Катарсис для овцы

"И взял я книжку из рук Ангела и съел её; и она в устах моих была сладка, как мёд; когда же я съел её, то горько стало во чреве моём". Иоанн Богослов.


1. Туш, ура и алые стяги (рекогносцировка)

Иван Иванович Иванов был в другое время и в другой вселенной, но чтоб мне легче описывать быт и нравы чуждой нам цивилизации, представим, что он жил в России, в нашем веке, и если бы он хоть как-то отражался в зеркалах фотокамер, то мы запросто видели бы его на всех кадрах, имеющих историческую ценность.

Проецируем на Россию Иван Иваныча наши исторические события, добавив только то, что та, другая Россия — как наша, но с идеей, без коей русский человек перестаёт быть человеком, без идеи мы скот. А у них она была, причём простой народ и вовсе не был сведущ в догматах «новой веры», зато у «слуг народа» глаза горели таким пламенем, что не верить им было немыслимо, а не следовать за ними было невозможно. У нас это обычно и, наверное, вечно: гори хоть у чёрта глаз, то мы и за ним в ад.

Дай любому русскому идею, и он начнёт сосредотачиваться, и вот уже несётся сквозь вечность и тьму парсеков то, что те русские начали конденсировать ресурсы, причём с героическим рвением, собаку которого мы с вами ещё раскопаем. Отметим только, какими трудами далось решение не распылять средства на изобретение памперсов с газоотводной автоматикой и замыканием ствола перекосом, да на жвачки с вечным вкусом врагов Отечества — колоссальный ресурс влили в один проект, который назвали "Проект", а его главный инженерный объект назвали "Объект". Масштаб их невозможно переоценить. Сами придумайте что-нибудь грандиозное, без ограничений. Придумали? Так вот пари миллион к рублю, что вы даже близко не дотянули.

Вот так народ страны, сплотившись в единый порыв, и в духе жанра, харкая кровью, разрывая натуженные жилы, ударно трудился, свершал и погибал за нечто весьма иллюзорное, что для русского человека не является историческим нонсенсом. Именно по этим причинам судьба выбрала гремучий симбиоз этносов — Россию. Поэтому же рыло чёрта клеймом лежит на наших исторических изломах, любит нас чёрт, но у другого народа "Проект" не имел бы перспектив.

Итак, новая идея взорвала неспешный ход истории, поразив максимально. Тут же прогресс сорвался в галоп, скакал, скакал, а потом неудержимым взлетев пегасом, оборвал хвосты кометам, сбил с оси Меркурий и потушил Солнце. В галопе каждый русский — ракета нацеленная в светлое и вечное завтра. Затем была вспышка, свет... цель поражена, завтра наступило сегодня. Но граждане и гражданки, героически обеспечивая успех, ничего о столь же эпических свершениях своих ученых не знали. Иванов И. И. знал всё.

Молодой чиновник сибирского НИИ, не имел ученых степеней, имел скромную на слух должность "рук. Проекта" и страну в распоряжении. В институте Иван Иваныч был человек со стороны, эдакий комиссар с мандатом. Я сокращу количество прилагательных в раскрытии главного персонажа, предоставив на суд читателя идеи его волновавшие, выраженные им в заголовках печатных статей и горячих речей:

"Диктатура великой цели. Минусы и риски решаемы".
"Обнуление безвыгодных тенденций через хаос".
"Плохо в хорошо. Инверсия предпочтений масс".
"Занятные метаморфозы уязвимых с тыла демократий".

И многие другие, поверьте мне, похожие.

Пару слов об истории семьи Ивановых. Отец Иван Иваныча консультировал на предмет диверсий близкую нам сторону в шестидневной войне на ближнем востоке. Попал в плен, его пытали, дважды выводили на фиктивный расстрел и один раз вешали. Через год он сбежал вместе с беременной переводчицей. Она и стала мамой Иван Иваныча. Ещё через год отец пропал в очередной командировке. А когда Ване было десять лет, мать его погибла при обстоятельствах, к которым мы ещё вернёмся, сейчас нам эта сцена не будет понятна.

Мы закончили рекогносцировку. Далее честная хроника тех дней. Начнём с успеха на фронтах.



2. День человека

Сибирь. Озеро Байкал. Поступил сигнал об удачном запуске "Объекта". Огромный вертолет идет на посадку, отстреливаясь тепловыми ловушками — на случай чужих ребят с ПЗРК. Сопровождающий истребитель, сделав круг, свистнул прочь. Вертолет сел, из его большого брюха, рыча двадцатью цилиндрами, вылетает спортивная Чайка и, вильнув затянутым в чёрный лак бедром, уходит за массив леса.

Здесь под многими миллионами тонн воды, по дну озера, проложен туннель, ведущий в плод труда всех людей страны — базальтовый куб с ребром в полтора километра. Мрачный монолит его формы — мистика, нечто. Описать его не получится, это как написать о боге «блондин» или «брюнет», слов недостаточно.

Черный куб и есть "Объект". Функционально он в нашем понимании — обычный компьютер, счётная машинка, только не "вычисляющая", а "знающая" ответ сразу. Впрочем, это всё нюансы и совсем не главное.

Ближе к вечеру, царь "Проекта" Иванов прибыл на "Объект":

— Мне точные цифры, и организуйте нам, чем отметить. Марта, вы мне нужны.

Отмечать было что. Пришли цифры, по всем позициям в графе "время" стоял ноль. В тот великий день принципиально новая математика всем всё доказала, и "Объект", как уже было сказано, перестал "считать" немыслимое количество операции за единицу времени, компьютер научили просто "знать" ответы сразу. Последняя задача, смоделировать на молекулярном уровне солнечную систему, — была решена за время близкое к нулю.

Иванов расплывался в довольной улыбке, он полулежал в кресле и докладывал по спец. связи своему единственному начальнику в Москве, касаясь кабинетным пузом светлых волос Марты Петровой, которая была занята тем, что отдельным пунктом входило в её служебные обязанности.

Марта красива. Кажется, сам Творец с маниакальной тягой к гармонии, филигранным своим резцом точил мельчайшие её детальки, повышая в горбинке носа, понижая ямки на щеках. Он уговорил Петрарку вдохнуть в неё нежность Лауры, но, дойдя до её сердца, пыл Творца иссяк, — оно неровный камень, хотя и это ей шло. Ей тридцать, и время уже расписало краюшки её глаз привычкой хитро щурить взгляд, а выше переносицы — хмурить брови, время наполнило её образ смыслом, и не проиграло Творцу в искусстве. Она чекист, естественно.

— Мы, товарищ Вождь, неустанны, неколебимы и добьёмся своего. Спасибо. Служу народу, привет семье.

Марта опустила голову на колени Иван Иваныча. Иванов закончил.

— Профессор Жданович завёт на рыбалку, хочет знакомить с... семьёй. Любишь рыбку?

— Люблю своего старшего товарища.

