Эгоист Ч. 5

      В январе я приехал в Москву на обсуждение диссертации. Сережа  жил в одной комнате Петей Проскуриным (в аспирантуру они поступили в аспирантуру одновременно). Я заметил, что  былой дружбы между ними уже нет, но до открытых    столкновений  между ними  дело еще не дошло. 

     Во второй половине ноября я поехал в Москву дипломом кандидата. Зашел к землякам.   Сережи дома не было. Меня встретил Проскурин. В комнате я застал  его товарища -  Серегу Белоусова - белокурого, улыбчивого мужчину лет тридцати двух, выпускника нашего института, капитана милиции, который под Калинином прошел курс переподготовки  и в Москве был проездом.
Мы втроем пили чай, разговаривали, когда в комнату с надменным, окаменевшим лицом  на минуту зашел  Сережа Митич. Он  холодно поздоровался со мной, взял тетради и молча удалился.  Меня удивило его  поведение.
- Что это с ним? – спросил я.
Петя махнул рукой, на лице его мелькнула презрительная гримаса.
- Надутый павлин, - проговорил он зло. – Какая там диссертация! Кроме духов и дезодорантов,  на уме  у него ничего нет.
Я понял, что отношения между ними окончательно испортились, и  посочувствовал Пете.
-  В студенческие годы мне довелось жить с  Митичем в одной комнате общежития, -  приглушенно проговорил я. - Большего эгоиста, чем он,  я не встречал в жизни.  Считает себя пупом земли.
   - Повесил в  комнате над своей кроватью  фотку Филипповой, - рассказывал Петя. - Я у него спрашиваю: «А эта ****ь что здесь делает? Всем говорит: «Эта моя жена!»
   Я знал, что Петя и раньше презирал Тоню, считая ее падшей женщиной.  Но сказать такое в лицо Сереже, который и сам прекрасно знал прошлое Тони и который не скрывал своего намерения связать свою жизнь с нею!  Это не укладывалось у меня в голове.
   Я никогда не раздел мнение Пети относительно Тони.  Мягкая, женственная, сексапильная, улыбчивая, она всегда вызывала у меня симпатию. 
  Ханжеская  позиция, нетерпимость  Проскурина  вызывала у меня возмущение, протест. Хотя я был в гостях, я невольно стал ее защищать.
   - Да, она не синий чулок, - сказал я. -  Она сексуальная женщина.  Но вправе ли мы ее осуждать за то, что у нее, разведенной женщины, до встречи с Сережей были мужчины?
  - У нее и после встречи с ним были любовники…
  - Я не верю. По крайней мере, пусть Митич сам разбирается, решает. Наверняка он знает обо всем.
  - Но фотки  этой ****и в моей комнате не должно быть! – воскликнул Петя.
  - Это основная причина вашей ссоры? – спросил я.
  - Да.
       Когда я узнал   подлинную причину ссоры бывших  друзей, Митич вырос в моих глазах. Ведь, в сущности, он защищал честь своей любимой женщины.
               
  В начале апреля   я поехал  в Ленинград в Школу-семинар по диалектологии. На обратном пути я зашел в гости к Пете Проскурину. 
Он  с презрением говорил о Митиче:
         - Бездельник. Диссертация ему до фени.
         Они окончательно разругались и теперь жили в разных комнатах.
    Митич, которого я встретил в коридоре общежития, наоборот, утверждал,  что на грани отчисления из аспирантуры за неуспеваемость находится Проскурин. Я не знал, кому верить.

 
  В апреле в коридоре  нашего  института возле стенда с расписанием занятий  я увидел Тоню Филиппову. Мы перекинулись с нею  парой фраз.
- А ты знаешь, что Петю Проскурина отчислили из аспирантуры? – спросила  она. 
- За что? -  изумился я.
- За неуспеваемость, - ответила она с трудом скрываемым  злорадством. 
Она имела моральное право радоваться и злорадствовать.
 - Неужели за неуспеваемость? –  удивился я. – Ведь Петя – толковый парень!
- Все мы толковые… - глядя исподлобья, пробормотал стоявший рядом с нами  Синегубов, преподаватель философии, высокий, плешивый, мрачный, похожий на Мефистофеля мужчина лет сорока трех, известный своим пристрастием к алкоголю.   
Практика – критерий истины. Теперь я знал, что правду говорил Митич.


