Лягушки

               
                Лягушки
               

Со скрипом захлопнулась дверь сарая. Мать уперлась в нее коленом, с придыхом причитала, от волнения и злости не могла воткнуть палку в скобу запора.
-Наказание мое! Хоть кол на голове теши, не может понять: нельзя к немцам лезть. Убьют, не то искалечат! Ему бы все играться…Не пущу больше никуда…Батька неизвестно живой ли, и этот туда же…А того обормота, Веньку сопливого, чтоб больше не видела на дворе…Связался с дружком…
Мне до слез было обидно, что мать заперла в сарае. Хныча, старался разжалобить ее. Канючил больше по привычке, не надеясь, что быстро выпустят. Я-то хорошо знал: часа два посидеть придется. Мать выпустит-то, отмякнет сердце, успокоится, влепит затрещину и отпустит.
Мы ничего такого с Венькой не сделали. Просто прокатились по деревне с немецким обозом. На задке телеги протряслись, а мать бог знает чего удумала. Нахлестала – зад до сих пор болит.
Мать устало присела на полусгнившее крыльцо. Отремонтировать его было некому. Подпиралось да подбивалось самое-самое, без чего нельзя было жить. Раз ногу на крыльце никто не сломал, на него внимания не обращали. Очередь не дошла.
В щелку двери я заметил Веньку. Венька сначала крутился у окна, высматривая меня. Сестренка, видно, сказала, что меня посадили в сарай, так Венька обогнул дом, воровато озираясь, проскользнул под жердиной изгороди. Поддернул штаны на лямке, почесал одну об другую босые ноги. Давно не стриженная голова с кудлатыми, свалявшимися волосами неподвижна замерла. Венька суетливо бегал глазами. Остерегаясь матери, бочком пододвинулся к сараю.
Меня разбирала злость: сижу из-за него. Это он, Венька, вчера заспорил, что с немцами прокатится. Не побоится. Война шла третий год. Немцы часто ездили через нашу деревню. Наездом кто только не был. Месяца три назад на свороте к большаку в двух крайних домах, огороженных колючей проволокой, немцы пост свой наладили. Жило их там с десяток. У нас стояли мирные немцы, мать всегда так говорила, при этом крестилась.
Веньку заметила и мать. Привычно потянулась за голиком, настороженно поглядывая в его сторону.
Венька припал к двери, зашептал. Мне из темноты был виден его глаз.
- Петь, ты здесь?
- Чего тебе надо? Посадили меня,- едва сдерживая подступившие слезы, откликнулся я. Оно не было б так обидно, если б сидел вместе с Венькой. А то он ходит по улице, а я сижу.
- Петь, а немцы на лягух хлеб меняют…Вот ей бо!- побожился Венька, оглядываясь при этом.- Ребята говорили, сам слышал…
Венька пошмыгал носом, потрогал вставленную в пробой палку. Покачал ее, норовя вытащить.
- Я вот тебе!- вскинулась на крыльце мать.- Явился! Спущу штаны да крапивой…Чего приперся? Все, отгулялись, нервов моих больше нет. Раз не понимаете русских слов – все, отдружили…
Венька отскочил в сорону. Сник. Какое-то мгновение решал, что делать. Одному идти менять лягушек на хлеб не позволяло чувство дружбы, и подставлять зад скорой на расправу матери не хотелось. Но Венька понял, что мать пригрозила на словах, не сделала даже движения, скорчил жалостливую мину.
- Теть Лен, теть Лен, а немцы на лягух хлеб меняют. Вот ей бо, право!- Венька проделал подобие креста где-то в районе пупа.- Сенька-меченый полбуханки домой принес. Сам хвастал, я слыхал. Говорил, обозник дал, что заворачивал на пост. Он и теперь там. У Сеньки всего-то три лягушки было,- Венька расставил три грязных пальца, показывая матери…
Мать задвигалась, заерзала. В щелку я видел, как она несколько раз провела рукой по лицу. Нас у нее было трое. Хлеба вечно нет. Есть все просят. Веньке верить, конечно, нельзя. Набрешет, а какой с малолетки спрос! А если рассудить, то поди, разберись, кого тут пригнали. Пол- Европы немец захватил. Может, принято там лягушек есть. В старых воронках лягух – черпай не вычерпаешь. Если правда, что немцы,- мать сплюнула брезгливо,- хлеб меняют, то хоть маленький кусочек не помешает. За спрос ничего не бывает…
- Открой этого арестанта,- кивнула мать Веньке.- Может, и правда дадут чего…Хлеб ведь дают…
Венька распахнул дверь. Я пулей вылетел во двор. Мать зашла в сарай, вынесла старое ведро. Помогла привязать к палке кусок тряпки вместо сачка. Из дыры под крыльцом я вытащил спрятанные рогатки. Набрали в карманы мелких камней.
За нашим огородом, в низине, среди ольховых кустов, находился старый пруд. У берегов он зарос ряской. Торчала щетина осоки. По всему пруду высовывались лупоглазые бугорки, неслось разноголосое: «Икра-к-какова, ик-р-р-ра-к-какова?» Меня брала злость: немцы их едят, а мы вечно голодные ходим!
- Покажем сейчас икру,- проговорил Венька, примеривая рогатку.
Венька стрелял, я сачком ловил подбитых лягушек. Скоро в ведре стало больше половины. Некоторые так и оставались полуживые, еле шевелились, другие старались выскочить. Приходилось их придерживать. По совету Веньки, прикрыл верх ведра лопухом.
Мы шумно поспорили, какое количество лягушек надо на буханку хлеба. Сошлись на том, что ведра на две буханки будет достаточно. Завязали ведро тряпкой.
Венька шел впереди, посвистывал, я тащился сзади с ведром. Тряпка колыхалась. Меня Венька предупредил, чтобы никому не говорил, куда идем. Может, наши лягушки понравятся немцам, и они все время у нас будут их брать. За хлеб чего не менять. Если взяться, так за день мешок поймать можно, вон сколько хлеба получить можно.   
В воротах дома стоял часовой с винтовкой. Венька сбавил ход. Взялся с другой стороны за дужку ведра. Остановились мы метрах в двух от немца. Венька, коверкая слова, стал объяснять, что нам надо.
- Ква-ква,- пыжился Венька, тыча пальцем в ведро, делая жест, что отдает ведро немцу.- Хлеб, хлеб,- стукал себя в грудь кулаком…
Часовой внимательно смотрел, осторожно поднял тряпку. Пара лягушек выпрыгнула на землю. Остальные серой шевелящейся массой задвигались в ведре.
Немец брезгливо скривился, икнул. Расстегнул ворот мундира. Волоча винтовку, придерживаясь за живот, скорчившись, зашел в дом. Оттуда раздался хохот. Через какое-то время выскочил голый по пояс другой немец. Оглядел нас. Венька было сунулся к нему. Немец поддел ногой ведро. Лягушки заскакали по земле. Мы бросились бежать. Немец пинком свалил Веньку. Под ударом сапога Венька несколько раз перевернулся. Плача, подбежала мать, упала на колени.
Немец, ворча сердито, оглядываясь, ушел во двор. Венька поднялся, размазывая кровь из разбитого носа.
- Фашист, лягушатник,- всхлипывая, гнусавил он.
- Ироды,- толкала нас в спину мать.- В могилу загоните. Нет, все. На привязь посажу. Наказание господнее, а не дети…Я дура, поверила…
Я знал, что отсиживать в сарае нам теперь с Венькой придется вдвоем.