— Ваше, Марта, "люблю" бывает одним из двух. Чаще — чем-то накрученным в себе до того, что ты сама веришь этому. Реже — неосознанная меркантильность. Твой мозг на автомате перемножает возможные блага с преференциями и вырабатывает всякие эндорфины, кайф от перспектив. И тоже веришь, но уже в своё прекрасное будущее. У вас, Марта, второе. Или первое? Кстати, накручивание — основа всему, ведь сладкая мысль всегда приятна, а приятное множить легко, мысль цепляет за мысль, и скоро из них снежный ком с горы. Он разрастается в лавину, множит массу, вытесняя последнее подконтрольное, и тут вам уже болезнь. Это природа всяких извращений. Для профилактики люди забивают голову моралью, религией, любым объёмным мусором, это мешает "снежному кому" развиться, но появись брешь сомнений и уж будь уверена — лавина неизбежна. Нет, у вас другое — вы издеваетесь...

Натешившись полемикой, они в очередной раз сплелись в единый, как народ и партия, пульсирующий фрикциями клубок и вскоре уснули. Дошедшие до нас протоколы свидетельствуют, что им обоим снился один идейно выверенный сон, иначе было бы просто странно, ибо Морфея в той России, наверняка, сменили на трансляции из комитета сновидений. Вне сомнений, что это был тот блаженный сон, в котором русский Вождь велик и  вечен. Вздох его — в половину всей атмосферы, а выдох — атомная ударная волна, в миг раздувает облака за горизонт. Вот он сгребает в охапку небо, трамбует хлопками в ладони и, прикрутив антенны к полированному снежку, запускает Спутник в космос. Термоядерное солнце, заплетаясь в его волосах, красным пятиконечным пятном затеняет пол суши. Пятно растёт, поглощает территорию и множится.



3. Кудрявые лапти

Иван Иваныч сидит с удочкой на берегу сибирской реки и недвижимо смотрит, как дергает и ныряет поплавок, рисуя кругами по воде.

— Товарищ Иванов, у вас клюет, — подойдя со спины, тихо говорит Жданович Илья Данович, профессор и коллега Иван Иваныча.

Жданович типичен, силуэт щупленький, лицо тоже стандартное. Он вросший в цифры солидный учёный. Нам Илья Данович интересен лишь как папа Маши.

Кто-то иная, веря в любой из идеалов, даст повод нам верить лишь в то, что через активную гражданскую позицию девушка борется с отсутствием близости. Это не про Машу, она именно "красивый человек", причем лица таких людей рисует не природа, а само их же сознание, чистый образ мысли светит сквозь череп к лицевым мышцам, к коже, формирует завораживающие линии и блеск глаз. Человек "чистый нравственно" бесспорно красив, как красивая сказка. В жизни иначе, такой человек если не дурак, то обязательно лицемер, в жизни это феномен, но пусть у нас будет сказка, всё-таки было в ней нечто особенное, может во взгляде... хотя это могло быть лёгким косоглазием.

Их первая встреча случилась, когда Маша заезжала к отцу в институт. Из проходной вышел ничем не приметный человек. Автоматчики из охраны вытянулись и взяли под козырек, провожая его преданным взглядом. За ним вышел Машин папа, охрана его проигнорировала полностью. Человек, а им был наш Ваня, сравнявшись с Машей, встретил её глаза и закружил в их радужном вихре, тонул, изучая богатые оттенки с полутонами бездны. Пройдя мимо и начав удаляться, он был на их дне пока позволял поворот шеи, а потом пятился вперёд спиной, боясь разорвать тонкую нить общей галлюцинации с милой беседой, где слова добры и веселы, мысли прозрачны, а в их ромашковом поле летели и сыпались в небе букеты, вились венки и лился смех. Он споткнулся, смешно плюхнувшись на низкий нос своей машины. Тут же ретировался и отбыл с пробуксовкой. Профессор, подойдя к дочери, застал её печальную и обновлённую, что-то в ней появилось светлое, цветущее, глупое — ромашковый венок стал явью. Что-то мы с лирикой затянули.

***

Поплавок замер, рыба сорвалась.

— Иван Иваныч! Товарищ Иванов! — зовёт Маша, — Бросайте это бесполезное занятие. Ловец рыб это не про вас, покатайте меня на лодке.

— Извините, Маша, я задумался, что не про меня? Ах, рыбная ловля. А что про меня?

— Ловец человеков, товарищ Иванов. Ловите меня уже.

— Идите, Маша, в лодку. Я поймаю. Через минутку.

Иван Иваныч смотрел вслед умнице Маше и подсчитывал жён-евреек у верхнего звена партии, цифра впечатлила. Явно заговор.

— Её мать как раз таки русская, — вдруг потерял прозрачность стоявший рядом Жданович.

— Я знаю.

Иванов улыбнулся сам себе.

В лодке, наедине Маша явно смущалась и вела себя скованно. Наш удав посмотрел в глаза кролика и, уловив в них неловкость, принял вид настолько застенчивый, что удав почти заикался:

— Понимаете Маша, я с вами как с доктором, можно? Понимаете, у меня проблема э... с женщинами. Они меня не выдерживают. По мне с виду не скажешь, но у меня болт полметра. И мне необходимо семь раз на день, но такой ещё не было — сбегают. Вам меня уже жалко?

— Ничуть, вы врёте.

— Вру.

— Насколько?

— А я мерил?

— Похоже, наоборот, у вас комплексы. Доктору признайтесь.

— Я это чтоб сразу перешагнуть барьер. Надеюсь зажечь любопытство.

— Вот так с большевистской прямотой, да? Это мило. — Маша улыбнулась, она была обижена методами, но так как такие люди зря на лодках не катают, она сдалась легко и изощренно, в этом она была затейница и альтруист.

Кончив с лодкой, они вернулись к её папе:

— Коллега, ваша дочь будет моей женой, она очень "за", а вы против?


***

Чернильные тонны стекают на сибирский город, перекрасив тёмно-синим окна, служебной квартиры Иван Иваныча, а щедрый волшебник, рассыпав мириады бриллиантов на чёрное покрывало неба, затеял обычную, для свежих влюблённых, викторину звёзд и созвездий. После, валялись, бездельничали, восстанавливали силы. Потом каждый занимались своими делами, изредка переговариваясь.

— Мой прошлый друг был сотрудником "очень вражеского посольства".

— Я думал он из клуба Мики Мауса. Знаю детскую историю о том, как ваш друг ловкими ягодицами отбирал у папы ремень во время порки. Рассказать?

— Обойдусь. А как поживает ваш цербер Марта?

Маша продолжала болтать, а Иванов любоваться Машей. Перегнув ноги через кожаный подлокотник огромного кресла, в одной его рубашке, не считая кружев белья, небрежно скинутых на щиколотки, она, скучая, искала интересное по ящикам его стола. Обнаружила вещество в пакете, старалась его определить.

— Это то о чём я думаю? Это зачем?