   В июне, возвращаясь домой, недалеко от перекрестка я увидел впереди  модно одетых юношу и девушку, которые,  держась за руки, переходили улицу. Юноша был высок ростом, строен, широкоплеч, длинноног. Живописная импортная рубашка, широкие джинсы, белые кроссовки, модная стрижка (нижняя часть его светло-русой головы была  коротко подстрижена) придавали ему особый шарм. Девушка была среднего роста. Легкое розовое  платье подчеркивало ее  тонкую талию, в меру широкие бедра и не скрывало стройных ног. Фигура девушки показалась мне знакомой. Уж не Филиппова ли это? Я ускорил шаг, догнал парочку, незаметно заглянул девушке в лицо. Да, это была  Тоня! Значит, рядом с нею Сережа Митич.  Я был поражен. Сереже было тридцать два года, Тоне – тридцать пять, но выглядели они оба лет на двадцать пять, не больше. Мою душу захлестнул восторг: «Ну, ребята, ну, молодцы. Верны своему стилю!» Тоня ускорила шаг, Сережа немного приотстал от нее. Я не хотел его окликать, но неожиданно его красивое, мужественное лицо повернулось в мою сторону. Пришлось войти с ним в контакт.
- Здорово, Сережа! – с подчеркнутой радостью воскликнул я. – С приездом!    
Он выразил ответную радость. Его мощная  длань стиснула мою миниатюрную  кисть. 
- Дай-ка я на тебя посмотрю, сын мой! - воскликнул  я, пародируя Тараса Бульбу. – Глядя на тебя,  можно изучать современную моду. Вкус у тебя утонченный!
Сережа хохотнул от удовольствия.
  Почти все черты его овального лица были совершенны: светло-голубые миндалевидные глаза,   плоский широкий лоб, белые ровные плотные зубы, чистая матовая кожа. Исключение составлял лишь нос с широкими ноздрями.   
- Надолго приехал?
- До осени. 
 - Как там Петя? Собирается возвращаться в Везельск?
- Не знаю. Он в наш институт не приходил? – спросил Сережа. 
; Нет.
; В Москве его тоже нет.
- Где же он? Почему не приходит? – гадал я.
; Мне было бы стыдно.
- Может и стыдно. Но если бы он пересилил себя, то все встало бы  на круги своя. Работа для него здесь найдется. Его ждут. Да и материально он практически ничего не потерял бы. Сейчас за кандидатскую степень доплачивают лишь пятьдесят рублей.
- Дело не только в деньгах. Скажи, ты себя уважаешь за то, что защитил диссертацию?
- В меру. Я невысоко оцениваю свой вклад в науку.
- А я себя уважаю! Я теперь не какой-нибудь мальчик на побегушках!
; Когда у тебя защита?
; 15 сентября.
К нам подошел Миронов, преподаватель литературы, гигант с золотыми зубами,  и разговор перешел на диалектологическую практику.
Сережа демонстративно посмотрел на часы.
- Мне пора! – сказал он своим хорошо поставленным низким бархатистым голосом.
 Когда он ушел, я испытал облегчение. У меня всегда возникало психологическое напряжение, когда я общался с ним. Постоянно казалось, что разговор вот-вот заглохнет.

               


     В следующий раз я встретил Митича в  коридоре института в сентябре.   Его недавнее возвращение из Москвы было триумфальным: в последний день своего пребывания в аспирантуре он защитил кандидатскую диссертацию.

    Теперь ему было тридцать два года. За последние три года он совершенно не изменился. Его внешность была по-прежнему эффектна: высокий рост, широкие плечи, вздыбленные на голове русые волосы; зависший надо лбом жесткий чуб, холодные голубые глаза; ровные, белые зубы; длинные, похожие на змей музыкальные пальцы.
 На нем были надеты тщательно выглаженный синий костюм с тонкими розовыми полосками, небесно-голубая рубашка, черный галстук. На тонкой волосатой ми полосами, на кисти руки болтались большие часы с красивым циферблатом и серебряным браслетом. От него исходил тонкий запах французских духов.
  Его движения, жесты, смех, интонация, подъем головы были несколько утрированны - такое впечатление, будто он играет на сцене. Видимо, он слишком буквально понимал слова Шекспира: “Весь мир театр, и люди в нем актеры”.
    Весь его надменный вид говорил: я кандидат наук!
    Я протянул ему руку для приветствия. Его пальцы мертвой хваткой сдавили мою кисть. Но на этот раз он не захватил меня врасплох.  Между нами завязался жестокий поединок. Моя рука была похожа на Лаокоона, вокруг которого обвились змеи. Мне было не стыдно за себя: я смог оказать ему достойное сопротивление. 
- Как жизнь? - спросил Сережа своим металлическим, хорошо поставленным голосом.
- Нормально. Наслышан о твоем триумфе. Поздравляю.
- Спасибо, - на его лице появилась самодовольная улыбка.
Отдав дань этикету, мы разошлись в разные стороны. 
    «Есть две категории суперменов – демократы и индивидуалисты, - подумал я. -  Первые охотно идут на контакт со всеми людьми. Вторые держат дистанцию, ведут себя высокомерно. Митич относится ко второй категории».
    Он не обладал блеском  ума, эрудицией, но его успех был потрясающим. Как супермен, Сережа  вызывал у меня амбивалентные чувства - восхищение и зависть.   

  Сырым зимним днем хоронили Андрея Валерьевича Кожина ,  заведующего кафедры литературы, на которой работал Митич. Преподаватели-мужчины, надев повязки на правую руку, по очереди постояли возле гроба в почетном карауле.  Пришло время грузить гроб на катафалк. Но желающих взять гроб не было. Я был в ужасе. Митич, как и другие преподаватели  нашего факультета,  предпочитали изображать из себя скорбящих. Никто не хотел что-либо делать. Автобус стоял в ожидании. Я не знал, куда глаза деть от стыда.   Хорошо, что сам Кожин уже ничего этого не видел. «А ведь Митича Кожин взял на кафедру, опекал его, выбил направление в аспирантуру», - подумал я с горечью.
Я побежал на факультет, привел студентов. Они взяли на руки гроб, и процессия продолжилась.







                продолжение следует