Глава 10. Привычные будни

      Вернувшись в часть, почувствовал себя более на месте, чем дома, где никому не был нужен. Утром беру из каптерки электробритву и быстро бреюсь. Удобно. Сержант Марцинюк, из нашего призыва, попросил бритву попробовать, как она бреет. Потом стал каждое утро просить, пока я не прочитал в газете, что бритвой надо пользоваться одному, и ни с кем её не делить, и я отказал.

До этого мы были с ним в хороших отношениях, но мой поступок, который я не объяснил ему, да он бы и не понял его, охладил наши отношения. Долгое время я не мог понять причину. Для меня это была такая мелочь, из-за которой не стоит рвать отношения. Но он же так не считал. Мы до конца службы не общались и не разговаривали друг с другом.

Привычные будни. Кроме дежурств на сопке, раз в неделю по очереди ходим в наряд дневальными. После обеда все офицеры покидают часть, мы предоставлены сами себе. С нами лишь дежурный офицер, который, чаще сидит у себя в кабинете, редко к нам выходит. Капитана Шулепова потянуло на откровенность: стал ругать современную армию, мол, раньше порядки строже были.

— Вот за такой расстегнутый воротник, как у тебя, — говорит он мне, — ты бы сидел на гауптвахте.

Мы не знаем, как раньше было, поэтому молчим, не спорим. Но, стоять при такой жаре с застегнутым воротничком, было бы мучением.

Летом из Мары приехало пополнение – начальники радиостанций, осуществляющих переговоры штурмана с летчиком, пролетающим в нашей зоне.

Я подружился с Виктором Хмелюком, который нравился общительностью. Любил пошутить, умел то, что я не мог – собирал в корпусе мыльницы транзисторный приемник, который почему-то не работал. Но это дело времени и нужных деталей.

У него есть невеста, которая в это время училась на курсах стенографии, и как-то я написал для него начало письма стенографией, особо не сокращая, так как предполагал, что она может учиться по другой системе. Но она написала, что не стоит выписывать слова с такой дотошностью. Впрочем, больше он не просил писать ей письма.

Мать прислала письмо, мол, выслала посылку, где баночка кофе, сигареты и бутылочка чачи. Я понял, что посылку нужно обязательно получить самому, чтобы старшина не проверил содержимое. Это мне удалось. Принес на сопку, на радиостанцию нового товарища, которому расхвастался, что мать присылает чачу. В кабине раскрыли посылку, но бутылку не обнаружили. Была маленькая стограммовая бутылочка, которую выпили и ничего не почувствовали. Мне было стыдно о своем хвастовстве. Уж о такой бутылке можно было и не предупреждать.

Парень в очках. Он первый рассказал о композиторе Андрее Петрове, которого ставил на первое место среди наших композиторов. Он нравился своей эрудированностью, какой не было ни у кого из нас. Но ко мне относился равнодушно, не выделяя среди остальных. То ли в нем была какая-то доля пренебрежительности, то ли не нуждался в моем обществе, и скоро я перестал к нему приходить. Мы перестали замечать друг друга.

У Хмелюка на станции есть кипятильник. В металлической кружке можно сварить кофе, для которого нужен сахар. Его мне приходилось экономить за чаем. Пить кружку чая с одним куском. За два дня удалось собрать четыре куска сахара, чтобы можно было сварить кофе. Станция стоит за КП, в отдалении, в ста метрах. Редкий офицер туда заходил, ленился.

Я пришел к Виктору после завтрака: разложил кофе, сахар и приготовил варить кофе. Хмелюк непринужденно взял кусок сахара и бросил его в рот, с удовольствием хрумкая. Я ничего не сказал. Он не мог не знать, что мне больше негде взять сахар, как только, не урвав от себя. Он не хотел над этим задумываться: ему хотелось сахар, и он взял его. Откуда, и как он появился, его не волновало.