— Для веры в себя.

— Можно?

— Иногда. Если сможешь.

— А как?

— Курить. Там фольга, снизу зажигалкой.

Маша смастерила курительные принадлежности, и часть употребила, вдыхая дым через скрученную в трубку речь Вождя. Прочувствовав новую скорость мысли, состояние уюта, с появившейся хрипотцой в голосе Маша твердо шагнула в своё прежнее русло:

— Я думаю, фашист Марта вас, товарищ Иванов, не любит. Когда мы, наконец, используем ваше служебное положение? Представляйте кадр: она голенькая, в нацистской фуражке, цитирует старика Адольфа, с его жестами и артикуляцией. Уверена, что она его знает наизусть. Было бы весьма и весьма...

Маша ещё что-то несвязно фантазировала, её голос сел, речь наполнилась паузами, тело гнулось вперёд, и голова опускалась на грудь. В крайних углах она, встрепенувшись, подхватывала себя в ровное положение, но тут же расслаблялась, глаза закрывались, и её снова клонило в морфийную негу.

— Товарищ, вы молчите? Я же очень "за", если вы не против... нет, это всё... как-то... tout n"est que vent, que fumee... pour mieux dire, touf n"estrien.*

_________________________________

* Не что иное, как ветер, как дым... иными словами, — ничто. (фр.)


Иванов нежно перенес Машу с кресла на кровать:

— Наша Марта — хладнокровное животное. — он заботливо укутывал её одеялом.

— Нет, она работала... в чека, только её из чеки за зверства выгнали,... не выгнали?

Это было последним, чем в полудрёме бредила Маша. Её зрачки-точки поднялись под веки, и посоловевшие глаза медленно закрылись до утра.

Иван Иваныч послонявшись по квартире, тоже уснул.

Утром Иванов докурил то, что осталось после Маши. И вот он на кухне готовит завтрак, в Машином фартуке с сигаретой в зубах, ловко орудует ножом, крошит салат. Выкуренное пьянит его и несёт в дебри бессмыслицы:

— И кто ж тогда русский русскому? — Иванов продолжает громко, хочет быть услышанным Машей. Она уже закончила релаксацию в тёплой ванне и, смахнув полотенцем влагу с тела, вертелась, изучая фигуру в зеркальной стене, фигура ей нравится. Репетируя очередную игривую позу, Маша вдруг отдёрнула себя от созерцания и, впрыгнув в шорты и футболку, уже было собралась к мужу, но, встретив в отражении своё лицо — замерла, пристально в него вглядываясь.

— Маш! — Иванов напомнил о вопросе.

— Думаю, что брат. В каком смысле? Не знаю Вань, — так же громко отвечает Маша, и честно отыгрывая своё женское счастье, заставляет себя шутить, — отношения двух русских, их сугубо интимное дело.

Её страхи малы для нашего масштаба, и значительны только для неё, позже, наш герой ответит на них словом "плевать", а пока его продолжает нести:

— Ваш глупый, но почему-то интеллигент, чудом выживший в терроре, "чудом в штатском", разве согласен быть братом мне, крестьянину? Нет, он брезгует.

— А кто не глупый? — Маша вошла на кухню.

— Глупые гребут на скалы. Всегда.

Он выглянул через подоконник, пульнул щелчком окурок и попал на шапку-ушанку дежурившего внизу автоматчика. Тот задрал голову вверх. Иванов помахал себя по макушке, дескать, шапка дымится, помахал ещё раз — тот глупо пялился. Махнул на него рукой.

— Тебе, Вань, прообразу того серпа с герба, надо бы в кудрявых лаптях, а не в Чайках серии ультра спорт купе. А это тебе не доярок доить. Интеллигентный человек не желает играть в ваши игры. Он рожу хама не выносит, а других среди вас нету.

— Милая Маша, есть самая важная игра. В ней все делают свои ходы, слабые говорят, что не играют, но они тоже в игре — играют ими. Потенциалы, ресурсы — вторичны. Нам нужны игроки. Нам нужны все игроки. Вот я и множу чувство сопричастности.

— Где ж взять то, чего нету? Дайте догадаться — дураков у нас много, вот только если их профилировать...

— Неправда, что дураков у нас много. Просто если немец дурак, то он молчит, а мы ж нет, нам же надо. Но мы их лечим.

— Наполнение "пустого" человека, ведёт к его "полной" дурости.

— Нужно подождать. Если дурак твердо решит: "Всё, с сегодняшнего дня буду умным" — ничто не изменится, ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а вот через десять лет одно это поменяет абсолютно всё. Хочешь военную тайну? Я знаю, что хочешь. Скоро, Маша, мы Америку назад индейцам вернём. Или индусам. Нам эти этнические нюансы будут не важны. Им даже Бэтмен не поможет.

Иванов начал громко улюлюкать и трясти томагавком, подражая радостным индейцам, как индусы радуются, он не знал. Потом повисла тяжелая пауза, её плоть разрубила странная сентенция:

— Весь наш мир, милая Маша, это геополитическое состязание, другого действительно настоящего у нас просто нет. Всё остальное лишь инструмент в рамках этой игры. Все слёзы очищений, и когда псалмы поются, и когда зреют колосья, и труд радует, и люди любят, и дети родятся, и сын почитает отца, и брат за брата... всё для победы в игре. Эта игра задаёт нам темп, срывает наш прогресс в галоп, и она это единственное, что отчетливо присутствует в замысле Творца, и мы покорны ему. На страшном суде зададут лишь один вопрос: "Что ты сделал для победы? " Будь к нему готова.



4. Катарсис для овцы (перевод с енохианского, естественно)

Дальше будет интересно. На странице или двух, что зависит от формата издания, скромный автор, наконец-таки, объяснит миро-создание и мироздание, разоблачит теорию параллельных миров, ответит на "что там после смерти?", выведет уравнение Добра и Зла, укажет путь к далёким звёздам, помирит эволюцию Ч. Дарвина (а в его лице всю науку) с Богом, также определит его (Бога) характер, ну и, заодно, докажет его существование. Поехали.

Утром, бронированная змея правительственного кортежа нырнула в туннель "Объекта". Комиссия. Профессор Жданович ей докладывал:

— Итак, мы готовы. Последняя задача, смоделировать на молекулярном уровне солнечную систему — была решена за время близкое к нулю. Нет, «Объект» не создаёт весь мир, оставим богу богово, «Объект» моделирует два «Объекта», кои в свою очередь моделируют ещё по два, а те ещё по два и так далее мы множим вычислительную мощь. Также, нами написаны инструкции для элементов периодической таблицы. Мы не прописываем каждый атом, а добавляем к его положению и состоянию список готовых инструкций, ибо элементов в таблице меньше физических единиц в такие порядки, кои мне озвучивать в течении недели. Добавим мощь первого к простоте второго и мы получаем уже Вселенную. Вся дочеловеческая эпоха пройдёт за шесть дней, на седьмой — митинг и торжественное взятие повышенных обязательств. Физика подогнана под эволюцию человека... совершенно верно, по образу и подобию. Из контролирующих и корректирующих функций возможно "сторонние наблюдение", "личное присутствие" — это в любом месте и любое время полностью контролируем действия и чувства любого существа из "Проекта". Ещё мы управляем некоторыми природными явлениями и катаклизмами.

