, и оборвалось все, глядишь, сморил короткий сон старуху. Забылась до нового пробуждения. Сны-то, почитай, и забыла, когда видела, какие у старухи сны. Сны молодые видят, вперед в снах забегают, торопят жизнь. А ей чего торопить, куда заглядывать? Ровесники давно отмеренное прожили, и фотографии их выцвели, выело их солнце, словно страшится глаз людских, пусть и на фотографиях, пусть на могилах…Отчего так – первыми глаза время отбеливает? В родительский день прошлась по кладбищу, а там все ее знакомые, подруги…и муж там, и зятя уже как два года похоронили, а она все колготится, все суетится. Нагрешила, что ли, много, раз не принимают ее на тот свет…
Баба Поля тихонько прослезилась, тут же утерлась краешком одеяла.
Какая это жизнь, если всем в тягость: то не так сделала, не так сказала. Это не сюда положила, не смей перечить, советовать, поучать – все не так. Все не так, а не делай она, баба Поля, ничего по дому, так вообще все развалится. Она хоть ворчит да делает. Роздыха от этого только нет. Дел каждый день полно. Дочке чего: на пенсию вышла, так по подругам и шастает, наговорится, домой придет усталая. А у подруг ведь в огороде все нормально, и цветочки посажены, и лебеды нет. Так вот брала бы пример с них – куда там! Об этом лучше не заикайся. Весь вечер разговаривать не будет, надуется. А по мне, вышла на пенсию – занимайся домом, для души. Тут тебе ни нервов, ни шума, ни гама. Живи в свое удовольствие. Ну, когда это было видно, чтобы в середине мая огород не копан?
Баба Поля пошевелилась: больно мысли какие-то смурые пошли. Поглядела с надеждой в окно: скоро ли зарозовеет восход и можно будет выползти во двор, набрать щепок на растопку, начистить картошки. Разве это отдых, когда раз по пять за ночь бессонница простреливает. Маета одна.
- На том свете отдохну,- вздохнула своим мыслям баба Поля.- Там кто его знает, что ожидает…О-хо-хо, зажилась я…Молодые ложатся в землю, а я все топчусь, занимаю чье-то место…Что-то больно сегодня не по себе…Дождь, что ли, будет? А может, просквозило где, май месяц он только с виду теплый, а от земли так и тянет стылостью. Посидишь – поясница разламывается.
Вчерась непутевый Семка телеграмму прислал, денег просит. И на что ему деньги? Опять нешто куда собрался? Мотается, мотается по свету, угла своего найти не может. То в Киргизию леший его носил, а последние два года в Сибири, в Козырьке какой-то, и не выговоришь, прости душу грешную,- тихонько сплюнула старушка.- От детей уехал, а от себя разве уедешь, нешто там слаще? Ну, разошелся с Веркой, бог с ней, а дети при чем? Верка Веркой, не пропадет, а ребятишки, им отец нужен…Я так думаю, что опять куда-то навострился…Только вот зимой приезжал, все, кажись, хорошо было…Ну-ка если все шлендать по свету будут…Денег, вишь, просит…А где их взять…Меньше бы выпивал, ну а кто теперь не пьет? Может, с тысячи один, да и тот какой болезненный…
Баба Поля покачала недовольно головой, пожевала сухими губами, зябко повела плечами. За окном немного развиднелось: выпятился забор, корявыми силуэтами зачернели усохшие, побитые морозом яблони. Мысли старухи снова перескочили на здешнее. Чего о Семке переживать, чай, сам хозяин. А тут огород не копан. Картошку не садили. Больно смотреть на все. Вспомнив вчерашний разговор с соседом, баба Поля непонимающе вздохнула, удрученно сникла. И спросила-то его, кто бы огород вскопал, да сколько это может встать для нее. Маленько она с пенсии положила бы…Тысяч пять – это деньги немалые, день горбатиться за них надо, а их огородишко часа за три хорошему мужику можно перевернуть. А сосед чего, ему все хаханьки, за бока взялся и ну по-лошадиному ржать: «Я, говорит,- лопату от своего дома до вашего не понесу за пятерку. Сейчас цены такой нет. Литрами расплачиваться надо. Ваш огород литр стоит вскопать, а иначе никто не возьмется». И что за мода пошла за все бутылкой расплачиваться. Скоро, поди, зарплату водкой давать будут.