Мне такой эгоизм не понравился. Да и он, мог без всякого повода обхамить. Что мне тоже не понравилось. И наши дружеские отношения прекратились, хотя еще год мы создавали видимость прежней дружбы.

Когда же, у него срок службы закончился, остался на сверхсрочную и привез молодую жену. Отныне он, вообще, перестал замечать меня. Видимо, боялся, что я вспомню о былой дружбе и попрошу что-то сделать для себя. У него появился новый круг знакомств среди сверхсрочников и офицеров, а я принадлежал к прошлому.

Но через него я познакомился с его коллегой, тоже начальником радиостанции, Яшей Дильшнайдером. Из-за того, что они часто держались вместе, я, ошибочно, подумал, что они друзья, но они лишь вместе учились, вместе прибыли в чужой коллектив.

С Яшей сближение было постепенным: у нас много общего. Яша намного проще, открытей. И я больше времени стал проводить с Яшей. Дал ему учебник стенографии, который он изучил до конца, и довольно быстро научился писать, надеясь, что в будущем пригодится это умение, которое, при необходимости, можно развить.

В журнале прочитали статью о гипнопедии, и решили проверить, правда ли это? Я в эти дни ходил по сопке часовым по четыре часа, с винтовкой за спиной. Днем мы должны следить за небом, и в  случае появления какого-нибудь летательного аппарата, должны сообщить об этом на КП. Но подобного происшествия не было за всё время моей службы. Поэтому днем мы, большей частью, прятали винтовку куда-нибудь, и занимались своими делами. Хуже зимой, когда нужно ходить по холоду, каждую минуту ожидая проверяющего, который знает, что ты обязательно забежишь куда-нибудь погреться.

Он мог и не появиться, поэтому ночью заходили к кому-нибудь в ближайшую станцию, к своим друзьям, и у них коротали время или спали. И вот, на таком дежурстве я пришел в вагончик Яши. Он улегся спать, я достал словарь немецкого языка и стал ждать, когда он уснет. Потом стал вычитывать немецкие слова с переводом. Эти слова он должен утром повторить, и тогда гипнопедия восторжествует.

— Я не сплю, — вдруг сказал он.

Я прекратил чтение, вздохнул, и стал ждать, когда же он уснет, понимая, что очень трудно уснуть по заказу, тем более когда привычная обстановка чем-то изменена. И не спросишь, спит ли он? Выждал, пока хватило терпения, то есть не очень долго, и снова стал читать. На этот раз Яша из вежливости не стал меня перебивать. Я прочитал два раза и закрыл словарь, с чувством неудачи. Ушел на дежурство, дохаживать с винтовкой до окончания своей смены.

Утром мы встретились в столовой, и он сказал, что ничего не помнит. Больше мы такие опыты не проводили, потеряв веру в гипнопедию.

Первые дни я добросовестно ходил часовым по сопке, или стоял возле грибка с телефоном, связывающим с КП, куда надо докладывать о любом замеченном происшествии. Но их, изо дня в день, не было. Из гражданских никто не приходил, самолеты не летали, шпионы не появлялись. Узнав, что другие часовые заходят на ночь в чей-нибудь капонир и спят до утра, я тоже стал заходить в свой капонир и ложился вместе с дежурным прямо на пол кабины РЛС.

Лишь однажды дежурный по КП пришел в капонир, разыскивая часового. Но в кабине темно, и я успел спрятаться за выступающими блоками, а после его ухода пришел на КП с невинным видом, мол, меня не искали? Пока же, за год, лишь один раз застукали часового, спящим. Наказание – дежурство на кухне. Не смертельно. Хорошо, что мать догадалась прислать тонкий шерстяной свитерок, который незаметен под гимнастеркой, и в холодную погоду не так сильно мерзну, как другие.

За время дежурства разрешается зайти на пять минут на КП, погреться. Часто, дежурный, не видя часового на посту, направлялся в капонир, и там находил часового. Ночные часы томительны и скучны. Обо всем уже передумалось, а до утра далеко. Холодно. Всё армейское обрыдло.