Поскольку дальнейшая речь Ждановича очень пространна и перенасыщена терминами, то автор перевел её на язык человеков.

Цель "Проекта" — создать виртуальный "кибермир", где физика и детализация полностью копирует мир, в котором мы с вами имеем счастье пребывать. Всего лишь.

Всё в рамках нашей науки о создании вселенной, только виртуально. Моделируем облако пыли из гелия и водорода, большой взрыв, звёзды как инкубаторы всё более тяжелых элементов таблицы. Потом планеты, органика, эволюция, человек.

Всё просто, были б вычислительные мощности.

Нашей вселенной около 14 млрд. лет. Естественно, все измерения (и "время" тоже), в моделируемом нами "кибермире", нами же и задаются, поэтому значение "1млрд. лет = 1минута" — вопрос сложный, но решаемый.

Со временем в созданном "кибермире" зародиться жизнь, эволюционируют люди, будет прогресс, и люди созданного нами "кибермира", в свою очередь, тоже создадут свой "кибермир(2)", те уже в свою очередь — кибермир(3), далее (4), (5)... и так до бесконечности возникают "параллельные миры".

Стать Творцом — вот наш смысл, и он в нас заложен самим Создателем, который сам когда-то возвысился и стал Творцом.

Чему суждено сбыться — сбудется. У нас впереди вечность.

Смысл "Проекта" в том, что созданный мир, за очень короткий отрезок времени, опередит по прогрессу мир его создавший, т. к. время в нём летит с той скоростью, которую пожелают его создатели. Цель "Проекта" — заимствование технологий, значит, скорость прогресса будет максимальной.

Уверен, что все миры, со временем, уровняются в развитии до "точки прогресса", которая является верхней точкой цивилизации, где дальнейший рост ограничен нашей физической способностью мыслить.

Конечно, будут различные попытки эту "точку" перешагнуть, будут создаваться "специальные проекты" нацеленные на преодоление тупика, но удастся лишь слегка сдвигать "точку". И чем дальше, тем меньше, вплоть до полной остановки прогресса.

Так как же было? Случайное создание жизни или описанное выше развитие событий? Шанс того, что мы самые-самые первые у нас один, ведь первое место одно. Одно на всю бесконечность вселенной. Я уменьшу его до нуля. У бесконечности (вселенной) отнимаем единицу (наш шанс на первое место) и множим на то, что кем-то созданный мир разрастается в глубь бесконечными "параллельными мирами".

(; — 1) ; =?

Похоже, нас создали. Значит, у нас есть создатель (мы его называем Бог). Только Бог — это структура, или целая цивилизация, так же созданная другой структурой.

В этой ситуации спор между Ч. Дарвином и адептами нескольких мировых религий, сводится к вопросу "интересно ли было нашим создателям наблюдать до-человеческий период? " То есть, если нас создал какой-нибудь "божественный" институт социологии, то нас создали по образу и подобию (уже развитыми), а значит мистер Дарвин не прав. Ну а если кафедра биологии, то мы долго и упорно эволюционировали из микробов, тут уж не правы адепты религий.

Теперь про счастье уфологов. При желании, конечно, можно растить на месте "далёкие" звёздные системы, где оранжевые планеты и зелёные человечки, но так как из "Проектов" предполагается извлекать технологии для людей, то в массе они будут "по образу и подобию".

Изнанка нашей новой гордыни это то, что наша вселенная, допустим, начальная школа приобретения эмоциональной составляющей личности для дальнейшего (после смерти), пребывания в "раю" (мире нас создавшем). А может быть наш мир — игровой проект? Или тот самый "специальный проект" на преодоление тупика. Это вопрос перехода высоких технологий в потребительский сектор. Очень много вариантов.

Поговорим о характере нашего Создателя. Уже ясно, что это усреднённый психотип руководства определённой структуры, осуществляющей модераторские функции в мире ими созданном, а они люди. Про этих людей проще ответить, если знать, в каком мире они живут. Можно долго гадать какое оно, светлое будущее, но факт, что человек это нечто двуполое и живущее в стае. Всё это значит, что в нас борется: с одной стороны "диктуемая законом выживания стаи взаимовыручка", а с другой "подавлять, чтоб доминировать" в борьбе за самку, или за капитал и классовую причастность. Вот и всё Добро и Зло. Так добрый ли Бог? Отвечаю: он как мы, ну скажем, через пару тысяч лет, а какими мы были пару тысяч лет назад? Мы не изменились.

Добавим сюда архиважную строчку — человек заточен выживать, даже питаясь другими человеками, а в сытости убивать себя при незначительных социальных неприятностях. Природой дано — быть нам в вечной борьбе. Со стихией, людьми чужими или своими, а коли извелась вражина, то и с "ветряными мельницами". Иначе цивилизация жиреет и убивает себя. А где же гуманистические и созидательные силы? А нету ни плюсов, ни минусов. Судить человеков, это как рисовать контур морской волны — не успеешь за фазой. Офицер, сегодня воровавший солдатские пайки, завтра может осознанно пойти на смерть, прикрывая свою роту, и это обычно. Всё в нас мелькает, не разобрать. Хватит о людях, мы ж Бога нашли.

С каплей юмора скажу, что на заре цивилизации, мы имели-таки счастье лицезреть уважаемого модератора. Но по причине того, что наш дремучий получатель скрижалей, на горе Синай, не знал того, что уже знаешь ты, читатель, люди всё мистифицировали. Ещё один вопрос: жизнь после смерти, куда сливается человеческий ресурс? Было бы практично, если бы наиболее ценный ресурс "обретал спасение" (всё доступными понятиями), и жил в "раю" (мире нас создавшем). Или помогал управлять в других "Проектах", как "ангелы", а "не полезных" людей архивировали бы в "Ад". И решение зависит от приобретённых навыков, а не от посещения красивых домов с крестами, ибо было сказано: "Всякий путь человека прям в глазах Его; но Господь взвешивает сердца". Хотя лояльность, возможно, тоже ценится.

Люто духовные особы уже сложили костер для меня. Это очень зря. Мы забыли, что проповедовал Иисус, а он всюду твердил лишь одно: «Идите дорогой инноваций. Через это и спасётесь». Но современники ему не вняли, и не внесли в канон непонятное им слово.

Ни что другое не даёт ответы на такое количество вопросов. Нет того, что нельзя логично уложить в рамках нашей Идеи. Есть все ответы.