Баба Поля тихонько засмеялась, представила, как повезут мужики заместо получки ящики с водкой, как в обмен на водку пойдут покупать себе штаны, хлеб…
- Вот жизнь пошла: и пьют, и пьют. Ладно бы еще мужики, так и бабы не отстают. Как с ума посходили. Будто перед бедой какой…А с пьяного какой спрос? Вот сосед…
За стеной у соседей давно слышался надсадный храп. Сосед заявился вчера, где там вчера, сегодня уже – лыка не вяжет. Марья сунулась его поучать – так отматюгал, а мог и поддать. А и то, не лезь под пьяную руку. Трезвому надо говорить. Трезвый мужик – золото, все дома делает…Да только редко это,- покачала головой старушка.- С работы в «Ручеек», а там забулдыг хватает. Пьют какую-то бормотуху. Кому это выгодно спаивать мужиков, в любом магазине от бутылок полки ломятся…Видно, без этого нельзя,- решила баба Поля,- доходу больше государству, а что там подбитый глаз да ругань в семье это, как сказал сосед, «не номенклатура государства». «Номенклатура» отвалил зад на сторону, лежит теперь, храпит, а Марья вчера вышла. Поковырялась в огороде, а чего одна баба сделает, и так у нее рука болит, а дочка, кобыла в восьмом классе, по дому ничего не делает, не приучили, стоит руки в бока, только горазда по танцулькам бегать, трясет перед парнями титьками. Ума для этого много не надо…
Во дворе визгливо заверещали щенки.
- Опять Рыжий залез на ящик, а братец потерял его,- подумала баба Поля.- Бестолковые! Им бы спать да спать, пока малые. Не понимают. Надо будет отдать второго. Куда нам двоих…Тоже вот остались без мамки…Хорошая собачка была Тяпка, умная. Чуть за калиткой что ворохнется, сразу знак подавала. Аккуратная собачка была. Угораздило ее под машину попасть. У животных все как у людей, не пьют разве что…
Щенята продолжали требовательно тявкать. Баба Поля нащупала ногой тапки, подошла к окну. Согнутыми, выкрученными ревматизмом пальцами протерла запотевшее стекло. Фланелевая ночная рубашка сползла с плеча, оголила обтянутую иссохшей землисто-серой кожей грудь. На паутине, проброшенной от ящика с газовыми баллонами к окну, поблескивали капельки росы. Небо было чистым. Шелестела, прихорашиваясь, липа. Над некопаным огородом белесо таял наползший туман.
- Ну чисто плачет земля,- прошептала баба Поля.- Авой, авой,- сжала она руки на груди,- когда же такое было, чтобы огород-кормилец неухоженным был? Все на магазины надеются, разевай рот шире – так и навезут вам всего,- подумала баба Поля.- А в магазине откуда брать, когда все лодыри стали, лучше час поспят,- покосилась она на дверь, ведущую в спальню к дочери, где не слышно было даже шевеления.- Я до восьмидесяти годов дожила и все в заботах, всю жизнь рано вставала, а теперешним с их сном столько не протянуть, куда там…А если подумать, то и вправду чего на огородах убиваться, когда все в магазине купить можно…Чудно!
Набросив на плечи старую кофту, обув на ноги подшитые валенки, баба Поля вышла на двор. Щенки весело закрутились под ногами, переворачиваясь на спины, подставляя рукам розовые животы.
- Проголодалась, неугомонная команда?! А вот я вас сейчас хворостиной, чтобы спали. Моду взяли спозаранку дом будить. А ну-ка на место,- топнула ногой баба Поля.- Вот я вас!
Щенки отбежали в сторону, припали на передние лапы, довольно заурчали, словно поняли, что старушка с ними играет. Баба Поля села на скамеечку, вкопанную под липой, сложила на коленях руки. Со стороны она казалась маленьким серым комочком, забытым поспешно ушедшей ночью.
Человек, как туман, сначала ласкает чей-то взор, а потом исчезает незаметно без следов, без отметин, словно его и не было. Следы памяти, они ведь без отметин, их не пощупаешь, не погладишь рукой. И прожитые годы, где их следы? И земля, что лежит у ее ног – она ведь тоже память, а где след ее памяти? Сколько раз ее переворачивали, копали, бороновали, а пройдет зима, куда все деётся? Настырно лезут одуванчики, земля, как когда-то, слежалась…Каждый год одно и то же…
Хлопнула форточка.
- Мама?! Ну чего ты поднялась в такую рань? Спала бы и спала! Чего тебя понесло на улицу? Простынешь, возись с тобой…Как маленькая, ничего не понимает…Что ты себе работу все ищешь? Иди, спи…
Баба Поля встрепенулась. В душе она побаивалась дочери.
- Ты спи, спи, я вот посидела, сейчас печку затоплю…Я что, я выспалась,- бормотала про себя баба Поля,- а лучше пойду-ка вскопаю грядку под лук…Мне что, я здоровая, спи, дочка…
Старушка зашла в сарай, притопнула на щенят ногой, засмеялась, когда они, улепетывая, застряли в двери, вынесла лопату с отполированным ладонями держаком.
- А ты поспи,- проговорила она, втыкая лопату в просохшую сверху землю. Первый отвороченный ком влажно забугрился, за ним второй, третий…