Со мной дежурили Комаров и Шаров. Комаров нашего года призыва, с причудинками. Однажды выбрил себе брови. Нелепое зрелище. Никто из нас не мог понять причину такого поступка. Никто из нас не способен на подобное, даже под дулом пистолета, а он, почему-то, сделал это. Не смущаясь, мог в глаза высказать, что думает о тебе. Делал то, что любой другой здравомыслящий не стал бы делать. Никогда не заботился, что наживает себе врага. Я иногда думал, что эта его чистота мне и нравится. Он ни под кого не подлаживался.

Позже попытался описать его в рассказе, но из-за того, что такие, как он, мне чужды: я их просто не могу воспринять психологически, и поверить в них, его образ не получился. То ли я его не понял, то ли не хватило мастерства. Настоящий Комаров не поддавался логике. Человек, всегда говорящий правду, не мог существовать в нашей жизни. В армейском коллективе от него ничего не зависело, как и от его правды, на которую почти не обижались, или не замечали. Но, каково ему придётся на гражданке?

В журнале «Молодая Гвардий, который я брал в библиотеке, начали вести рубрику: «Молодым писателям», где советовали, не писать об уникальном, то есть таких героях как Комаров, а лишь о среднестатистических, которыми и была полна наша серая литература. Я догадывался об ущербности такого подхода, но, спорить не приходилось, принимал всё на веру.

Новости к нам доходили с большим опозданием, порой, случайно: во время киножурнала, в котором сообщили, что на Олимпиаде в Токио победил тяжелоатлет Жаботинский.  Я огорчился — Юрий Власов был моим любимцем, старался, по мере своих возможностей, следить за его победами.

Никто из нас тогда не знал, каким образом Жаботинский победил Власова. Наивно догадывались, что молодые всегда приходят на смену старшим, так всегда было. Но вчера, то есть 29 февраля 2016 года, тележурналист рассказал, каким образом молодой победил более опытного и сильного:  Хитростью. Обманом. Сжульничал.

В тяжёлой атлетике, как ни в каком другом спорте, победа вырывается запредельным сверхусилием, что и проделывал Юрий Власов, раз за разом побеждая американца Пол Андерса, признанного чемпиона, годами доминирующего над всеми: огромная толстая туша — Власов на его фоне смотрелся легкоатлетом, выступающим в спринте.

Но сейчас, Жаботинский, молодой и начинающий украинский атлет, понимая, что ему ничего не светит против Власова, решил прибегнуть к обману: перед выступлением на помосте поздравил Юрия с победой, и тот расслабился, не заказал рекордный вес, поберёг себя, а Жаботинский выложился на все сто, и стал призёром.

Поражение подкосило Власова, решил уйти из спорта, начал писать книги. Самая известная из них «Особый район Китая», о своём отце Владимирове, который был резидентом советской разведки в Китае.

Эта книга долгое время была лишь в парткомовских библиотеках. Я так и не смог её заполучить. Пытался представить, какие секреты она могла хранить, что они так тщательно скрывались от народа? Лишь с годами понял, что это были секреты Полишинеля, они уже всем известны, многие журналисты о них уже написали на протяжении последующих десятков лет.

В журнале «Юность» начали появляться повести Юрия Власова. С интересом читал, понимая, что писатель из него никудышний. Не было своего стиля, который бы захватывал, хотя бы, сюжетом, было лишь желание, написать о себе, передать свои чувства. Но одно это желание не делает человека писателем. Власов, по сообщениям, выпустил много книг, до сих пор в добром здравии, и сейчас пишет, но, кто из нас знает о его повестях? Приятно видеть его на телеэкране, и знать, что он живёт.

Жаботинский намного меньше продержался в поле зрения публики, скоро уступил место Алексееву.

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/1364