5. Лошадь

Прошла неделя. Иванов узурпировал право лично присутствовать в "Проекте". Подключенный к аппарату, он контролировал любого человека в "Проекте". Бродил по древним городам, собирал предметы искусств, технологии, участвовал в войнах, вёл пару социальных экспериментов. Цивилизация только набирала ход, в глобальные процессы Иванов не вмешивался.

Воспользуемся тем же приёмом, и для простоты восприятия, присвоим созданной в рамках "Проекта" цивилизации, наши земные исторические события.

В "Проекте" 250 миллионов лет до человеческой эры. Супер-континент Пангея. Начало деления на материки, время — праматерь всех массовых вымираний. Гибнет 90% живых существ. Иванов там был, он всё видел.

Много позже он учит людей использовать огонь и растить хлеб. Строить пирамиды.

Ещё позже он Ганнибал Барка ужас Рима, смерть манипул, когорт и легионов.

Затем он Луций Элий Сеян, префект преторианцев. Это он писал Пилату "Тиберия — в Тибр! " соблазняя на бунт, и тот продаёт Христа первосвященнику Каиафе за золото, чтоб купить преданность легионов. Но, он же и центурион Лонгин. Который спас одного из трёх, устроив комедию распятия. Перерезав артерии двум героям сопротивления, третьего, просто доброго человека, этот оккупант спас, — объявив "уже мёртвым".

Он же проиграл спор на Никейском соборе, и "просто доброго человека" ему же записали в сыновья.

В "Проекте" тринадцатый век. Иван Иваныч горит на работе — сегодня он монгол, темник Бату-хана. Атмосфера жалась к планете, забыв о манерах, она подглядывала за нашим героем, её бессовестно низкие облака стыдливо прятались друг за друга в ожидании событийных зрелищ, обещанных его присутствием. Зной парил, преломляя горизонт, пачкал охрой почвы край небесного сапфира. Он один с его низкорослым конем-героем у последнего моря. В руке уздечка, в ножнах кривая сабля. Клинок его сабли впитал общею судьбу многих государств, он хорошо помнит последний ужас в восковой маске лиц, запах густо фонтанирующей липкой смерти и, что слова в последнем взгляде всегда о жажде жить, что кривые рты им вторят и плещут темную кровь из рубленых легких на битые латы. Рукоять его сабли, крепко сжата всей мощью монгольской кавалерии. Эта мощь решает судьбу мира, поэтому он здесь.

Он смотрит в горизонт, видит багровые реки ристалищ, лязг металла и пожары каменных столиц. Он наслаждался эпохой, здесь честно брать мир силой — врезаться в броню рядов и железом в мясо, крушить врага, пьянясь боем, вытаптывать, выкалывать, вырубать руны власти в булате сабель.

— Иванов, уздечку брось! — Иванов слышит голос с конским акцентом, со странным ржанием. Оглянулся, но никого рядом не увидел.

— Это я, я лошадь, уздечку отпусти.

Конь тряхнул длинной гривой, встал на дыбы и, уткнув передние копыта в бока, стал по-человечьи разминать мышцы, крутя тазом:

— Терпеть не могу быть скотиной — мышечное несоответствие, приходится напрягать сфинктер, чтоб губы шевелились.

— Скрижали всучить явился? — Иванов знал, кто перед ним и давно ждал этой встречи.

— Нет. Да и вы не Моисей. Ой, не хамите папе, — лошадь вскинула вверх копыта и задрала морду к небу. Тут же в секунду поднялся ветер, набежали тучи, саданула молния. Дальше конь орал громом, он был огромен — затмевал небо, а нашего Ваню, как положено по всем канонам, пронзал всё затмевающий животный страх ничтожного пред абсолютной силой.

— ...Узнаешь, что имя мне Господь, когда коснётся кара моя! Я! Альфа и омега! Свет и тьма! Начало и конец...

— А я дерьмо на палочке, но тоже так умею. Вот у меня с детства есть чувство, что ты у нас не скромный.

— Шутка, — ветер стих, тучи разбежались, — это, так сказать, визитка. Я, коллега, ваш "рук. Проекта". Ты пока возрадуйся за то, что я есть. А я найду себе тело человека.

Конь стал конём. Прошла всего минута, Иванов увидел приближающегося к нему хорватского всадника. Всадник спешился:

— Это я, Лошадь. Сменим обстановку, — он хлопнул в ладоши, в глазах у Иванова сменилась картинка. Они оказались на его "Объекте" в лаборатории обеспеченья "Личного присутствия", в центре белого помещения, лежало, подключенное к аппарату, тело Иван Ивановича. Вокруг сотня ученых, они замерли в суете, время для них остановилось. Всадник ходил между людей, застывших в разных позах, и шарил у них по карманам.

— Иванов, кто у тебя здесь курящий?

— Вон та блондинка-ассистент, которая красивая. — Иванов-монгол был спокойным и внимательным, он откинулся в кресле, нога на ногу и, сцепив руки за затылком, ловил каждый жест собеседника, изредка поглядывая на своё недвижимое тело посреди лаборатории.

Подойдя к блондинке, всадник вынул из её белого халата, сигареты, и закурил.

— Продолжим. Итак, ребята, вам не повезло. Вы создали свой "Проект", честь и хвала, он совершенство, мы его уже себе скопировали. Но понимаешь в чём дело, сами вы, то есть весь ваш мир, это временный эксперимент. Конечно, гениальный и удачный, но имеет ряд особенностей…

Ведя свой монолог, всадник дошёл до тела Иванова, сбил пепел на провода и механизмы, начал расшатывать контакты клемм, проверяя их на прочность, что грозило Иванову мгновенной смертью:

— Страшно? Зря, это уже почти все равно. Так вот, скоро, вам станет известно, к примеру, что ваш космос вне солнечной системы это бутафория, картинка нарисованная. Он, естественно, всё тяготит, на всё по науке влияет и излучает всё, что положено излучать, но его нет. После этих известий, вы не будете развиваться, и поэтому вы бесперспективны. Мы должны закрыть ваш мир.

— Закрыть? То есть всех убить? Мы, конечно, овцы твои и осознаем свою роль в шашлычном деле, но женщина таких как вы родить не может, вас педераст выср... — закончить Иванову не получилось — всадник потушил сигарету об нос лежащего в аппарате Иван Иваныча. Иванов-монгол ощутил запах жженого мяса и боль, в глазах была резь от дыма.

— Вы дурак?! Профессионал не убивает живых людей с их мыслями, муками совести, престарелыми родителями, прелестными детьми и бессмертной душой. Профессионал наводит оружие и нажимает на курок. Всё! Если убивать живых людей, то будет плохо с пищеварением, аппетита не будет напрочь. Это деловой подход, просто вам не повезло. — всадник склонился над телом в аппарате и зашептал на ухо, — Лично вам ничего не грозит, нам очень, понимаешь, нужен санитар леса.

— Вербуешь меня в черти?

— Да. В главного чёрта. Если так угодно обозвать почётную работу. Я же называю чёрта по-гречески — "апоптоз", что есть, например, осенний сброс листьев. Процесс, навевающий грусть, но без него деревьям зиму не прожить.

— Боюсь, не потяну я грусть навевать. Моё амплуа — комедия, мне б колпак дурацкий, все бы по полу катались. Вынужден отказать.

— Слушайте вы, колпак дурацкий, не дуйте мне в уши! Таких чертей как вы ещё поискать. Тут мне сорока на хвосте фильм принесла, будем смотреть на ваш талант смешить. Говорят, что в этот раз всё было особенно весело. Смотрим.



6. Собака героического рвения

Всадник, любитель эффектов, опять зачем-то хлопнул в ладоши, и они оказались сидеть рядом, в полном кинотеатре. Зрители по ходу картины охали и ахали, но как-то уж сильно переигрывая.

После начальных титров, чёрно-белая сцена суда в Нюрнберге: Иванов подсудимый, американский обвинитель, извиваясь в судорогах от ненависти, ведёт допрос:

— Десять лет назад. Город Лондон. Всё помните? Вы вербовали свою жертву. Вы знали, что она нуждалась в деньгах на операцию и купили её!

— Да. Если увеличение сисек это операция. Она продавец в книжном, я заметил, как нужный нам человек смотрит на неё, он явно намеривался завязать отношения. Это пересеклось с малой грудью и определило её судьбу.

— А кто был этот "нужный человек"?

— Ученый в химической корпорации.

— Не злодей, не матёрый убийца?

— Нет. Обычно продал свою страну, без изысков.

Обвинитель оборачивается к судье:

— Сейчас мы восстановим хронику его злодеяний. Его, — он трясёт пальцем в сторону Иванова, — любителя симуляций под комедианта!

Далее расскажу вкратце про Ванин вклад в колоссальный ресурс, то есть материальную базу "Проекта". Суд выясняет, что Иванов уговаривает девушку к продаже родины за деньги. Она соглашается. Далее по плану. Она завязала контакт с "химиком", а неделей позже устроила скандал в ресторане, продолжила его на улице в безлюдном месте. Здесь по радиосигналу срабатывает микро капсула, которую наша девушка заранее скормила учёному. Капсула вбрасывает в организм психотропное вещество вызывающее внезапный ступор и отключение сознания. Ученый замер, его время остановилось. Подходит Иванов и бьёт ножом в сердце девушки. Далее нож в руку химика, учёный как пластилиновый. Иванов ставит его руку в положение "замах ножом" и снимает на фото. Придавая очередную нужную позицию, делает ещё несколько снимков и, вколов противоядие, удаляется.

Наш химик сидит на трупе, в руках ржавый кухонный нож, всюду кровь, он даже не понял, что терял сознание. После короткой паники, сделав над собой усилие, начал думать: ночь, место безлюдное, знакомство случайное. И по плану, убрав отпечатки с ножа, бежит.

— Здравствуйте везучий человек. Я сильно потратился, чтоб перекупить это, — Иванов передал химику снимки, — нет, деньги мне не нужны, — Иванов отдал список документации по "изобретению". Через день они встретились. Иванов, сбил парня с ног, и, удостоверившись, что получил нужные документы, сломал химику шею.

Обвинитель продолжает:

— Два первых убийства. Это две капли. Я покажу вам море. Украденное "изобретение" в самом мизерном количестве превращает миллион тонн нефти в парафин. Второй фазой преступления был спланированный подсудимым обстрел с космической орбиты нефтеносных месторождений. Тонкие штыри-снаряды из обедненного урана, как в масло вошли на глубину залегания углеводородов. Снаряды несли в себе гранулы с "изобретением", распространившись, они по таймеру сработали, сделав невозможным разработку почти всех нероссийских месторождений нефти. Его страна сказочно богатела, а в других, также ориентированных на экспорт углеводородов, умерло от голода два миллиона человек. Детей, женщин, стариков.

Зрители в кинотеатре бурно хлопали и орали "Браво! ", Иванов улыбался и кивал им в благодарность:

— Спасибо, спасибо, юн был и горяч, всего-то — дал стране угля на блюдечке с каёмочкой. И вам тоже спасибо.

— У меня сорок серий. И всё о вас, коллега.

— Ясно уже. Приговорят к чёрту.

— Нет, будет чуть радостней: в финале вас награждают всеми орденами всех стран разом. Плюс туземные тотемы и статусные татуировки, салюты в столицах мира и пляски под бубен. Всё в вашу честь, будет красиво. Ещё будет вселенская церковь имени вас, вас объявят сыном бога, но это уже перед самым концом. Почувствуйте разницу.

— Не чувствую. Сколько у нас времени? Просить тебя, о чём-либо, как я понимаю, бесполезно. Варианты у нас есть?

— Времени мало, понимаешь правильно. Варианты? Ну, если обрадуете нас чем-нибудь совсем уж выдающимся. Хотя, если честно, то вариантов у вас нет. Могу даже назвать секунду вашего отключения, но оно вам нужно?

— Не нужно. Побарахтаемся ещё.

— Просто вам не повезло. Но жизнь продолжается. Пока не прощаюсь.

Не повезло. Переданы семь золотых чаш гнева и уже галопируют всадники апокалипсиса — получен большой заказ, спешат исполнить. Но зря были шрамы от шпор — им не успеть, судьбы всех людей вот-вот просто потушат щелчком рубильника, и не останется ничего. Иванову было, нет скорей "становилось", на судьбу всех людей плевать. Жизнь насекомых. Всё, что воспламеняло ему мозг, что заставляло надрывать душу — выгорело в золу и пепел. Нет ничего. Слепые вожди слепых привели к пустоте, и это забавно — мечтали, любили, растили детей, щёлк! Всё. Вакуум.

Скучно мне думать, что мир Иван Иваныча лишь эксперимент или, тем более, простой инкубатор неоригинальных вселенных, что это всего лишь наука: лаборанты, колбы, кролики... скучно, нет чуда. Но не мне решать.

Иванов быстро угасал, он всё реже появлялся на "Объекте" и всё более был безучастен. Он ещё успел увидеть мир глазами конкистадоров, был "своим" в курильнях опиума Гонконга и в притонах Сан-Франциско, даже видел плакат "Конец стыду" в руках сексуально раскрепощённых комсомолок двадцатых годов.

Впал в разврат и пьянство, но не помогло. Потом стал воевать в надежде на сильные эмоции, стараясь пробить своё безразличие, чтоб получить мотивацию к жизни.

Бил фашиста. Остервенело, сверх человечьих сил. Рвал в клочья глотку, громовым раскатом "За! Товарища! Сталина! Урррааааа!" поднимал в атаку батальоны, своим безумием порождая массовое презрение к смерти, и бросали солдаты свою смертную плоть на вечность в бронзе и в безвестный грунт. А он, уже другими руками подхватывал израненный алый стяг, и в новом прорыве с ураганом "Ура! " — творил святых советской веры.

Последним был праздник Победы. Москва, май сорок пятого. Над ликующей страной гремел голос Левитана, и эти слова "...подписала безоговорочную капитуляцию! " Этих слов не желали, ими выживали сегодня, чтоб завтра отдать жизнь дороже. Надежда их услышать бросала рвать зубами глотки, топить в крови, на шторм свинца, туда, где смерть храбрых. Цена этих слов была невозможна. Любые другие люди оскотинились бы. Это поколение стало железом.

В тот день была самая красивая весна, и пахло осязаемой радостью, воздух сиял радугой счастья, от чего все краски были особенно ярки. Всюду дарились букеты, мостовые в рассыпанных цветах, по ним в ситцевых платьях танцевали москвички, висли на груди и целовали солдат. И не было заметно, что они голодные, а наряды их изношены, что Родина в руинах, и миллионы её детей — мертвы. Это всё потом, после, а тогда было счастье.

Его донесли до площади, и усадили в центр празднующей компании. Он небритый, пьяный пехотинец с мокрыми глазами, на груди "За Отвагу". Нет рук, нет ног — он полный калека, мотыляет короткими культями.

Французский лётчик подносит стакан водки, он берёт зубами, вцепившись в его край, и, закидывая голову, вливает не глотая, часть мимо рта на выцветшую гимнастёрку. Затем, вытирает рот о своё плечо, и пьяный сбивчиво объясняет растроганным французам:

— Ничего, браточки, ничего... немец сука пытал, куражился, руки под гусеницу и танком... а как ноги давили, я уж не помню — отключился... а мы их всех, мы теперь всех... — и плакал, скатываясь на дикий вой, потом орал надрывно. Молодой курсант успокаивал, прижимая его голову к своей груди, — батя, батя, не плачь, ведь победа... — и плакал сам.

Не помогло. Его интерес к жизни иссяк. Время, наконец, увидеть начало истории.



7. Начало истории

Космос. На нас наплывает голубая земля — мы к ней приближаемся. Из края галактики, опережая нас, пронёсся метеорит. Войдя в плотные слои, он вспыхнул, бешено шумящим пламенем, и ушёл в точку.

Ночь. Русский север. Вьюга, воет суровый ветер, кружит снежную пыль над ветхой деревушкой. Домик на окраине, запотевшее окно со ставнями. Изнутри, ладонь ребёнка протирает стекло, с каждым движением рисует нам лицо десятилетнего Вани Иванова, последние его "мазки" по периметру стекла. Затем он дышит в сжатую кисть, согревая замершую ладошку. Поставив локти на подоконник, и уперев в кулаки щеки, он смотрит, как стаи ледяных кристаллов вальсируют в густой смоле ночи. Трёт нос — простужен.

Вдруг взгляд его напрягся. В стекле окна мы видим отражение — близко падающий огненный метеорит и вспышку от столкновения. Мальчик отворачивается от окна — в комнату входит мать в пуховом платке на плечах, ложкой мешает горячее питьё в кружке. Мальчик ей воодушевлённо что-то говорит, машет руками, указывая в сторону падения метеорита. Мы наблюдаем через окно, разговор не слышим, у нас воет вьюга. Женщина улыбается, всё принимает за его фантазии. Мальчика это задевает, он начинает истерику и видно, что орёт. Потом бежит из комнаты, мы за ним, пролетая сквозь стекло, дальше по полу за его босыми ногами, которые возле двери ныряют в изношенные башмаки взрослого размера со смятыми под тапочки задниками. Шелестит старая рыбацкая куртка, мы видим её низ — она велика, пацану почти до пола. Со скрипом открывается дверь, на улице метель, ноги выбегают, за ними дверь захлопывается.

Роль метеориту была назначена Творцом с самого сотворения мира: он принёс на Землю "благую весть", что наша история вышла к финишу. Когда мальчик, на месте падения вдохнул едких газов и потерял сознание, неизвестная субстанция втиснулось через ротовую полость внутрь юного Вани, и начала захват контроля над движением электронов по коре головного мозга. Вскоре контроль был полным, и её миссия была выполнена. Тот, кто ранее был Ваней, выбрался из воронки и неуверенно поковылял в сторону ближайшего дома, откашливая останки "неизвестной субстанции". Он не помнил происшедшего, он не помнил вообще ничего из прошлой жизни. Ни добра, ни зла, ни родного языка, ни своих близких, ничего из прошлого. Он нёс в себе абсолютные способности, чистые, не обременённые ничем человеческим навыки несут единственную цель — "Проект".

Солнечный день. Скрип снега под шагами, вороны орут радостно — чуют убийцу. Мальчик Ваня идёт через заснеженное поле. Вокруг огромный, безжизненный простор. Он обут в те же башмаки на босу ногу и та же куртка до земли. Лицо испачкано в запекшейся крови. Он волочит привязанный за ногу пуховым платком закоченелый и неполный труп женщины. Продолжая упорный шаг, он достаёт из-за пазухи согретый телом кусок мяса, рвёт его зубами. Останавливается, разглядывает с холма панораму маленького городка и вспаханное ледоколом северное море. Уже скоро его кровавый шлейф заставит государство объявить на него тотальную охоту, и когда его отловят как зверя, он предложит человечеству роль неба, от этого не отказываются.

Получив всестороннею опеку государства и наилучшее образование, его начальная, звериная суть обрастёт человеческим лицом, и мы уже знаем, что это лицо будет без рогов изо лба, и копыт с хвостом у него тоже не будет. А ведь именно он в библейском понимании тот "сатана", что пал с неба и соблазнил людей знанием. Его можно обозвать и Прометеем — суть не изменится. Именно вложенные в него задачи и средства к их исполнению сорвали прогресс в тот внезапный галоп, что неудержимым взлетев пегасом, рвал хвосты кометам, сбил с оси Меркурий и потушил Солнце.



8. Эндшпиль

Пзззззз! — в дверь позвонили. На мониторах анфас, тыл и профиль, Маша видела Марту Петрову.

— Кто там?

— Я, я, Лошадь это.

— Вань, это Петрова, говорит, что она лошадь, впустить?

— Лошадь не впустить — не получится, — угрюмо пробормотал Иванов, и закутался глубже в одеяло.

— Здравствуйте Машенька, прелестной даме цветочек. Вы чудо. — Марта в поклоне словчила долгий поцелуй в Машину руку, пока та её всё-таки не отдёрнула.

— Сама лошадь, а руки целует. Я не архиерей.

— Именно Лошадь, верь мне. Веди к мужу, что стоишь.

— Вот так, прям к ним самим? В спальне, дорогу знаешь. Три дня как не встаёт и нос обожжен.

— Да, да, знаем, знаем, это хорватский всадник. — Марта с сожалением качала головой. — Наш Ваня окружился злыми пулемётчиками, к вам не прорваться. Они там вашего папу скрутили, дескать, недостаточен уровень доступа, чтоб свого же зятя лицезреть! Окопался сукин сын. А из-за этого у меня грудь, — жаловалась Лошадь, выпячивая грудь Марты и потряхивая ею, — а я привык быть Ждановичем.

Иван Иваныч вывалился из спальни:

— Здравствуй альфа и омега. Не скажу, что рад, но... — Иванов развёл руками, мол, некуда деваться. — Маша, собери-ка на стол, у нас тут "второе пришествие", как-никак. Со всеми вытекающими.

— С концом света что ли? — Маша не понимала происходящего.

— Не миновать сие.

Лошадь Марта ела со свинской небрежностью. Затем, поводя рыльцем над горлом графина, начала обильно сама себе наливать. Наконец, откушав пол графина, она откинулась на спинку стула:

— Ну, что приуныли братцы-кролики, не рады? — водка грела живот, и Марта его поглаживала.

Маша так и не коснулась обеда, она не могла разгадать сцену. Смотрела на него, на неё, потом прервала очередной порыв Марты себе налить, отняв графин:

— Слушай, скотинка, продолжишь свои номера, видит Бог, я тебя в окно выкину.

— И, кстати, видит. На тебя смотрит, — Иванов махнул в сторону Марты.

— Дурдом. Одна лошадь, другой бога видит.

— Милая Маша. Лошадь, это я так первый раз представилась вашему супругу, я тогда была его монгольский конь, а он был храбрым темником хана Бату и, как мог, ширил границы улуса Джучи. Всё просто. Дружеская беседа, у меня с вами, братцы-кролики, не клеится, давай по-деловому. Теперь мы будем разговаривать, но вы, Маша, нас слышать не сможете, или нет, вам будет казаться, что я рассказываю очень смешные анекдоты, вы напряжены, вас это расслабит. Для вас, Ваня, у меня мало хороших новостей. Ваш мир сразу не закроют, но то, что решено сделать немногим лучше. Будет жестокая ядерная война со всеми последствиями. Мы будем изучать шансы, и апробировать технологии выживания. Умрут все братцы-кролики.

Маша, раскрасневшись, громко смеялась.

— Пусть она заткнется.

— Хорошо. И только когда все умрут, мы вас отключим. Но мёртвым это всё равно. Финал трагический, но естественный. На счет персонально вашего будущего, коллега, то вам продолжать свою роль бесконечно, ну не совсем вам, другое тело, новая память. Знаете, в вас что-то накапливается, ибо вы с каждым разом всё лучше и лучше. Такой странный феномен, некоторые из наших вас уже побаиваются, но это чепуха, кстати, как ты относишься к тому, что Маша японский шпион?

— Плевать. Есть вопросы. Правда ли то, что ты любишь дураков, пьяниц и Соединённые Штаты Америки?

— Смешно. Дураков любят все, а я и есть Любовь.

— Ты добрый.

— Да. Если уж сами мало натворите, то мне не трудно, я добавлю. А теперь прощайте.

История той, другой России не была выдающейся, и её не спасли. А мы? Мы верим в добро, хулим зло, но без тьмы свет лишается смысла. Без зла, добро — не добро, а нечто обычное, постоянное и не является положительным. Что-то должно оттенять и подчёркивать, иначе ошибка неизбежна. Дела наши отмечаются точками на черно-белом градиенте, причём края градиента, где можно даже с большой натяжкой определённо опознать цвет — не даны нашему зрению. Мы мечемся в сером центре. Для Творца этот "серый центр" хуже "тёмного края". Он как мертворождённое дитя — не способен радовать нашего "родителя" чем-либо великим. Вырваться из серого сумрака — вот в чём спасение.

Прошло ещё несколько дней, и миру был конец. Русский гарант народовластия, вдруг, изрёк: "Я вождь-аэропорт! ", и на его кортеж сел Боинг. Его американский коллега объявил с трибуны, что "русские уже идут" и начал стрелять в свою охрану, считая их "раз русский, два русский, третий, четвёртый... ", от пятого поймал в лоб пулю. Страны выдвинули взаимные ультиматумы. Люди массово сходили с ума, но их безумие казалось Иванову игрушечным. На улицах уже постреливали, народ строил баррикады, но какие-то куцые. В глазах площадных горлопанов не было огня, а лишь холодный страх, их тусклый ор легко бился о пластилиновый лязг гусениц на пластмассовых танках. Настоящей была лишь тёмная бездна обреченности, именно она толкала всех в хаос.

Только что Иванов, кажется, убил Машу — она не подавала признаков жизни. Он переломал ей все пальцы, потом отрезал их, отрубил кисти рук, а в промежутках жег ей ноги паяльной лампой, и в этом, похоже, переусердствовал. Да, в этой истории нет надежды: Марта умрёт неделей позже — выблюет свои потроха от радиации, а профессора Ждановича уже завтра зарежут при погроме, ибо виноватых нашли быстро.

Ване было легко и радостно, было чувство завершенности. Он долго смотрел, как остывала Маша, потом на радугу, под которой пах весной мокрый от дождя город. В небе плавал пух и улыбался радостный подсолнух солнца — тянулся лучистыми лепестками, заигрывал, просясь обняться. Слегка колыхнув занавеску, Иванов выпорхнул и полетел далеко в пшеничное поле, здоровался там с каждым колоском — они в ответ ему сгибались-кланялись, чуть погонял по небу облачного барашка, дальше к одинокой берёзке, он щекотал её листочки, и она ответила шелестящим, задорным смехом, коснулся чистого ручья, тот завел милую беседу говоря рябью на воде, растворился в его волнах. Иван Иваныч умер, раскрасив брусчатку под окном своими мозгами.

Всадник, закончив трудовую неделю, выгнал свой катер в море, валялся на палубе и пил ром. Он не хотел никого видеть, о работе он тоже не думал. В начале недели он создавал мир, а к концу его рушил. Он разучился удивляться, люди для него сжались в размер микроба, себя от людей он не отделял, потому и собственная жизнь ему казалась напрасной. Его одолевала тоска, ему было скучно. В следующий понедельник он не выйдет на работу, потому что застрелится. Это событие не войдёт в заголовки газет: дело-то уже обычное, оно проиграет в ожиданиях рейтинга и мордобою в Кнессете, и репортажу с показа мод бобровых шапок, кои достигли-таки метрового диаметра.


Вселенная мне должна (вместо послесловия)

Вчера, чтоб понять волю небес, соблюдая ритуал, я произнес: "Боже! Если я, твой смирный агнец, неся ахинею, порчу души других ягнят твоих — дай знак! Сочту твоей благой вестью, найденные мной завтра три миллиона долларов, и я на всегда перестану марать бумагу. Если я тебе просто надоел, то пусть снизойдёт воля твоя в евро, и пусть на миллион меньше — разницу я отобью, перейдя с ереси на маргинальный фольклор. А если считаешь мой скромный текст разумным — просто проигнорируй, и я пойму твой замысел". Бог мне ответил. Всё, финал.